Перворожденный

На улицах было полно народа. Все куда-то торопились, большинство пешком, некоторые в повозках или верхом. На некоторых были надеты розовые туники столь же роскошные, как у Блума, или еще роскошнее. Но большинство носило простую и практичную одежду: белые туники и сандалии, или обходилось вовсе без сандалий. Один человек с раскрашенным лицом проследовал по улице с царственным безразличием. Он вел на поводке животное, с виду похожее на костлявого шимпанзе. Вдруг это животное распрямилось, встало на задние ноги, которые очень напоминали человеческие. Вокруг его шеи было обмотано что-то наподобие яркой тряпки, которая скрывала ошейник. Никто из толпы, насколько заметила Эмелин, не носил западную одежду. Все люди казались низкорослыми, мускулистыми, темнокожими, принадлежали к совершенно другому этнографическому типу, нежели чикагцы девятнадцатого века.

В воздухе чувствовалось какое-то напряжение, которое немедленно уловила Эмелин. Большую часть своей жизни она прожила в Чикаго и так привыкла к большим городам, что легко улавливала их настроения. Чем старше был встреченный ими человек, тем более напряженным и взволнованным он казался. Здесь происходило что-то особенное, решила Эмелин. Очевидно, Блум и Гроув были в курсе, но не показывали виду.

Их путь лежал через несколько широких, окруженных стенами площадей, и наконец они оказались возле пирамидообразного здания, которое Эмелин заметила еще издали. Это был зиккурат, ступенчатая башня из семи террас; сторона основания — не меньше сотни ярдов.

Блум сказал:

— Вавилоняне называют ее Этеминанки, что значит: дом, который построили Небеса и Земля…

Так вот, оказывается, какая она, Вавилонская Башня, с удивлением отметила про себя Эмелин.

К югу от башни стоял еще один грандиозный монумент, правда, сравнительно новый, если судить по блеску его каменной отделки. Он представлял собой огромный прямоугольный блок со сторонами, наверное, ярдов в двести и высотой ярдов в семьдесят. Внизу блок покоился на основании, украшенном золочеными рядами корабельных носов, которые выплывали из камня, словно корабли из тумана. Над рострами располагались яркие фризы, рассказывающие историю города, его войн, достижений и романтических приключений. Сверху Эмелин заметила две огромные обутые в сапоги ноги — остаток статуи, которая, судя по всему, должна была стать еще более величественной, чем сам постамент.

— Я слышал об этом, — сказал Гроув. — Это памятник Сыну. К Вавилону он не имеет никакого отношения. Это дело рук Александра…

Сын, о котором шла речь, был вторым сыном Александра. Из-за Разрыва первый сын полководца от захваченной в плен жены побежденного персидского полководца не попал на «Мир». Второй сын тоже носил имя Александр, он родился от бактрийской принцессы Роксаны, также ставшей военной добычей царя.

Блум объяснил:

— Ребенок родился в первый год существования «Мира». Мы широко праздновали это событие, так как у царя появился наследник. Но через двадцать пять лет этот наследник вырос и стал мужчиной. Он проявил такой же горячий темперамент, как и его мать, потому что Александр отказывался умирать. По всей империи прокатилась война отца и сына, чрезвычайно разрушительная и разорительная. Гнев сына не шел ни в какое сравнение с опытом его отца, а еще более — с непоколебимой уверенностью отца в свое божественное происхождение. Никто не сомневался в исходе этой войны. Годовщину последнего сражения мы отмечаем ежегодно. Кстати, завтра наступит как раз седьмая годовщина этого события.

— А я эту историю вижу так, миссис Уайт, — вставил Гроув. — Александр — малый чудной и подозрительный, и эта война сделала его еще более странным и подозрительным. Говорят, что он приложил руку к убийству своего отца. Он несомненно ответственен за смерть своего сына и наследника, а заодно и своей жены Роксаны. Теперь Александр еще более уверился в том, что он не менее чем бог, призванный править вечно.

— Но так как это невозможно, — тихо добавил Блум, — то, когда он в конце концов падет, нас наверняка ожидает грандиозная катастрофа.

К югу от монумента находился храм, который Блум назвал Эзагила — храм Мардука, национального бога Вавилонии. Там все вышли из фаэтона. Эмелин взглянула наверх, на купол храма, из которого, словно пушка, торчал цилиндр. Это была обсерватория, а «пушка» представляла собой телескоп, причем вполне современный.

К ним подбежал темнокожий молодой мужчина и сложил вместе ладони. На нем была надета засаленная одежда типа монашеской.

— Господи! — воскликнул, покраснев, Гроув. — Та наверняка Абдикадир Омар. Ты так похож на своего отца…

— Мне все так говорят, сэр. А вы капитан Гроув? — Он оглядел всех новоприбывших. — А где Джоз Уайт? Мистер Блум, я же писал вам именно о нем.

— Я его жена, — выступила вперед Эмелин. — Мой муж умер.

— Умер?! — беспомощно повторил парень, едва ли постигая смысл сказанных слов. — Да… Ох, вы же должны идти! — он повернулся к храму. — Прошу вас, следуйте за мной, в святилище Мардука.

— Зачем? — спросила Эмелин. — В письме вы говорили о телефонном звонке.

— Дело не только в нем. — Парень был очень взволнован и совершенно убит своей робостью. — Звонок — это только начало! Сегодня здесь случилось такое!.. Гораздо более важное, чем звонок… Вы должны сами все увидеть…

Капитан Гроув спросил:

— Что мы должны увидеть, парень?

— Она здесь! Глаз… он вернулся… он сработал… Он ее привел сюда! — И Абдикадир опрометью бросился к храму.

Потрясенные путешественники последовали за ним.

28. Скафандр номер пять

Это не было похоже на пробуждение. Это скорее напоминало внезапное явление, сопровождаемое громким звоном медных тарелок. Она широко открыла глаза и была ослеплена невыносимо ярким светом. Она начала делать глубокие вдохи и задохнулась от острого чувства собственного существования.

Она лежала на спине. Дышать ей было очень трудно, грудь болела. Когда она попыталась пошевелиться, оказалось, что ее руки и ноги стали очень тяжелыми, к тому же были скованы, как кандалами. Она находилась в какой-то тесной ловушке. С открытыми глазами она не видела ничего.

Дыхание ее учащалось все сильнее. Она сама его слышала, в замкнутом пространстве оно казалось очень громким. Ее охватила паника. Она была заперта в каком-то ящике.

Она попыталась успокоиться. Попыталась что-то сказать, но в горле отчаянно першило и голос получался хриплым.

— Майра?

— Боюсь, что Майра вас не услышит, Байсеза. — Отвечавший ей голос был мужским, очень спокойным, ровным, каким-то механическим. Не голос, а почти шепот.

Постепенно к ней возвращалась память.

— Скафандр номер пять? — Она вспомнила шахту на Марсе. Глаз, который неожиданно стал меняться, выворачиваться наизнанку. Ее пульс громом отдавался в ушах. — Что с Майрой? — спросила она.

— Не знаю. Я не могу выйти с ней на контакт. Я вообще ни с кем не могу выйти на контакт.

— Почему?

— Я не знаю. — Скафандр был очень печален. — Основное питание во мне отключено. Дело в том, что я модель минимальной функциональности, сейчас я работаю на дополнительных батарейках. Ожидаемый срок их работы…

— Это не важно.

— Я уже разослал сигналы бедствия, разумеется.

Теперь она кое-что услышала, какое-то царапанье в скорлупу скафандра. За его пределами находилось что-то — или кто-то. Она была совершенно беспомощной, слепой, запертой в неподвижном ящике скафандра, в то время как снаружи что-то происходило. Паника охватила ее с новой силой.

— Я могу встать? — спросила она. — Я имею в виду: ты можешь помочь мне встать?

— Боюсь, что нет. Байсеза, это я виноват, что ты упала, не так ли?

— Ты можешь хотя бы сделать так, чтобы я увидела? Ты можешь сделать шлем прозрачным?

— Попытаюсь.

Перед ней открылось световое пятно, ослепительно яркое.

Взглянув наверх, она увидела Глаз, серебристую сферу, окутанную туманом. На его поверхности она увидела собственное отражение: лежащий марсианский скафандр, беспомощное, опрокинутое на спину зеленое насекомое.