Иной мир

Это зрелище притягивало нас в первые часы. Но они повторялись, и Паганини был первым, кому наскучил этот вечно повторяющийся спектакль. Его тянуло к его маленькому откидному столу в каюте, на котором лежали нотные листы и письменные принадлежности. Он был полон идей и удовлетворен гробовой тишиной, которой одаривал его космос. После нескольких последующих витков в нас тоже постепенно погас интерес к лунной географии. У нас было достаточно литературы для чтения на борту, а Соня строго следила за тем, чтобы мы своевременно принимали в «саду» завтрак, обед и ужин и не забрасывали гимнастику.

Первое ноября

десятый виток

Десятый виток. Мы не догадывались, что случится через несколько минут. Было около двадцати часов по Гринвичу. Луна снова заслонила Землю. У всех нас впервые появилось настоящее чувство голода. Нам сначала пришлось привыкнуть к питательной жидкости, этому лабораторному концентрату. Но были и еще сюрпризы. Часом раньше Соня объяснила нам, что потом мы должны будем съедать и пластмассовые тарелочки. Во время этой беседы мы много смеялись, потому что восприимчивый Дали Шитомир, наш Паганини, был возмущен таким способом питания, который состоял в том, что мы постоянно моем тарелки и снова используем их для еды. Космическая экономика.

Михаил установил связь с Центром управления. Я стоял рядом с ним, позднее появился и Гиула. Командир перечислил обычные показатели, давление воздуха, температуру, влажность воздуха и показания из лаборатории. Когда он сделал паузу, в контрольную рубку залез Дали Шитомир. Он сиял и сказал взволнованно: «Миша, мне нужно отправить информацию. Я только что закончил партитуру первой части. Спроси доктора Мезенцева, когда я могу передать ноты.

— Лучше оставь меня в покое со своей симфонией, — раздраженно ответил командир. — Что ты себе вообразил? Мы тебе что, музыкальный клуб?

Я знал, что Дали Шитомир говорил с доктором Мезенцевым о такой передаче, поэтому я поддержал его. Михаил Ковтун затем справился об этой передаче и получил сведения о времени передачи. Это должен был быть подарок на день рождения брату Шитомира. После этого согласия Паганини с удалился довольным видом.

— У него идеи, — сказал Ковтун покачивая головой, — передавать ноты в ЦУП! Смешно, симфония, первый часть. Но я ничего не хочу сказать, иначе это будет означать, что у меня начисто отсутствует чувство прекрасного. Разве в его музыке есть что-нибудь?

— Ничего, — сказал Гиула рядом со мной, — это похоже на помехи при приеме на коротких волнах.

— Это не так уж и плохо, — защитил я нашего композитора, — он хотя бы пробует что-то новое — почему нет?

Центр вышел на связь. Они хотели ежедневный доклад Сони. Я позвал ее. Соня была еще не совсем готова со своим отчетом и попросила их подождать немного.

— Ему следовало сочинять приличный джаз, — снова поднял тему Гиула, — его музыку, знаете ли, нужно сначала изучить, прежде чем поймешь ее.

— Еще и изучать, — пробурчал Ковтун. Он хотел сказать еще что-то, но затем произошло что-то странное. Космический корабль весь завибрировал. В ту же секунду на щитке загорелись несколько лампочек. Стрелки некоторых измерительных шкал начали отклоняться.

— Что это? — непроизвольно крикнул я.

Никто не ответил. Постоянно прибывающая сила прижала нас к переборке командной рубки. Это произошло так неожиданно, что мы не могли прийти в себя. Прибывающий и убывающий зуммерный тон совершенно сбивал с толку. Я хотел оторваться от стены, но давление становилось все сильнее и сделало меня почти неподвижным.

Я не знаю, сколько времени прошло, пока я догадался, что произошло. В любом случае должны были включиться двигатели «Дарвина». Это могло произойти из-за дефекта. Было возможно также, что наш фотоэлектрический искатель зарегистрировал что-то, что двигалось по нашей траектории. В таком случае «Дарвин» автоматически избежал бы угрозы столкновения, увеличивая скорость. У нас не было времени думать об этом. У меня болела спина, я ударился о панель управления. И оба моих спутника находились в весьма неловком положении. В то время, как мы всеми силами сопротивлялись с этим сильным давлением, по всему космическому кораблю вдруг пронеслась дрожь. Одновременно, что-то царапало и ударялось об обшивку, по звуку это было похоже на бомбардировку. Везде погас свет, вспыхнули аварийные лампы, они рассеивали лишь немного света. Затем все стало как прежде. Глубокая тишина и невесомость. Только тусклое свет аварийного освещения напоминал о том, пережили столкновение.

На секунду мы все еще парализовал страх. Гиула первым взял себя в руки. Он отчаянно закричал: «Мы падаем!»

Мне что-то подобное пришло в голову, но затем я вспомнил о том, что скорость возросла. Казалось неправдоподобным, что мы падаем на Луну. В тишине доносился преисполненные болью стоны. Он исходил из каюты Дали Шитомира. Динамиках трещали, представитель Центра управления кричал: «Эй, „Чарльз Дарвин“, то произошло? Командир Ковтун, отвечайте!»

Михаила Ковтуна больше не было в контрольной рубке. Спустя мгновение я услышал его крик. Ничего не было понятно, потому что Центр все еще вызывал, а Шитомир стонал, словно он лежал на смертном одре. Я подтянулся к микрофону и доложил в двух предложениях о столкновении. Затем я опять услышал голос Ковтуна. Его голос раздавался из кормы.

— Давление воздуха снижается, — сказал Гиула, — мы обратить внимание на давление.

Я посмотрел на манометр. Маленькая стрелка плясала между числами; меня охватил парализующий страх.

— Это конец, — услышал я шепот Гиулы рядом с собой, — если мы не упадем на Луну, через полчаса мы умрем от удушья.

Он схватил меня за плечо.

— Стюарт, скажи, что мы делаем? Мы сдохнем, о небеса, мы задохнемся!

Почти одновременно появились Чи и Соня. У Чи кровоточил лоб. Соня спросила, что произошло, и затем сама ответила на свой вопрос бессмысленным замечанием: «Мы потерпели катастрофу».

Я показал на манометр. «Где-то пробоина! Это конец, Чи.

— Мы найдем пробоину, — ответил Чи.

Он произнес это так спокойно, словно мы находились на Земле на тренировке. Распределенные по всему космическому кораблю, на бортовых стенках висели небольшие бутылочки со сварочной жидкостью. Они содержали химический препарат, который выжимался под воздействием давления и тепла. Эта субстанция вступала в соединение с металлом — можно было намазать ей все, но необходимо было знать, где именно находилась пробоина. Можно было бы услышать, как давление травится через небольшое отверстие, но для этого была нужна тишина. Центр явно не принял мои слова, потому что представитель все еще приказывал нам доложить об обстановке. Чи отключил прием. Теперь все еще было слышно стоны Шитомира.

— Успокойся, Паганини, — крикнул Чи.

Раненый действительно на мгновение прекратил ныть. Чи взял бутылочку со сварочной жидкостью из диспетчерской каюты и стал наощупь пробираться к спице. Мы тоже обзавелись такими бутылочками, прислушивались к стенам, но затем Шитомир снова начал стонать.

— Мы никогда не найдем пробоину! — обозлено крикнул Гиула. — Если бы этот дурень хотя на бы на пять минут держал рот на замке!

Паганини знал, что он тяжело пострадал. Я полез к входу в свою каюту. Спицы остановились, наша карусель больше не вращалась. Тем больше раскачивался весь космический корабль. Стабилизатор не действовал. За иллюминаторами звезды выписывали удивительные круги, время от времени солнечный свет пробивался внутрь словно яркий прожектор.

Гиула забрался обратно в контрольную рубку. Он растерянно посмотрел на приборы. Стрелки и самописцы, которые зарегистрировали толчок «Дарвина», упали до нулевой отметки. Больше не было ускорения. Мы летели неведомо-куда с немыслимой скоростью. Казалось, было уничтожено все, кроме манометра. На нем бесперестанно вращались стрелки и показывали нам предстоящий конец. В приступе отчаяния Гиула прокричал о нашем катастрофе в микрофон и включил аппаратуру на прием.