Владимир Чигринцев

Волшебная башня немедленно установила мир и покой во владениях старого паши. Счастливый Эль-Хаджи-Мехеми приказал лучшим резчикам Магриба увековечить в волшебном камне свое имя, дабы утвердить право владения чудесным талисманом. К нему незамедлительно возвратились прежняя веселость и энергия. Завистливые придворные, уязвленные расточительством еще вчера нищего чародея, уверовав в чудо, в почтении склонили головы перед могуществом его науки. Казалось, для Алжира настали благословенные времена.

Но однажды камень вновь засветился с неистовой силой, птица на башне повернулась в сторону моря, деревянные же воины на бронзовой доске при этом остались неподвижны. Отряд отборных янычар, отряженный на оранскую дорогу, обнаружил на взморье прелестную девушку лет пятнадцати, прикованную цепями к скале. Немедленно была она доставлена в диван. Бурнус упал с ее головы, и взорам собравшихся предстал юный цветок, красота которого превосходила все, что может создать воображение.

Паша был сражен ее прелестями, трогательные жалобы и слезы красавицы, поведавшей историю своего пленения морскими разбойниками, разожгли давно остывшие чувства воина, пробудили к ней жалость. Он жадно ласкал глазами свою будущую наложницу. Но не один он оценил исключительную красоту. Ибрагим, пристально наблюдавший за повелителем Алжира, наклонился к самому его уху и прошептал: «Всемогущий, не доверяй лживым речам девицы, моя наука открывает мне истину: она и есть тот враг, против которого повернулась птица на башне. Я хочу оказать тебе еще одну неоценимую услугу — выдай мне пленницу. Я дам ей в руки очарованную лютню, звуки которой усыпляют страдания, я уведу ее в свое убежище, где песнями она прогонит бессонницу моей печальной старости. Там под безустанным моим надзором она не сможет явить свои злые чары».

— Клянусь пророком! — Эль-Хаджи-Мехеми не смог удержаться от хохота. — Ты кажешься мне продувным мудрецом. Мало тебе заживо погребенных танцовщиц, ты готов пожелать всякую новую женщину, что попадется тебе на глаза! Боюсь, ты преувеличиваешь свои силы! Довольно! Я считаю ее достойной занять первое место в моем гареме и хочу, чтобы она восстановила мои силы.

Обиженный Ибрагим ушел и заперся в Кудият-эль-Сабуне.

Старый Мехеми предался всем неистовствам страсти. Не было на земле драгоценностей, удивительнейших яств, редчайших нарядов, коими он не ублажал избранницу своего сердца. Дни и ночи пролетали в пиршествах, охотах, развлечениях. Меж тем, чуть только старый паша становился назойливым, девица брала в руки лютню, невесть кем поднесенную ей в качестве дорогого подарка, и начинала играть. Волшебные звуки погружали старого обожателя в мимолетное онемение, за которым следовало мгновенное забвение страсти. Звуки производили сладостную негу, которой так часто ищут старики. Министры и двор почти открыто смеялись над ним, налоги росли — подданные роптали, но паша в ослеплении не замечал ничего.

Скоро вспыхнуло жестокое восстание черни. Подавленное твердой рукой, оно все же спустило владыку с небес на землю. Властитель Алжира вспомнил об обиженном астрологе и поспешил к пещере.

Чародей принял старого воина холодно, скорее как господина, нежели как друга. Сладоточивыми речами паша старался вернуть расположение к себе своего грозного мага, но вместе с тем никоим образом не хотел он терять и девицу.

Видя его смятение, Ибрагим, несмотря на бьющееся сердце, отвечал отрешенно:

— Я думаю больше о ней, скажи, чего ты хочешь?

— Послушай, Ибрагим, искренне говорю тебе: ни могуществом, ни величием я не дорожу более — спокойствие, далекое от вселенских тревог, — вот мое единственное желание, — признался владыка Алжира. — Зачем судьба, завистливая к проблеску истинного счастья, отказывает мне упорно в утешении кончить жизнь на лоне любви?

— Да эта женщина не любит тебя!

— Что же? Я не могу возвратиться к молодости, оставь мне впереди мечту, которая скрывала бы от меня могилу.

— Великий паша, — сказал Ибрагим после продолжительного молчания, во время которого не спускал глаз с Эль-Хаджи-Мехеми, — я исполню твою просьбу. Слыхал ли ты о садах Гирама, об этом вместилище утех, кое упоминается в Коране? Силой, данной мне знанием, почерпнутым в книге Соломона, я построю тебе невидимый замок, но что дашь ты мне взамен?

— Требуй чего пожелаешь, — воскликнул изумленный паша, — хотя б и алжирского престола.

— На что он мне, — презрительно скривил губы чародей, — поклянись, что отдашь мне ношу первого вьючного животного, что переступит порог очарованного замка.

Можно представить себе изумление Эль-Хаджи-Мехеми при словах астролога. Он не знал, удивляться ли его бескорыстию или сожалеть о его глупости, но, во всяком случае, поспешно согласился.

Ибрагим деятельно принялся за стройку. Многочисленные работники воздвигали над его жилищем, иссеченным в граните скалы, гигантский мраморный портик, долженствовавший служить входом в огромную четырехугольную башню. На наружной стороне краеугольного камня астролог сам вырезал руку, а напротив — изображение ключа. Когда портик был окончен, он отправился к паше и известил его, что очарованный замок готов.

Наутро паша, сопровождаемый немногочисленной свитой, поспешил в Кудият-эль-Сабуну. Вместе с ним на испанском муле, роскошно убранном драгоценными тканями, ехала его прелестная пленница. Впереди шел дряхлый астролог, опираясь на посох, украшенный иероглифами.

Наконец подъехали к портику. Напрасно паша искал глазами стены и башни своего волшебного убежища. Заметив его недоумение, чародей улыбнулся и провозгласил:

— Очарованный замок невидим, какова б иначе была ему цена. Вот, — он указал рукой, — талисман-хранитель сего земного рая. Пока мраморная рука не схватит ключа, никакая земная сила, никакая магическая тайна не одолеет властелина этих мест.

Между тем как паша дивился диву Ибрагимовой магии, прекрасная пленница, влекомая любопытством, погнала своего мула вперед и поехала под портиком.

— Теперь мы квиты! — воскликнул звездочет, бросаясь между ней и пашой. — Вот цена, что ты обещал мне! Оставь себе свои ничтожные богатства, награбленные хищничеством и кровопролитием, царствуй сколько хочешь, но не жди от меня более ни помощи, ни совета! Я отправляюсь в самый дальний уголок моего приюта размышлять о людской неблагодарности за благодеяния.

Сказав это, он схватил одной рукой узду лошака, на котором сидела пленница, другой ударил оземь посохом и быстро исчез со своей добычей в пропасти, которая закрылась за ним, не оставив и следа.

Пораженный Эль-Хаджи-Мехеми долго оставался безмолвным и неподвижным. Очнувшись, он приказал рыть землю, но все было напрасно. Везде была плотная, неприступная скала. Серебряный сокол на башне остался недвижим и глядел на то место, где исчез соорудивший его. Волшебный перстень никогда более не загорался неистовым светом, он лишь играл в лучах солнца так, как и положено драгоценному камню. Эль-Хаджи-Мехеми понял слишком поздно, что нажил непримиримого врага.

Мраморная рука до сей поры бесплодно тянется к ключу. Площадь Кудият-эль-Сабуны представляет взору и сегодня пустынное, уединенное место без зелени и тени.

8

— Ну вот-с, — закончил Николай Егорович и откинулся в кресле, крайне довольный собой. — Какова история?

— Вы полагаете, что камень принадлежал владетелю Алжира? Но позвольте, это же просто сказка, красивая арабская легенда, причем в европейской романтической обработке, да еще с детства нам знакомая, — выпалил Воля.

— Было бы здорово, коли так, и слишком просто, впрочем, скоро специалисты прочтут надписи. — Николай Егорович вежливо улыбнулся: — Вы говорите о «Золотом петушке» Пушкина?

— Конечно!

— Что ж, я люблю эту легенду в ее первоначальном варианте и давно ее знаю. В старых легендах много истинных наблюдений. Пушкин ее заострил, упростил и обработал для нужд времени, на то и литература, кстати, он-то стащил ее из «Альгамбры» Вашингтона Ирвинга, обработал обработанное. Видите ли, вещи, на мой вкус, честнее — у них своя жизнь, чаще всего нам неведомая, оттого-то так сладко фантазировать на их счет. Что же до легенд — тут иное, они, как музыка, доступны всем, национальный колорит лишь усиливает заложенное, как пряность в блюде. Вы не заметили, к слову, параллель с «Новым платьем короля» Андерсена? Настоящий обман всегда гениален и прост, наказывается алчный, задача факира — помочь надеть красивое и желанное ярмо на дурака. Меня занимает один тривиальный факт: человек, пытаясь выдумать новое, всегда повторяет давно известное, как история, что никого ничему не учит и которую каждое поколение всегда переписывает со своей точки зрения. Есть ли тогда смысл читать написанное на вашем перстне? Куда поэтичней, согласитесь, поверить в красивую легенду, тогда сюжет сразу протягивается до наших дней, и вещь оживает.