Дневники голодной акулы

Она пожала плечами.

— Не знаю. Из-за моей приятной внешности? Характера? Сообразительности? — Она кашлянула. — Результатов вступительных экзаменов в Оксфорд? — Она снова кашлянула.

— Да, — сказал я. — Думаю, из-за этого. Или, может быть, потому что ты прошла какую-никакую подготовку в МИ-пять? [32]

— Да не собиралась я поступать в Оксфорд. Просто хотела посмотреть, смогу ли попасть в университет.

— Ты поступила в Оксфорд, но не собиралась там учиться?

— Ну да. После того как я выдержала экзамены, я решила не ходить туда. Только давай прекратим сейчас обсуждать мою привычку к принятию опрометчивых решений, а? Пожалуйста.

— Прости. Мы остановились на том, что ты сбежала?

Она кивнула.

— Лето провела в разъездах, пытаясь разобраться со своей головой. Ноутбук тот был все время при мне и сообщил кое-что полезное, но я плохо разбиралась в программах. Тыкалась туда и сюда, и это привело к блокировке: ноутбук вышел из строя. Но это послужило для меня толчком. Уйму времени я проводила в библиотеках, разыскивая сведения о Майкрофте

Уорде и по кусочкам воссоздавая ту историю, что только что тебе рассказала. Одна библиотекарша, милая, хотя немного с приветом, дала мне работу — по нескольку часов в день я проводила внизу, в архивах. Там-то я и отыскала дорогу во внепространство.

Некоторое время мы сидели молча.

— Кое-чего я не улавливаю. Понятно, зачем Уорд хочет заполучить тебя, но для чего ему понадобился я?

— На самом деле ты ему вовсе не нужен. Ему нужна акула.

— Никто говорил об этом, но я не был уверен…

— Опасным ограничителем в распространении Уорда является процесс стандартизации. Даже сейчас существует очень жесткий потолок для количества тел, которые возможно стандартизировать в одну личность: просто информации слишком много, а система несовершенна, так что застряла на тысячной отметке. Уорд считает, что устройство людовициана могло бы стать ключом к усовершенствованию процесса стандартизации, так чтобы новыми знаниями одновременно наполнялось любое количество тел. — Скаут подумала. — Но Уорд никогда не рискнет приблизиться к акуле.

— Вот как?

— Знаешь, — сказала она, вороша костер палкой, — ты вроде как считаешь все это вполне естественным.

— Все это?

Она посмотрела на меня, и я улыбнулся.

— Это очень нелегко, — сказала она. — Это, черт его побери, и впрямь очень даже нелегко.

— Понимаю. Просто я… может быть, это из-за того, что я, как ты говоришь, все время нахожусь на грани коллапса. Может, из-за этого я так плохо осознаю происходящее. Даже если происходит что-то ужасное.

— Прости, что я так сказала.

— Ничего, ты ведь была права. Так или иначе, но я буду последним, кого станет беспокоить, что там ты носишь у себя в голове.

— Хм…

— Я не шучу.

Она рассмеялась.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, и очень тебе признательна. Правда-правда. Спасибо.

— Мне просто нравится, что ты рядом, — сказал я, вороша огонь палкой.

— Да, — сказала она, вороша костер со своей стороны. — И мне тоже.

— Урм, — вот что сказал я спустя пару секунд.

Скаут хихикнула.

— Урм!

Мы оба усиленно ворошили костер.

Прошло какое-то время.

— Итак. Как долго ты пробыла здесь, внизу?

— Четыре года.

— Боже, срок-то немалый.

— Да нет. Ни капельки, как подумаешь, сколько мне здесь еще торчать.

— Ты, должно быть, страшно по ним скучаешь.

— По семье? Ну да, я вообще по всему скучаю — по друзьям, по всякому барахлу, по прохладным барам, в которых каждого знаешь… У меня были занятия, музыка, одежда — между прочим, очень-очень классные вещицы — и, о господи, всякая всячина для ухода за волосами. Были любимые напитки и блюда, любимый телесериал. Вся эта ерунда, обычная человеческая ерунда, понимаешь? Папочка, который заставлял меня слушать вместе с ним стареющие рок-группы, и косметика, и сестренка, Бледная Молния, которая доводила меня до белого каления… Всего этого не стало, — Она на миг задумалась. — Только нет, все это как раз есть, как прежде, а не стало меня самой. Все остальное продолжается наверху как ни в чем не бывало, но без меня.

Я обернулся, чтобы проверить, как там Иэн. Он спал на моем рюкзаке, уткнувшись мордой в лапы.

— Я словно бы выпала из мира, — сказала Скаут. — У тебя когда-нибудь бывало такое чувство?

Я помотал головой:

— У меня скорее такое чувство, что выпали все остальные, оставив нас с Иэном заботиться друг о друге.

Скаут тихонько кивнула, глядя в огонь, и ничего не сказала в ответ. Я представил себе шесть миллиардов человек, медленно, как на цевочном колесе, перемещающихся в пространстве, и все эти крохотные звездочки в кильватере почти пустой планеты. Тающий след привидений.

21

Урм…

Лежа на спине, я смотрел вверх.

В ночном небе над окнами в крыше, походившими на перфорацию кинопленки, проплывали облака. Костер обратился в ярко-оранжевую кучу золы, и я натянул молнию спальника до самого своего носа.

Согласно предсказанию Скаут, завтра для меня станет последним спокойным днем. А послезавтра пройдет уже достаточно времени, чтобы людовициан сумел оправиться после удара буквенной бомбы, смешавшего и спутавшего все течения. Тогда мне снова придется укрываться за личностью Марка Ричардсона, опять устанавливать диктофоны. Сегодня Эрик Сандерсон высунулся наружу, разбив головой тонкий лед черного озера, словно крыши домиков и шпиль церкви давным-давно ушедшей под воду деревушки, но послезавтра ничто не должно тревожить водную гладь. Мне не хотелось снова делаться пустынным горизонтом. Я подумал о словах Никто — «Сдавайтесь, идите себе ко дну вместе с крабами». Не это ли я делал? Не шел ли я ко дну, даже не осознавая этого? Завтра, сказала Скаут, мы найдем доктора Фидоруса. Глядя на облака, я надеялся, что встреча с ним сможет что-нибудь принести, дать какой-нибудь способ добиться перемен к лучшему.

— Эй!

— Да? — сказал я.

Скаут со скатанным спальником под мышкой обогнула останки костра. Она расчистила место, чтобы лечь рядом со мной.

— Как самочувствие?

— Мне холодно, — сказала она. — Ты не против?

— Конечно, нет. Мне и самому холодно.

Лежа на боку, она обхватила меня рукой, натягивая свой расстегнутый спальник поверх нас обоих, словно стеганое одеяло. Она еще немного поерзала, устраиваясь головой у меня на груди.

— Это стандартная внепространственная процедура.

— Ясно.

Теперь, когда она прижималась ухом к моей грудной клетке, я был уверен, что стук моего сердца звучит для нее так же громко, как для меня самого.

— Так и есть.

— Я же не спорю. — Выпростав руку из своего спальника, я обнял ее за плечи. — Вот. Кажется, так я лучше понимаю эту самую процедуру.

Я почувствовал, как сквозь ее тело пробежала легкая дрожь смеха.

— Похоже, да.

Через несколько секунд касаний кончиками пальцев и оглушительного сердцебиения она тихо произнесла:

— Можно, я кое-что тебе скажу?

— Да, конечно.

— Вообще-то это совет. Я смущаюсь, поэтому шепну тебе на ухо, — Скаут вытянулась и заерзала, пододвигаясь к моему уху и таща за собой край спальника. — Вот так. — Крошечные, микроскопические отзвуки, слетающие с ее губ, вились вокруг произносимых шепотом слов. — Тебе следует знать, что, если девушка раздевается перед парнем, это обычно что-то означает.

Кто-то обронил мне на грудь ящик с петардами. Они взвились кверху и осыпались разноцветными сполохами.

— Да ну?

— Ну да.

Ее губы прижались к моему уху в легчайшем из поцелуев. У меня отвисла челюсть. Скаут посмотрела на меня.

— Урм… — прошептала она.

Я поцеловал ее.

22

Тетрисовская брешь в кирпичной стене

Открыв глаза, я увидел, что через потолок склада бьют солнечные лучи. Воздух покалывал холодом, но небо было синим и чистым.