Особо опасная особь

н за другим. Нажатие на кнопку — и крышка плавно поднялась вверх. Червь уже отцепился от питающей его трубки, плавал в густой зеленой жидкости. Затхлая вонь ударила в ноздри Виктора.

— Возьми меня, человечек. Возьми. Только аккуратнее.

Аккуратнее… Будет тебе аккуратнее. Раздавить проклятую глисту. Сломать барьер, вырваться хоть на миг из тисков чужой воли. Всего лишь секунда — ему хватит…

— Давай быстрее, мне надоело плавать в этом прокисшем супе. Хочу в тебя, человечек.

Виктор опустил руку в противно теплый гель, медленно обхватил червя пальцами. Раздавить тварь, использовать последний шанс. Тело хиту оказалось неожиданно жестким. Виктор стиснул зубы, резко вдохнул и бросил всю силу, всю волю и ненависть в пальцы. Бесполезно. Мышцы не отреагировали — даже, кажется, расслабились еще больше.

— Теперь это мои мышцы, — сказал червь. — Ты будешь делать ими то, что я захочу. Вытаскивай меня.

Виктор поднял руку. Червь свисал с его ладони с двух сторон, пульсирующие волны пробегали по плоскому членистому телу, струйки зеленой слизи стекали обратно в аквариум.

— Хозяин, — произнес глист. — Скажи: “Хозяин”.

— Хозяин, — как эхо, отозвался Виктор.

— В каждом доме должен быть хозяин. В твоем доме хозяин — я. Отныне и до самой твоей смерти.

— Ты — Хозяин.

— Отлично, человечек. Ты становишься понятливым. А теперь открой рот.

Виктор, цепенея от ужаса, открыл рот.

— Шире! Так я не пролезу!

Челюсти Виктора раздвинулись, словно их растащили домкратом. Хрустнуло в ушах, боль пронзила распяленное лицо сверху донизу. Как можно проглотить такое — огромное, жесткое?! Эта тварь распорет его глотку, разорвет в ошметки пищевод, пробуравит желудок…

Лентец поднял головку, оснащенную тремя крючковатыми челюстями.

— Пора, человечек. Я иду домой.

Рука Виктора поднялась и запихнула червя в рот.

И настал ад.

День 52

Лина не сразу поняла, где находится. Сознание наплывало волнами, прорезалось мучительной болью и уходило, возвращая Лину в благодатное бесчувствие. Ферменты в крови трудились, перемалывая молекулы нейролептика, паузы забытья становились все короче, и наконец Лина осталась наедине с безысходной реальностью.

Она лежала голая, распятая, намертво пригвожденная к столу тяжелым фиксатором. Пластмассовая трубка торчала в ее горле, шла в трахею, аппарат искусственного дыхания мерно нагнетал воздух в легкие,, раздувал их, как меха. Каждый вздох отдавался сотней раскаленных игл, пронзал грудь насквозь.

Лина попробовала пошевелить пальцами — получилось, но не дало ничего. Предплечья и голени были прижаты к столу теплым, нагревшимся от кожи пластиком. Лина почти не чувствовала своего затекшего тела.

Она вспомнила все — как Виктор обманул ее, как убил Тутмеса, как приговорил к смерти ее, Лину, и как привел приговор в исполнение. Она осталась жива. Сколько времени прошло? Черт знает… во всяком случае, достаточно, чтоб организм начал восстанавливаться.

Он оставил ее в живых — надо думать, не случайно. Это означало,