Аномалия

— О чем ты?

— Послушай, Аномалия, я был не совсем честен с тобой. Я привез тебя сюда не для какой-то вшивой экспедиции. Да и никакой экспедиции в сущности не было. Я просчитался. Хотел как лучше, а загубил зазря столько людей…

— Феликс, ты о чем?

— Может, оно и к лучшему, что ты не понимаешь, — его лицо побледнело и покрылось бурыми пятнами, он из последних сил сдерживал рвоту. — Твоя жизнь совсем не так должна была закончиться. Ты – особенная, Аномалия. Но это теперь уже не важно. Миссия не выполнена. Я грешен перед тобой и перед Богом.

— Каким Богом? Кто грешен?

— Извини, я сейчас вернусь. Меня тошнит.

Феликс встал из-за стола и, зажимая рот рукой, вышел в коридор. Я была ошарашена. Что за бред он сейчас нес? При чем тут «миссия» и Бог? При чем тут я? Никогда раньше я не слышала от Феликса ни слова о Боге.

Прошло минут десять. Потом пятнадцать, но я по-прежнему сидела одна. Вокруг было непривычно тихо. Мне казалось, что сейчас вот-вот зазвучит недовольный бас Карпова, из дальней комнаты донесется заливистый смех Иры, прокашляется Порываев, прикрикнет на сына, послышатся шаги.

Тишина железными тисками сжимала голову. Феликс не возвращался. Я боялась встать, боялась выходить в пустой коридор, боялась увидеть на полу еще одно распластанное тело. От этого до сумасшествия – всего один взгляд, одна минута, и я, вырывая на себе волосы, выбегу на улицу, заору так, как этим проклятым джунглям и не снилось.

Поборов страх, я все же вышла в коридор. Феликса там не было. Я направилась к соседнему кабинету, но и там было тихо и пустынно. Минуя реанимационный бокс, я подошла к уборной. Там горел свет.

— Феликс, ты здесь? С тобой все нормально?

В ответ — тишина. Я осторожно толкнула дверь, но она открылась только на треть, упершись в какую-то преграду. Это были ноги Феликса. Он лежал ничком на полу. Рядом валялся помятый пластиковый стаканчик.

Врачебный опыт взял верх над эмоциями, и я, прощемившись в уборную, первым делом потрогала шею Феликса. Еле ощутимый пульс трепыхался под пальцами. Жив.

Нужно было срочно отправить его в реанимационный блок. Я взяла Феликса за холодные руки, безвольно лежащие на полу, и попыталась поднять. Слезы страха и бессилия заливали глаза. Он был слишком тяжел для меня. Я попыталась тащить его по полу, но с огромным трудом сдвинула только на пару метров, пока боль не скрутила живот.

Все, что я смогла сделать, это перевернуть Феликса на бок, чтобы он не захлебнулся, если его начнет рвать. Одной мне не справиться. Я выбежала на улицу за помощью.

В деревне было тихо, только потрескивал огонь в догорающих кострах. Уже вторую неделю по вечерам тут не пели и не плясали. С наступлением ночи люди, как жучки, расползались по домам-норкам и до утра – ни звука.

Не теряя времени, я побежала к дому Амади, но долго не могла найти дорогу. Проклятая деревня состояла из одинаковых хижин, узкие улочки беспорядочно путались. Упираясь то в тупик, то в черноту джунглей, я в панике завыла во весь голос: «Амадии-и-и-и! Ама-а-а-а-ади-и-и-и-и! Кто-нибудь, помогите!».

К счастью, за спиной послышались быстрые шаги. Амади остановился на расстоянии нескольких шагов от меня. Я бросилась к нему, но он, выставив вперед руки, отпрянул.

— Что случилось?

— Феликс, Феликс… нужно отнести его в реанимацию. Я одна не смогу. Амади, помоги, пожалуйста!

— Что с Феликсом?

— Он без сознания… Я осталась одна.

Амади растерялся. Мы перестали общаться с ним, как и с остальными жителями деревни, как только поняли, что люди боятся… и вполне оправданно.

— Амади, помоги, — взмолилась я, увидев его нерешительность.

— Извините, — запинался паренек, — но у меня сестра… а там дети. И я… я… простите, не могу.

Амади весь сжался и попятился назад. Капельки пота на его лбу блестели в свете колышущихся огней факелов. Я развернулась и пошла прочь. Если даже Амади отказал в помощи, то все, конец.

Когда я добрела до лаборатории, у меня уже не было ни сил, ни желания бороться. Если бы не одинокая фигура у входа в лабораторию, я бы, наверное, сошла с ума. Женский силуэт неподвижно стоял у двери. Мне даже на секунду показалось, что это иллюзия, всего лишь причудливая тень. Но когда я поняла, что мне не показалось, по коже пробежал мороз. Кто это? Человек? Привидение?

Я встала, как вкопанная. Фигура медленно сдвинулась с места и мягко поплыла ко мне. В бледном свете луны я узнала лицо Дады.

— Что тебе еще от нас нужно? – закричала я, но женщина спокойно подошла ко мне, посмотрела в глаза и мягко взяла меня за руку.

Мой гнев тут же сменился каким-то невероятным спокойствием, и я послушно пошла за ней. Дада вошла в лабораторию, озираясь по сторонам и осторожно ступая босыми ногами по гладкому полу коридора. Она вела меня к уборной, где по-прежнему без сознания лежал Феликс.

Дада нагнулась, взяла его под руки. Она хотела мне помочь! Я моментально вышла из ступора и подняла Феликса за ноги. Кое-как мы дотащили его до реанимационного блока. Свободных кушеток больше не было. Я достала из шкафа надувной матрас и быстро соорудила новое больничное место. Пока я измеряла жизненные показатели Феликса и подводила к нему последний автоматический реанимационный аппарат, Дада бродила между коек и вглядывалась в бледные лица моих коллег. Она молча взяла со стола бумажное полотенце и обмакнула его в ведро с кипяченой водой, стоящее неподалеку. Удивленно комкая в руках мокрые ошметки, Дада сняла с себя что-то похожее на фартук, намочила его и стала бережно обтирать лица и руки больных. Переступая через трубки катетеров, она переходила от одного человека к другому. Я не стала ее останавливать и убеждать, что они меньше всего сейчас нуждаются в таких процедурах. У меня просто не было сил.

Болел живот. Перед глазами взрывались цветные пузыри. Я почувствовала, что мне нужно прилечь, и вышла из реанимационного блока. Дада последовала за мной.

— Уходи, — сказала я ей, — ты уже помогла. Спасибо. А теперь лучше уходи.

Но Дада смотрела на меня своими огромными глазищами и не отходила ни на шаг.

Свалившись на кровать, я свернулась калачиком и закрыла глаза. Страшней всего была мысль, что утро может не наступить, что эта ужасная ночь станет последней. Я почти двое суток не сомкнула глаз, поэтому сон одолел моментально. Дада сидела рядом на кровати и гладила мои волосы. Ее прикосновения были неприятны, раздражали, навевали кошмарный сон, но у меня не было сил, чтобы сказать хоть слово или пошевелиться. Даже если бы она захотела убить, вряд ли бы я смогла сопротивляться.

Дада тихо напевала какую-то песню, наверное, детскую колыбельную. Я цеплялась за последние секунды сознания, как за последние секунды жизни, и мысленно твердила: «Не спи, не спи, открой глаза». «Илия должен прийти прежде и устроить все», — вдруг сказала Дада. Или мне показалось, что сказала…

С трудом разлепив ссохшиеся губы, я открыла глаза в надежде увидеть рядом хотя бы каплю воды. На столике рядом стоял пустой стаканчик с оранжевыми точками от высохших капель йодного коктейля. Жажда сводила с ума.

Живот все еще болел. Но даже эта тягучая боль была ничем по сравнению с радостью: я жива. Руки, ноги двигались, глаза видели. И это было счастье. Хоть и недолгое.

Постепенно ко мне возвращалось осознание ужаса ситуации, в которой мы прочно застряли. Я осталась одна. В затерянной деревне на краю земли. В соседней комнате – четверо коллег, которые, возможно, не пережили эту ночь.

Мне совершенно не хотелось двигаться. Я прислушивалась к слабым звукам с улицы. Там, снаружи, кипела жизнь. Смеялись дети, шумели женщины, доносился стук топора и шарканье босых ног. Солнечный свет, проходя через окно, ровным прямоугольником сиял на гладком полу. На мгновение в нем, как на экране в кино, нарисовалась тень маленькой кучерявой головки с оттопыренными ушами. Грозно и визгливо прикрикнул женский голос — и головка исчезла. Торопливый топот маленьких ножек удалялся за окном. Наверное, дети ждут, не дождутся, когда «дом белых» перейдет в их владение для игр. Пусть подождут. Тут еще живы.