Фактор города: Мир фантастики 2010

– Готово!

Кикимора гордо протягивала банку. Вовка с опаской заглянул в темное нутро: жидкость казалась вполне однородной. Разве что пахла теперь мятой и чем-то еще свежим, травяным.

– А что загадать-то можно? Ну, зарплату там побольше, да?

Девчонка закатила желтые глаза.

– Ну что за люди! Все зарплата им, машины-дачи. Ты бутылку еще загадай!

Вовка с опаской отодвинулся.

– Можно все изменить, понял? Всю жизнь. Вот был ты такой человек, а будешь другой.

– Это как? В смысле имя другое? – не понял он.

– Имя? Можно и имя. И дом можно другой, и семью, и работу, и вообще… А хочешь – будешь птицей, хочешь – рыбой. Или вовсе ветром. Ну, понимаешь? Нужно загадывать такое… большое!

Вовка с сомнением покачал головой.

– Это что ж, можно, чтоб теща ведьмой не была?

Кикимора фыркнула и недовольно отвернулась.

Вован представил себя в дорогущем костюме, при галстуке и в персональном самолете. Картина эта восторга особого не вызвала: галстуки он терпеть не мог, а в самолетах летать боялся. Да ну, глупости все. Как по телевизору прям: выпил кофе из красной кружки, и сразу красивый, богатый и не пахнешь.

Он недоверчиво качнул банку в ладони. Жидкость маслянисто тумкнулась в блестящую стенку.

– Митька-а! – снова разнеслось над одуванчиками.

– Здрасть, дядь Вов, – буркнул мальчишка, пробегая мимо. Клизма трясла на бегу длинными ушами, к мокрой шерсти щедро липла травяная труха.

– Да ладно, – нерешительно сказал Вован, порываясь выплеснуть зелье. – Не надо мне. Я уж как-нибудь…

Кикиморка враз повисла на рукаве, безостановочно повизгивая:

– Ты что! Не смей даже! Всю жизнь жалеть будешь! Ты не спеши, ты погляди, оно ж тебе само все покажет!

Вовка машинально глянул в банку. Из алюминиевой глуби действительно как живой картинкой плеснуло.

Вот теща на кухне, шурует недоброй памяти половником в полуведерной кастрюле и ворчит:

«Это что, зарплата, называется? Чистые слезы. Вона, полы протерлись, шкаф в ванной третий раз падает. Ведь цельными днями дома сидит, в телевизор уставится… У Федоренок Костя с трех работ деньги тащит, машину купил, этим летом жену в Турцию отправил, а этот…»

Соседская Настена визгливо отчитывает его, наткнувшись в подъезде:

«Ваш Петя в нашу собаку камнем кидал. Сама видела. Воспитывать надо детей, между прочим».

Бухгалтерша, подбоченясь, размахивает мятыми ведомостями, тыча едва не в глаза толстыми пальцами:

«Че ты на меня-то наезжаешь? Я, что ли, тебе зарплату начисляю? Сказано: остальное – после праздников».

Лидуся остервенело тыкает шваброй под диван, недовольно сдувает со лба давно не крашенную прядь:

«Футбол ему только. У сына все штаны порвались, ботинки на зиму надо… Все соседские на велосипедах гоняют, а на что его купить-то, велосипед? В кино ты меня когда приглашал? Про день рождения опять забыл!»

Петька с зеленой шишкой на лбу и дырами на грязных штанах глядит исподлобья:

«Он первый начал!»

Осуждающие взгляды Лидуси и тещи, сразу ясно, чье воспитание:

«Нету мужика в доме…»

Ну, знаете!

Легкий ветер шептал умиротворяюще, гладил по горящей щеке. Толстая мамаша подбрасывала карапуза на руках: тот хохотал, цепляясь за блузку, оставляя на ней грязные отпечатки маленьких ладошек. Закусив губу, Вовка крутнул банку, словно калейдоскоп, стирая разом всю неустроенность бестолковой жизни.

Вот сам он в чистой джинсовке, ухоженный, с сытым блеском в глазах, вылезает из синего «Жигуля». Ботинки новые блестят. Вытаскивает из багажника набитые пакеты с эмблемой модного универсама. Дом – новый, сверкающий вымытыми окнами – распахивает нетронутые вандалами двери, чистый лифт стремительно возносит его к небу. Встречает жена – миловидное личико в обрамлении светлых волос, новенький пестрый халат, тапочки со смешными зайчатами. Ставит на чистую клеенку тарелку супа – из гороховой гущи торчит пахучее копченое ребрышко, усаживается напротив, в глаза глядит душевно. Серьезный мальчишка в другой комнате клеит самолетик, к этому точно не придраться самой строгой училке.

Вот так, да? Все иначе? Все по новой?

А как же тогда давние свидания, Лидусины сияющие глаза, что смотрели из-за растрепанного букета так, словно он, Вован, был единственным на земле мужчиной. А первая зарплата и купленные на нее моднющие брюки, что через неделю расползлись по шву? А шумная пьяная свадьба, а Лидкин жаркий шепот в летней ночи, а мучительное ожидание в приемной роддома, а тяжелый кулек, из которого торчало сморщенное красное личико, и изумление с первым услышанным воплем младенца: мой сын?

Петькины первые шажки: иди-иди к папке скорей, прогулки по парку, утки, торопливо и жадно клюющие куски сладкой булки, Петька на карусели, Лидуся в новых фирменных сапогах (красотища какая, все девчонки обзавидуются), Новый год в детском саду, тещины пироги, они втроем на цветной фотографии, мороженое в маленькой кафешке, зоопарк (смотри, какие медведи), детсадовский выпускной, Петька плещется на мелководье, а Лидуся смотрит на них с берега и хохочет…

И это все тоже… иначе?

Вован глянул на небрежно размазанные по сини облака, на неподвижную воду в котловане, где в опрокинутом небе отражались сурепки с цикориями, на нахального воробья, что уже примерился склюнуть крошку от маковой булки прямо с ботинка. Грудь сдавило неповторимостью мига, и сладко заныло под ложечкой, как в детстве, когда весь огромный мир распахивался навстречу из каждой росинки, или как позже, когда Петька младенцем сонно раскидывался в кроватке и умилительно почмокивал губешками. Он улыбнулся широко и ласково небу, котловану, воробью и кикиморке и хлебнул теплого пьянящего зелья.

Солнце еще и не думало садиться, но подъездный сумрак ждал вечера. Неторопливо и спокойно Вован поднялся к облезлому подоконнику, пристроил на старое место шпротную пепельницу. Помедлил секунду и решительно поднялся к 52-й квартире.

Гуня отозвался тотчас же, будто так и караулил под дверью.

– Ты это, – Вовка смутился, не зная, как обратиться к домовому, – перебирайся к нам. Не больно-то тихо будет, конечно, но Лидка моя гадости вонючие не развешивает и чтоб пусто было не желает. А я тебе хлеб крошить буду. И молоко наливать. Ну, и что там еще… Вот.

Гуня всплеснул маленькими ручками:

– Спасибо, дядь Вова! Это я с превеликим удовольствием. И дом держать буду! И привидений гонять! И тараканов! И муравьев! И не надо мне в блюдечко, я и по-человечески… И нитки буду распутывать! И… Ой, спасибо!

– Да ладно, – смутился Вован еще больше, – привидения пусть себе летают. Глядишь, английский выучим…

Домовенок бросился в стену – собираться. Вовка спустился на курильный подоконник, ткнулся лбом в стекло, глядя во двор, как на сцену.

Тихо выбрался из квартиры Кефирыч, пристроился рядом. Третьим уселся со своей ароматной трубочкой как будто успокоенный Феофил: Вован не решился спрашивать, как обстоят дела с квартирой.

Подъехал хмыревский джип. Хозяин вышел, постоял нерешительно, опираясь на глянцевый бок и вертя в пальцах связку ключей. Нырнул в недра машины, выловил матовую квадратную бутыль, стопку пластмассовых стаканчиков. Одним махом взлетел к подъездному обществу.

Водка прозрачно разбулькнулась по стакашкам. Феофил прищурил глаз, и Хмырев, сам не заметив, налил лишнюю порцию.

– Что, продали квартиру-то?

Тот смущенно улыбнулся, и на миг сквозь напускной лоск проглянул конопатый школьник Андрюха Хмырь – хулиган и задира, который классно вырезал из щепок кораблики.

– Да че-то стал барахло разбирать старое… альбом вот нашел с фотками еще с позапрошлого века, бабка хранила. Прапрадед мой, представительный мужик был – в мундире, борода такая… А потом, мебель же у меня – чистый антиквариат, одно зеркало чего стоит! Диванище такой – хоть спи, хоть телик гляди… Ну и…

Собеседники обменялись недоумевающими взглядами. Хмырев сам понял, насколько неубедительно звучит его речь, и рубанул воздух ладонью.