Тау - ноль

Не осталось ничего, кроме как терпеть.

При каждом кризисе люди сплачивались. Но за каждым взлетом надежды наступал более глубокий спад, каждая новая неприятность била больнее. Не принесло большой радости и изменение правил о детях. О материнстве попросили всего две женщины, и их последние инъекции будут действительны еще несколько месяцев. Остальные заинтересовались, разумеется, определенным образом…

Корабль вздрогнул. Тяжесть навалилась на Реймона. Он чуть не упал на палубу. Металлический шум пронизал корпус, как гонг basso profundo. Вскоре все утихло. Вернулась невесомость. «Леонора Кристина» прошла сквозь еще одну галактику.

Эти прохождения участились. Неужели корабль никогда не встретит конфигурацию, которая позволит ему остановиться?

Могли ли Нильсон, Чидамбарна и Фокс-Джеймсон просчитаться? Может, они начали это осознавать? И именно поэтому работают допоздна в лаборатории в последние недели, и так молчаливы и озабоченны, когда выходят наружу перекусить и поспать?

Ладно, Линдгрен наверняка получит сведения от Нильсона, когда они подтвердятся. Каковы бы они ни были.

Реймон поплыл по лестничному колодцу к палубе команды. Он зашел в свою каюту, а потом нашел нужную дверь и позвонил. Не получив ответа, он толкнул дверь. Заперто. Соседняя дверь на половину Сэдлер была открыта. Он вошел в ее половину каюты. Перегородка между ней и ее мужчиной была опущена. Реймон убрал перегородку.

Иоганн Фрайвальд плавал в воздухе на конце страховочной веревки.

Рослая фигура скорчилась в зародышевой позе. Но в глазах была настороженность.

Реймон ухватился за поручень, встретил этот взгляд и сказал уклончиво:

— Я удивился, почему тебя нигде не видно. Потом мне сказали, что ты себя плохо чувствуешь. Могу ли я чем-то помочь?

Фрайвальд что-то буркнул.

— Вот ты мне действительно можешь помочь, — продолжал Реймон. — Ты мне чертовски нужен. Ты лучший дружинник — полицейский, советник, глава рабочих групп, генератор идей — который у меня был за все это время. Без тебя мне не обойтись.

Фрайвальд заговорил с видимым усилием.

— Придется обойтись без меня.

— Почему? В чем дело?

— Я больше не могу выдержать. Все очень просто. Не могу.

— Но почему? — настаивал Реймон. — Наша работа физически не трудна. И в любом случае ты крепкий мужчина. Невесомость тебя никогда не беспокоила.

Ты человек технической эры, практичный парень, здоровый духом, прочно стоящий на земле. Не такой, как эти сосредоточенные на себе неженки, которых надо каждую минуту нянчить, потому что их нежный дух не в силах выдержать долгое путешествие. — Он ухмыльнулся. — Или ты тоже такой?

Фрайвальд шевельнулся. Его небритые щеки слегка потемнели.

— Я человек, — сказал он. — А не робот. И наконец я начал думать.

— Друг, неужели ты думаешь, что мы бы выжили до сих пор, если бы по крайней мере офицеры не тратили каждый час бодрствования на то, чтобы подумать?

— Я не имею в виду ваши проклятые измерения, вычисления, поправки курса, модификации оборудования. Это результат ничего иного, как инстинкта выживания. У омара, вылезающего из котла, примерно столько же достоинства.

Я спросил себя, зачем? Что мы в действительности делаем? Какой в этом смысл?

— Et tu, Brute, — пробормотал Реймон.

Фрайвальд переворачивался, пока не оказался с констеблем лицом к лицу.

— Раз уж ты такой бездушный… Ты знаешь, какой сейчас год?

— Нет. И ты не знаешь. Данные слишком ненадежны. А если ты хочешь знать, какой год был бы на Земле, это для нас лишено значения.

— Замолчи! Я знаю весь этот треп по поводу синхронизации времени. Мы пролетели что-то около пятидесяти миллиардов световых лет. Мы огибаем пространство как таковое. Если бы мы вернулись в этот момент к Солнечной системе, мы бы ничего не нашли. Наше солнце давным-давно погасло. Оно разбухало и набирало яркость, пока не поглотило Землю, оно превратилось в белого карлика, в уголь от костра, в золу. Другие звезды последовали за ним. В нашей галактике не осталось ничего, кроме убывающих красных карликов, если хоть они остались. Если и их больше нет, тогда — только застывшая окалина, выгоревшие мертвые глыбы. Млечный Путь погас. Все, что мы знали, все, что произвело нас на свет, мертво. Начиная с человечества.

— Не обязательно.

— Тогда оно превратилось во что-то, чего мы не в состоянии понять. Мы призраки. — Губы Фрайвальда задрожали. — Мы мчимся вперед и вперед, одержимые одной идеей… — Снова дрожь ускорения сотрясла корабль. — Вот.

Ты слышал. — Глаза его сверкнули белками, словно в страхе. — Прошли сквозь еще одну галактику. Еще сто тысяч лет. Для нас доля секунды.

— Ну, не совсем, — сказал Реймон. — Наш тау не может быть таким низким. Мы, скорее всего, пересекли спиральный рукав.

— Сколько миров уничтожив по дороге? Я знаю цифры. Мы не так массивны, как звезда. Но наша энергия — я думаю, что мы можем пронзить сердце звезды и не заметить.

— Возможно.

— Это еще одна составляющая нашего ада. Мы превратились в угрозу для… для…

— Не говори так, — искренне сказал Реймон. — Не думай так. Потому что это неправда. Мы взаимодействуем с пылью и газом, больше ни с чем. Мы действительно пересекаем много галактик. Они лежат сравнительно близко друг к другу относительно их собственного размера. Внутри скопления его составляющие отстоят друг от друга примерно на десять своих диаметров, часто на меньшее расстояние. Одиночные звезды внутри галактики — это совсем другое дело. Их диаметры составляют микроскопическую часть светового года. В районе ядра, в самой густонаселенной части… ну, одну звезду от другой отделяет такое расстояние, как одного человека от другого, стоящего на противоположном берегу континента. Большого континента. Вроде Азии.

Фрайвальд отвернулся.

— Азии больше нет, — сказал он. — Ничего больше нет.

— Есть мы, — ответил Реймон. — Мы живы, мы настоящие, у нас есть надежда. Что еще тебе нужно? Грандиозное философское обоснование? Забудь об этой роскоши. Наши потомки его выработают вместе с нудным эпосом о наших героических подвигах. У нас здесь пот, слезы, кровь — он блеснул улыбкой, — короче говоря, бесславные телесные выделения. И что в этом плохого? Твоя проблема в том, что ты считаешь, будто комбинация акрофобии, сенсорного голодания и нервного напряжения есть метафизический кризис. Я, например, вовсе не презираю наш животный инстинкт выживания. Я рад, что он у нас есть.

Фрайвальд висел в воздухе, не шевелясь.

Реймон приблизился к нему и сжал его плечо.

— Я не преуменьшаю твоих трудностей, — сказал он. — Продолжать все это действительно трудно. Наш худший враг — отчаяние, время от времени оно посещает каждого из нас.

— Только не тебя, — сказал Фрайвальд.

— Конечно да, — ответил Реймон. — Меня тоже. Но я все время опять поднимаюсь на ноги. Ты тоже это сделаешь. Как только перестанешь чувствовать себя ненужным из-за нарушения, которое есть совершенно нормальное временное следствие физического истощения сил. Джейн понимает это лучше тебя, парень, — бессилие скоро пройдет само собой. Потом ты посмотришь на все свои проблемы в перспективе и снова будешь способен справляться с ними.

— Ну… — Фрайвальд, самую малость расслабился. — Может быть.

— Я знаю точно. Не веришь мне, спроси врача. Если хочешь, я попрошу его дать тебе что-нибудь от нервов, чтобы ускорить твое выздоровление. Я делаю это потому, что нуждаюсь в тебе, Иоганн.

Мускулы под рукой Реймона еще немного расслабились. Он улыбнулся.

— Однако, — продолжал он, — я взял с собой единственное лекарство от нервов, которое, по-моему, пригодится.

— Какое? — Фрайвальд глянул «вверх».

Реймон запустил руку под тунику и достал бутылку для питья в невесомости с двумя трубками.

— Вот, — сказал он. — Положение имеет свои привилегии. Скотч.

Настоящий, а не это ведьмино зелье, которое скандинавы считают имитацией.

Я прописываю тебе здоровенную дозу, и себе тоже. Я бы с удовольствием поболтал ни о чем. Не делал этого так давно, что даже не помню.