Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 2

Проблема, однако, в том, что эскапистскую функцию заглядывания за горизонт литература о параллельных мирах выполняет не очень качественно.

Для того, чтобы расширить нашу повседневную реальность, надо к ней прибавить как минимум еще одну — другую, новую, чужую. Между тем, уходя в другие миры, мы не ищем там ничего, кроме новых аргументов в наших домашних политических и моральных диспутах. Поэтому, действительно чужие миры, которым нет дела до нашего, нам не нужны. Нам нужны альтернативные реальности, представляющие собой тщательно выверенные вариации нашего мира, служащие для него моделью и кривым зеркалом. Это наше желание столь сильно, что мы даже не стремимся его скрывать, — поэтому в литературе о параллельных мирах мало «настоящих», «свободных» миров, зато много миров иллюзорных, виртуальных и рукотворных моделей. Чужие планеты должны иллюстрировать наши же культурные схемы — поэтому в «Спектре» Лукьяненко имеется планета, «случайно» воплощающая реальность «мира Полдня» братьев Стругацких.

На подавляющем большинстве миров, создаваемом российскими фантастами, лежит печать искусственности, ненастоящности, рукотворности. Именно в «фантастике параллельных миров» с особой рельефностью проявляются характерные свойства «наивного фантастического», которое прекрасно описано в книге психолога, профессора Ланкастерского университета Е. В. Субботского «Строящееся сознание». Его теория строится на разделении «обыденной реальности» и «необыденной реальности». «Обыденная реальность» — это отношение к миру, характерное для повседневной жизни в состоянии бодрствования. К «необыденной реальности» относятся пространства сновидений, психоделических состояний, игры, фантазии и т. п. — сферы, где мы позволяем предметам приобретать необычные свойства, превращаться друг в друга. Для того, чтобы понять, чем «необыденная реальность» отличается от обыденной автор вводит еще одно разделение — между «зависимой» и «независимой» реальностью. «Независимой реальностью» называется такая, чье существование и изменения не зависят, по мнению человека, от его воли. Соответственно, «зависимая реальность» является в наших глазах проявлением нашей собственной психики.

Именно способность точно провести границу между «зависимыми» и «независимыми» реальностями создает важнейшее отличие между «обыденными» и «необыденными» мирами. Как пишет Субботский, в основе всех странных и многоликих чудес, которые мы допускаем в «необыденной реальности» — во сне, в воображении, в галлюцинации, — лежит одна и та же причина: «ослабление грани между зависимой и независимой реальностью». Иными словами, мы «представляем», что предметы, которые в обычной жизни неподвластны нашей воле, оказываются ею все-таки как-то преобразованы. В литературе о параллельных измерениях такому преобразованию подвергаются целые Вселенные. Новые миры, создаваемые фантастами, в большинстве случаев оказываются «зависимыми реальностями».

Чужие планеты в космической фантастике хотя бы иногда действительно были «чужими» мирами. Современные российские фантасты предпочитают миры, порожденные или хотя бы преобразованные человеческими желаниями и потому легко сопоставимые с культурным контекстом писателя и читателя.

Все, что есть в загробном царстве в «Свете в окошке» Логинова, порождено желаниями его обитателей-усопших, а сами желания исполняются потому, что мертвых помнят живые.

«Мир в реторте» в «Гравилете "Цесеревиче"» Рыбакова выращен людьми специально для того, чтобы отрабатывать на нем революционные идеи.

Миры «Сферы» Валентинова, как и положено снам, порождены человеческим подсознанием и несут на себе все черты спящих, даже люди, появляющиеся в этих мирах, — лишь проекции личности спящего.

Миры, созданные гениальным моделистом в «Казни» Дяченко, спроектированы им сознательно в рамках исследований по «экспериментальной социологии»: в этих мирах проверяются некоторые идеи о преступлении и наказании.

Романы Лукьяненко о «мире глубины», равно как и «Цифровой» Дяченко, написаны под влиянием восхищения активно развивающимися компьютерными играми и интернетом, но всякую игру кто-то придумал, а в «Цифровом» человек может сам превратиться в компьютерную игру.

Параллельные миры в «Чапаеве и Пустоте» Виктора Пелевина отчасти представляют собой видения галлюцинирующего сознания, а отчасти собраны из ошметков советской культуры — таких, как анекдоты и кинофильмы.

Параллельные миры в «Транквилиуме» и «Штурмфогеле» Андрея Лазарчука неотделимы от практикуемой людьми магии и ведущихся людьми войн.

Миры «Омеги» Андрея Валентинова, равно как и «Пятого измерения» Владимира Савченко, хотя формально существуют и независимо от человеческой воли, фактически являются результатом морального проектирования — это этически положительные или отрицательные миры, и герои именно так к ним и относятся. Кроме того, параллельные реальности в «Сфере» и «Пятом измерении» отличаются от нашей не потому, что они онтологически другие, а потому, что другими их сделал свободный выбор людей — можно сказать, инаковость этих миров носит антропогенный характер.

Все это свидетельствует об одном: параллельные миры во многих смыслах являются частью нашего мира.

Фактически фантастика стоит перед важной дилеммой. Неудовлетворенность повседневностью, тяга к разнообразию, к иному, к пространству за горизонтом заставляет ее создавать в воображении чужие миры — но озабоченность делами человеческими тут же заставляет в этих мирах видеть лишь «духовную инфраструктуру» своего собственного, столь надоевшего уже родного дома. Убегая в параллельное измерение, герой застает там лишь гигантское кривое зеркало, отражающее оставленную за спиной родину.

Фантастика еще не решила — служит ли она эскапизму или социальному активизму, стремлению уйти или стремлению остаться и разобраться.

Как говорит Пелевин в романе «Ампир V», ваша тюремная камера не станет больше, если вы будете рассматривать каждую пылинку на ее стенах в микроскоп и обнаружите, что эти пылинки — отдельные планеты. Фантасты не столько увеличивают разнообразие и обширность реальности, в которой мы живем, сколько создают иллюзию такого увеличения за счет зеркал, окружающих нашу повседневность и возвращающих ей ее же искаженные образы.

В общем, ничего нового: повторяются те же самые коллизии, которые в XX веке отыграла космическая фантастика. И раньше инопланетные цивилизации создавались писателями, чтобы бороться в далеких галактиках с земными проблемами — скажем, фашизмом или расизмом.

Новаторство современных российских фантастов, повторимся, заключается не в самом литературном приеме — «маскировке» своего под чужое — приеме, сочетающем в себе «одомашнивание» экзотики и «остранение» привычной рутины. Новшество в предельной откровенности применения этого приема. Новые миры оказываются производными не просто от личности автора, не просто от культурного и социального контекста, в котором писался роман, но даже от сознания и личности персонажей романа. Зачастую не только читатели, но и герои не питают иллюзии, что параллельный мир является независимой, объективной реальностью.