Меж трех времен

Это оказался баллон, почти целиком заполнявший шатер - огромный и по форме похожий на дирижабль; его округлое брюхо нависло над самыми нашими головами, бока почти касались стен шатра - это было все равно что оказаться в одном чулане со слоном. Гигант вздымался почти до самой довольно высокой крыши шатра; на следующий день я прочел в «Таймс», что он был шестнадцати футов в поперечнике и шестьдесят два фута длиной. Шатер был битком набит мужчинами - женщины ни одной, так что Джотта сразу вышла наружу.

Мои глаза привыкли к свету, и теперь я мог рассмотреть все в подробностях. Баллон, нависавший над самыми нашими головами, покрывала плотно прилегавшая сеть, от которой веревки тянулись к довольно-таки Непрочному на Вид каркасу. Нижняя часть каркаса представляла собой пару узких полозьев - что-то вроде салазок; на них были навалены мешки с песком, прижимавшие каркас к земле. Кто-то, может быть, сам Кнабеншу, крикнул: «Давай!» - и все мужчины, толпившиеся в шатре, начали занимать позиции вдоль боков каркаса. Фрэнк последовал за ними, и мне ничего не оставалось, как присоединиться к нему. По другую сторону каркаса что-то прокричали, и все, кто стоял рядом со мной, как один, схватились за веревки и принялись пинками отшвыривать с салазок мешки с песком. Я последовал их примеру и сразу ощутил, как сильно и резко потянул вверх баллон.

Мы вывели его из шатра; полицейские оттесняли людей в сторону. У прохода в заборе, за полицейским кордоном, толпились зеваки, пытаясь разглядеть нас; мальчишки подпрыгивали за спинами взрослых. Из шатра трусцой выбегали люди и бросали на салазки мешки с песком, вновь закрепляя у земли все это сооружение.

Теперь мы с Фрэнком смогли отойти в сторону и рассмотреть баллон; Джотта присоединилась к нам. К моему изумлению, баллон оказался ярко-желтого цвета; его силуэт четко выделялся на фоне синего неба над нашими головами.

- Он похож на кита, - пробормотала Джотта, и Фрэнк, согласно кивнув, добавил:

- Только бесхвостого.

И в самом деле: над нами парил желтый курносый великан с широкими боками, конусообразно сужавшимися к концу. Теперь я разглядел, что каркас под ним сделан из алюминия. На каркасе был установлен небольшой бензиновый моторчик, соединенный приводным ремнем с четырехлопастным пропеллером, и лопасти пропеллера - я не поверил собственным глазам - были из ткани, вернее, то ли из ткани, то ли из кожи, выкрашенной алюминиевой краской и натянутой на плоские каркасы. Сзади стоял руль с двумя горизонтальными стабилизаторами. А между рулем и моторчиком прямо на салазках было закреплено сиденье, размером и формой напоминавшее велосипедное седло, но с загнутыми краями, как на тракторе.

И это все - ни парашюта, ни страховочных ремней, только сиденье, и черт меня побери, если Рой Кнабеншу, осклабясь в неподдельной веселости, не уселся прямиком на это сиденьице и не поставил ноги на полозья в дюйм шириной! Репортеры с блокнотами и карандашами наготове столпились вокруг него, оттеснив нас. Один из них спросил, не опасно ли летать на этакой штуковине. Кнабеншу, восседавший на своем сиденьице, как в седле велосипеда, при одной мысли об опасности радостно удивился.

- Нет, - сказал он, - стоит только свыкнуться с первым возбуждением, и всякая мысль об опасности совершенно покидает сознание. - Судя по его тону, такой ответ ему приходилось давать прежде, и не один раз. - Постепенно привыкаешь, - продолжал он, и репортеры прилежно записывали, - лететь на высоте в тысячу футов над землей, точно так же как обычный человек привыкает ходить по земле, а построить дирижабль - впрочем, сам я предпочитаю называть его управляемым аэростатом - так же просто, как управлять им, стоит только научиться.

Этот ответ удовлетворил всех, и слушатели дружно закивали, но я вполголоса спросил у Фрэнка:

- Он говорит правду? Это не опасно?

- Конечно же опасно, - ответил он негромко, - хотя Кнабеншу сейчас сам наполовину верит своим словам - он совершенно бесстрашен. Но его слабосильное сооружение может в один миг опрокинуть и швырнуть наземь неожиданный шквал. Порыв ветра разорвет его на части. Глупая штуковина, и дни ее сочтены. Будущее за мощными аэропланами. Мне нравится этот парень - я познакомился с ним прошлым вечером, - но в душе он еще ребенок и вовсю забавляется с игрушкой, которая когда-нибудь прикончит его.

Репортеры записали слова Кнабеншу, он крикнул: «Давай!» - и мы все, как один, снова ухватились за веревки, отпихивая ногами мешки с песком. Все сооружение благодаря нашим усилиям висело теперь футах в пяти над землей. Нос аэростата немного опустился, и Кнабеншу, запустив руку в один из дюжины мешков, которые висели на снастях вокруг него, вынул пригоршню песка, не больше, и высыпал, внимательно следя за носом баллона. Тот и в самом деле немного поднялся, и Кнабеншу развеял по ветру еще одну пригоршню песка, выравнивая баллон. Он сидел над нами, и потому я не мог увидеть, как он запустил мотор, зато услышал медлительное «пых-пых», которое, ускоряясь, перешло в быстрое тарахтенье. Я бы не доверил этому моторчику и тележку для гольфа, но Кнабеншу снова рявкнул: «Давай!» - мы разом выпустили из рук веревки, отступили, и аэростат взмыл вверх. Нос опять нырнул вниз, но тут же выровнялся.

Громоздкое сооружение поднималось в небеса, не слишком быстро, но и не медленно, мальчишки прыгали и вопили, у взрослых вырвался тот благоговейный стон, какой можно услышать во время фейерверка. Аэростат поднялся уже на сотню футов, а может быть, и на две - во всяком случае, достаточно высоко, чтобы заметно уменьшиться в размерах. Зрелище было незабываемое - желтый кит все выше поднимался в синее небо, и Кнабеншу, широко, как лыжник, расставив ноги на непрочных и тонких алюминиевых салазках, махал нам одной рукой, цепляясь за что-то другой. Он поднялся чуть выше, а затем ветерок с запада погнал его аэростат через Восьмую авеню, к парку. Кнабеншу повернул руль и, продолжая подниматься, под тарахтенье моторчика поплыл на юг.

Толпа рассыпалась; кто побежал, кто пошел быстрым шагом, в зависимости от возраста, и Коффин крикнул:

- Бежим!

Мы перебежали через улицу, нырнули в автомобиль, и Коффин развернулся, непрерывно нажимая грушу сигнала - улицу запрудили ребятишки, мчавшиеся к югу. Затем мы обогнали их, настигая баллон, который плыл в вышине чуть впереди, и только тогда я понял, почему он яркого желтого цвета - его силуэт четко прорисовывался в ясном синем небе. На фоне этого длинного желтого овала был виден силуэт Кнабеншу - он полусидел, становясь все меньше и меньше по мере того, как аэростат поднимался выше, плыл в пустоте и вращал нелепыми полотняными маломощными пропеллерами. Он проплыл почти над самым театром «Серкл», к северо-западу от Колумбус-серкл. Фрэнк объехал Колумбус-серкл и выехал на Бродвей, куда, судя по всему, и направлялся Кнабеншу.

Фрэнк поглядывал вверх урывками, согнувшись в три погибели над большим деревянным рулем, а мы с Джоттой сидели открыв рты и запрокинув головы, чтобы ни на минуту не терять из виду Кнабеншу. Порой он летел, казалось, над самыми нашими головами, порой либо он, либо улица меняли направление, и он оказывался то над одной, то над другой стороной Бродвея. Медленно уменьшавшаяся фигурка Кнабеншу стояла на паре черных полосок под желтым брюхом кита-аэростата. Он пролетел над районом отелей Верхнего Бродвея на высоте - я прикинул - около тысячи футов. Теперь слабый ветерок, судя по всему, относил его в сторону Седьмой авеню. В окнах появлялись люди, глядели вверх, кое-кто выбегал на крышу. Аэростат доплыл до Пятидесятой улицы, и к западу от «Уинтер, Гарден» Рой Кнабеншу - видимо повернув руль - поплыл прямо над самым Великим Белым Путем.

Бродвей уже знал о нем: новости - должно быть, по телефону - двигались быстрее самого Кнабеншу. Вокруг нас и далеко впереди прохожие останавливались на тротуарах, оборачивались и задирали головы к небу. И начинали кричать, тыкать в небо пальцами, махать руками. Повсюду распахивались окна кабинетов, люди высовывались, глядели вверх. На крышах зрителей все прибавлялось, а немного впереди нас остановился маленький красный бродвейский трамвай, все, включая кондуктора и водителя, высыпали из него на мостовую.