Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты

— Подождите, — Хинкус. Нам надо поговорить.

— Это насчет чего? — угрюмо осведомляется Хинкус.

— Да насчет всего.

— Не о чем нам говорить. Ничего я по этому делу не знаю.

— А это мы сейчас увидим. Пойдемте-ка в бильярдную… Они идут к двери в бильярдную, Брюн, прибирая со стола, глядит им вслед огромными слепыми окулярами. Глебски распахивает дверь, пропуская Хинкуса вперед. Здесь все тоже залито ярким солнечным светом. Хинкус входит и останавливается на жарких солнечных квадратах, засунув руки в карманы и жуя спичку. Инспектор берет у стены стул, ставит на самое солнце и говорит: «Сядьте». Хинкус садится и сразу прикрывается рукой — солнце бьет ему прямо в лицо.

— Полицейские штучки… — произносит он с горечью.

— Служба такая, — отзывается Глебски и присаживается в тени на край бильярдного стола перед Хинкусом. — Ну, Хинкус, так что там у вас произошло с дю Барнстокром?

— С каким еще Барнстокром? Я его и знать не знаю…

— Это вы тоже не знаете? — Глебски вынимает пистолет показывает и кладет на бильярд рядом с собой.

Хинкус быстрым движением губ и языка перебрасывает спичку из одного угла рта в другой.

— Ничего я про эти ваши дела не знаю, — ворчит он. — А вот точно знаю, что жалобу на вас подам — за истязание больного человека.

— Хватит болтать, Филин! — гаркает Глебски. — Ты гангстер! Тебя разыскивает полиция! Ты влип, Филин! Твои ребята не поспели, потому что случился обвал! А полиция будет здесь самое большее через два часа! И если ты хочешь отделаться семьдесят второй статьей, тяни на пункт «п» — чистосердечное признание до начала официального следствия! Понял, какая картинка?

Хинкус выплевывает изжеванную спичку, копается в карманах и извлекает смятую пачку сигарет. Подносит пачку ко рту, вытягивает губами сигарету и задумывается. Глебски сидит перед ним на бильярдном столе, свесив одну ногу, а друге упираясь в пол, курит и, зло усмехаясь, следит за струйкам дыма в солнечном свете.

И тут Хинкус вдруг нырком наклоняется вперед, хватает егоза свисающую ногу, изо всех сил дергает на себя и поворачивает. Глебски сносит с бильярда, и он всем своим весом, плашмя, физиономией, животом, коленями грохается об пол.

Хинкус кошкой бросается к бильярду и тянется к пистолету, но в этот момент сзади на него, занося для удара тяжелый кий, набегает Брюн. Толстый конец кия со всего размаха с треском обрушивается Хинкусу на макушку. Охнув и схватившись за голову, Хинкус валится на Глебски.

Некоторое время они лежат неподвижно. Затем Глебски, застонав, приподнимается, сваливает с себя бесчувственное тело Хинкуса и садится, прислонившись спиной к ножке бильярдного стола. Медленно, с усилием разлепляет веки. Брюн стоит перед ним, не сводя черных окуляров с Хинкуса и держа кий наготове.

— Здорово… — бормочет Глебски. — Молодцом, девочка…

— Тетка прислала меня сказать, что Мозесу совсем плохо, еще она велела спросить, не надо ли вам чего из бара… — Надо, — говорит Глебски. — Обязательно надо. Там коньяку не осталось? Симонэ не всё вылакал?

— Сейчас взгляну. Вы уже в порядке?

Глебски смотрит на Хинкуса. Тот валяется рядом, скорчившись, обхватив голову руками.

— В порядке. Не беспокойся.

— Бандит, сволочь, — произносит Брюн и выходит.

Глебски пытается поднять правую руку, морщится и достает левой рукой из правого кармана носовой платок. Промакивает ссадину на лбу. Хинкус стонет, ворочается, пытается сесть.

Возвращается Брюн с коньяком и стаканом.

— Подай воды, пожалуйста, — просит Глебски.

Брюн берет с подоконника графин и подает ему. Глебски льет из графина воду на Хинкуса. Тот рычит и отрывает руки от макушки.

— Я не перестаралась? — озабоченно спрашивает Брюн.

— Ничего, детка, все будет в порядке. Сейчас мы его живо приведем в порядок.

Глебски наливает в стакан коньяк, разжимает Хинкусу рот и вливает ему в глотку половину. Хинкус кашляет и плюется. Глебски пьет прямо из горлышка, ставит бутылку на пол и принимается хлестать Хинкуса по щекам. Хинкус открывает глаза и принимается громко дышать.

— Еще коньяку? — спрашивает Глебски.

— Да… — сипло выдыхает Хинкус.

Глебски протягивает ему стакан. Хинкус залпом допивает остатки, облизывается и произносит:

— Так что вы там говорили насчет семьдесят второй статьи, пункт «п»?

— Чистосердечного признания пока еще не было, — напоминает Глебски.

— Сейчас будет… — сипит Хинкус — Вот только отдышусь немного. Все сейчас будет.

— Брюн, — говорит Глебски. — Быстренько сбегай за Симонэ, пусть немедленно идет сюда…

Брюн выскакивает из бильярдной. Глебски ощупывает себе рот.

— Подонок… — ворчит он. — Ты мне два зуба расшатал, подлец. Ну, смотри мне, если будешь врать… Признавайся, Олафа ты прикончил?

— Да ну что вы… Когда бы я мог? Я его вчера и не видел почти!

— Ну, а если ты его не вчера? Порошочек какой-нибудь ему подсыпал, понюхать дал чего-нибудь… или укольчик… У тебя ведь шприц есть.

— Да когда же…

— А ты его чем-нибудь таким… замедленного действия…

— Как бог свят! — честно тараща глаза, говорит Хинкус. — Я по мокрым делам вообще никогда…

В бильярдную почти бегом врывается Симонэ, за ним по пятам — госпожа Сневар и Брюн. Глебски, кряхтя, поднимается на ноги и стоит, опершись на бильярдный стол. Госпож Сневар подбегает к нему.

— Что случилось, Петер? — почти кричит она. — Вы ранены? Этот негодяй ранил вас?

— Ерунда, — отвечает Глебски. — Царапина и ушибы…

— Я перевяжу вас… Глебски отстраняет ее.

— Потом. Что с Мозесом?

— Мозесу очень плохо, он не может встать…

— Кайса, будь умницей, ступай к нему…

— Но ведь ты…

— Ступай, тебе говорят! Госпожа Сневар, опустив голову, покорно выходит. Брюн хихикает. Симонэ с бесконечным изумлением смотрит на Глебски.

— Ну-ну-ну… — бормочет он. — Вот так полиция у нас нынче пошла!

— Хватит болтовней заниматься, — сердито говорит Глебски. Он берет со стола пистолет и засовывает в карман. — Я не для того вас позвал, Симонэ. Слушайте, что будет рассказывать этот бандит, и запоминайте…

Хинкус по-прежнему сидит на полу.

— Но семьдесят вторую «п» вы мне обещаете? Вот в присутствии этого химика-физика… и вот еще свидетель… Обещаете?

— Дурак! — с сердцем произносит Глебски. — Ты же не впервой по судам… Как я могу обещать? Короче, не тяни, выкладывай!

— Значит, так… — начинает Хинкус — Меня намылил сюда Чемпион. Слыхали про Чемпиона? Еще бы не слыхать… Так вот, полгода назад пригребся в нашу компанию один тип. Звали его у нас Вельзевулом. Откуда он взялся, кто такой — про то, может, один только Чемпион и знает, но работал он самые трудные и неподъемные дела. Например, работал он Второй Национальный банк — помните? Потом задрал броневик с золотыми слитками… Очень красиво работал, чисто, но вдруг, видно, решил завязать. Почему — не знаю, я ведь человек маленький, но слыхал я, что Вельзевул поцапался с самим Чемпионом и рванул когти… да еще половину добычи с собой увел. Вот Чемпион и намылил нас по всем семи дорогам, кого куда, ему наперехлест. Приказ нам был такой: кто его засечет, пусть возьмет на мушку и свистнет Чемпиона. Награда была обещана, конечно. Ну, мне повезло. Уж как он старался — и обличье менял, и глаза мне отводил, а оторваться не смог. У Филина глаз острый, сквозь землю на аршин видит… Позапрошлым вечером я его здесь настиг. И сразу утром — телеграмму Чемпиону: так, мол, и так, птичка в клетке. Вот и все мое чистосердечное признание.

— Гм… — произносит Глебски. — И кто же у нас в отеле Вельзевул?

— Ясно кто — Барнстокр этот, под фокусника работает… Дурак, фокусами этими он себя и выдал…

— А Олаф? Он тоже из вашей шайки? Хинкус трясет головой.

— Нет, шеф. Про Олафа я ничего не знаю. Он вчера утром сюда пригребся, и тогда я его впервые в жизни увидел. И я его, конечно, пальцем не трогал. Но, между прочим, и не Вельзевул это. Он бы на мокрое дело тоже нипочем не пошел. У него зарок такой: не убивать. У него тогда вся чародейская сила пропадет, если он живую душу загубит…