Эйфельхайм: город-призрак

— Саладин. [128]

— Благороднейший рыцарь, — прокомментировал Тьерри, — несмотря на то, что был неверным.

— И где они теперь? — сказал Дитрих. — Только имена в песнях.

Тьерри осушил свой кубок и передал его юнкеру, чтобы тот наполнил вновь.

— И песни достаточно.

Грегор мечтательно запрокинул голову.

— Но это действительно было бы…

— Что?

Каменотес пожал плечами.

— Я не знаю. Славно. Освободить Иерусалим.

— Да, верно. — Дитрих замолчал на мгновение, так что Грегор оборотился к нему. — Первый, кто принял крест, сделал это из сострадания. Турки разрушили церковь Святого Гроба Господня и мешают нашим паломникам прикоснуться к святыням. Они не так терпимы как арабы, которые удерживали Святой Град до них. Но я думаю, что многие пошли также ради земли, и мираж вскоре потускнел. Легаты не могли найти достаточно добровольцев, а потому Земля за морем лишилась подкреплений. Регенсбуржцы нападали на тех, кто нашивал крест, а кафедральное собрание каноников в Пассау призвало к «священной войне» против папского легата, когда тот прибыл набрать добровольцев. Грегор запрокинул голову и засмеялся.

— Прыжок Оленя.

— Что?

— Ну, рыцари, изгнав сарацин из Альп, в охотничьем запале попытались допрыгнуть сразу до Заморья!

Хохвальдцы въехали во Фрайбург через Швабские ворота, уплатив сборщику дорожной пошлины обол за каждую шкуру и четыре пфеннига за каждую бочку вина. С меда Вальпургии взыскали четыре пфеннига sauma.

— Все облагается пошлиной, — бурчал Грегор, пока они проезжали под воротами, — за исключением доброго пастора.

Отряд въехал на маленькую площадь Оберлинден и направился к таверне под вывеской «Красный медведь», где Эверард уговорился насчет ночлега

— Хотя вы, святой отец, вероятно, захотите остановиться в собрании каноников у церкви Пресвятой Богородицы.

— Как всегда придерживает каждый пфенниг, — воскликнул Грегор, спуская корзины с телеги и ставя их рядом с воротами на постоялый двор.

— Тьерри и Макс забрали своих людей в замок, — возразил управляющий, указывая на каменную твердыню, громоздившуюся на востоке города. — Достаточно и того, что приходится делить постель с подобными этому болвану, — показав большим пальцем на каменотеса, — но, чем меньше тел мы набьем в нашу комнату, тем с большим удобством мы расположимся. Грегор, отведи пастора к фрайбургскому мюнстеру и заплати цеху за место на рынке. Выясни, куда должны встать наши телеги. — Он бросил Грегору небольшой кожаный мешочек, и каменотес поймал его на лету, звякнув монетами.

Грегор засмеялся и, взяв Дитриха под локоть, увлек его за собой с постоялого двора.

— Я помню время, когда Эверард был всего лишь простым крестьянином, подобным всем остальным, — сказал Грегор. — Теперь же он чванится, — Он огляделся и указал на колокольню, возвышавшуюся над крышами скромных домов на северной стороне Оберлинден. — Сюда.

Они сразу попали в толпу. Торговцы, солдаты и цеховые мастера в богатых шубах из куницы; тут же подмастерья, несущиеся сломя голову по делам своих мастеров; шахтеры с Рудной горы, обеспечивавшей городу его доход с олова и серебра; провинциальные рыцари, глазеющие с раскрытым ртом на здания и городскую суету; прядильщицы из Брейсгау, волочащие корзины ниток для ткачей; мужчины, пропитанные сырым запахом реки и с балансирующим на плече длинным шестом, с которого свисали гроздья капающей водой рыбы; «серый монах», пересекающий площадь по направлению к августинцам.

Город был основан во время великой серебряной лихорадки сто пятьдесят лет назад. Скрепленная клятвой группа купцов распродавала земельные участки размером пятьдесят шагов на сто за ежегодную ренту в один пфенниг каждый, в обмен на которую каждый поселенец получал его в наследственное владение, а также право пользования общинными землями и торговли на рынке, освобождение от пошлин и право избирать майера и старост. Вольности привлекали зависимых и свободных со всей сельской округи.

С Соляной улицы по узкому переулку они прошли на улицу Сапожников, пропитанную едким запахом кожи и выделанных шкур. Небольшие ручейки текли по каналам вдоль улиц — успокаивающий и очищающий звук.

— Какой огромный город! — воскликнул Грегор. — Каждый раз, когда я сюда приезжаю, он кажется все больше.

— Не такой огромный, как Кельн, — сказал Дитрих, всматриваясь в лица прохожих: у кого первого расширятся глаза при узнавании его, — А тем более Страсбург.

Грегор пожал плечами:

— А по мне так в самый раз. Знали ли вы Авбереду и Розамунду? Нет, это случилось еще до вашего приезда. Они были сервами, совместно владевшими мансом близ Унтре-баха, который они сдавали батраку… — я забыл его имя. Он сбежал на «Дикий Восток», стал кюхкнехтом — погонщиком коров — на одном из тех больших перегонов скота. Я полагаю, он живет ныне в одном из «новых городов» по фламандскому праву и сражается со свирепыми славянами. О чем я говорил?

— Авбереда и Розамунда.

— Ах да. Две ленивые работницы и шельмы. По крайней мере, Авбереда была шельмой. Мой отец всегда пересчитывал свои пальцы после того, как жал ей руку. Ха-ха! Пока батрак возделывал их землю, они обрабатывали виноградники, принадлежавшие Хейсо — брату Манфреда, который тогда владел Хохвальдом. Они уговорили его даровать им во владение склад близ Обербаха, равно как и часть виноградников на паях в рост. Через несколько лет они достаточно преуспели, чтобы Хейсо даровал им все в качестве пожизненного дохода — манс, виноградник, склад, плюс ко всему телегу и несколько фламандских ломовых! Наконец, устав от работы на паях, они убедили Хейсо изменить договор об аренде. С доходов они купили дом во Фрайбурге, и в один прекрасный день перебрались туда без долгих прощаний.

— Выкупили ли они свою свободу? Каменотес пожал плечами:

— Хейсо так и не послал никого за ними, и через год и один день по заведенному обычаю они были свободны. Он сдал в аренду их наделы Фолькмару, что было в его праве, — в конце концов, это была господская земля; но женщины продолжали присылать своего работника возделывать арендуемый ими виноградник, так что я думаю, каждый был доволен тем, как все устроилось.

— Одним сервом меньше, — сказал Дитрих, — одним выморочным мансом, перешедшим к сеньору, больше. Деньги ценятся больше) чем ручной труд. Жители манора когда-то звались familia. Теперь все — вопрос денег и выгод.

Грегор хмыкнул.

— Денег всегда недостает, если вам угодно знать мое мнение. Вот она, Мюнстерплац.

На площади было шумно от звона молотков, скрипа шкивов, хлопанья парусины и ругани работников, воздвигающих рыночные павильоны. Над ними, над площадной суетой парил великолепный собор из красного песчаника. Его строительство началось вскоре после того, как был спроектирован город, и церковный неф был отстроен в стиле того времени. Алтарная часть храма и трансепт [129] были пристроены позднее в современном стиле, [130] но так искусно, что это не разрушало общего облика. Снаружи стены были украшены статуями святых под защитными каменными покровами. Под карнизом злобно глазели и разевали пасти современные горгульи, из которых во время дождей извергалась сбегающая с крыши вода. Колокольня вздымалась над их головами на три сотни шагов. Стены прорезали высокие, украшенные сверкающими витражами окна — столь многочисленные, что крыша, казалось, парила безо всякой опоры!

— Я думаю, как бы вся эта громада не рухнула под собственной тяжестью, — сказал Дитрих. — В Бове алтарный свод был всего сто пятьдесят шесть шагов в высоту, а он рухнул и погреб под собой строителей.

— Когда это произошло?

— Ох, лет шестьдесят назад, я думаю. Я слышал, как об этом толковали в Париже.

— То были более примитивные времена — да и каменщики были французские. Им нужен был весь этот свет потому, что галерея в прежнем стиле не справлялась с освещением внутреннего пространства. Но, как вы сказали, самой стены недостаточно, чтобы удержать на себе крышу. Поэтому они используют опорные колонны, чтобы подпереть стены и распределить вес купола. — Грегор указал на ряд внешних пилястр.