Что будет, то и будет

Я понимал, конечно, что эту вероятность Диксон с коллегами проверили в первую очередь. Нет, такой альтернативы в жизни Кристофера Барбинеля не существовало. И выйти на мир, созданный Барбинелем на самом деле, было почти невозможно, ибо он только задумал его, а осуществилась, естественно, иная альтернатива.

Опыт не помог, оставалась только интуиция.

Интуиция лучше всего проявляет себя, если крепко уснуть — вот тогда-то является сон, который и открывает вам истину. Менделееву интуиция открыла во сне, как построить периодическую систему элементов.

— Дайте-ка мне подушку и притащите в операторскую диван, — сказал я Диксону, и он, вероятно, решил, что я спятил. Но профессор получил четкие указания от своего начальства оказывать израильскому историку полное содействие, и потому десять минут спустя я уже лежал на мягком диване, датчики, прилепленные к затылку, мешали расслабиться, но еще через четверть часа принятое мной снотворное оказало свое действие, и я уснул, призывая интуицию не обмануть меня, ибо в противоположном случае я мог и до конца жизни не выбраться назад из какой-нибудь паршивой и никому не нужной альтернативы.

И приснилось мне, что молодой человек с густой рыжей шевелюрой и короткой бородкой столь же воинственно-рыжего цвета вовсе не встречал Иисуса у Львиных ворот святого города Иерусалима. Напротив, весь народ стремился увидеть странного проповедника и послушать его, а Барбинель в это время подходил к дворцу Пятого прокуратора Иудеи, римского всадника Понтия Пилата.

— У меня важное известие для господина прокуратора, — сказал Барбинель начальнику дворцовой стражи, центуриону Левкиппу.

Левкипп с подозрением оглядел посетителя, одетого по последней римской моде, и спросил отрывисто:

— Имя? Звание? Какое известие?

— Октавиан Август, — сказал Барбинель, не поперхнувшись. — Римский всадник. А известие — только для ушей прокуратора.

— Обыскать, — приказал Левкипп. Барбинель придал лицу выражение крайнего возмущения, но вынужден был подчиниться произволу властей. Оружия при нем не было, а то, что именно в этот момент мир разветвился, бедняга Левкипп так никогда и не узнал.

— Сопроводите, — приказал центурион двум легионерам, и Барбинель вступил под сень больших арочных ворот. Лестница оказалась крутой и неудобной, тога путалась в ногах, а меч легионера, шедшего впереди, казалось, вот-вот ударит по колену.

Пилат возлежал под большой смоковницей и читал написанный корявым почерком донос некоего Иуды Искариота на некоего проповедника, смущающего народ Иудеи. Барбинель подошел ближе и преклонил колено.

Пилат поднял на посетителя туманный взгляд.

— Из Рима? — спросил он. — Есть письмо от цезаря?

Барбинель наклонил голову.

— Да, прокуратор. Письмо, предостерегающее тебя от ошибки, которую ты можешь совершить…

Надо сказать, что интуиция, особенно если она разыгрывается во сне, имеет и свои отрицательные свойства. Я, как вы понимаете, настроился послушать, о чем собирался Барбинель предупреждать Понтия Пилата, но розовый туман в белую крапинку, который обычно снится мне по три раза за ночь, вполз на террасу, накрыл сначала смоковницу, потом прокуратора, а вслед за тем и меня с Барбинелем, и я уснул окончательно — без сновидений, а утром меня разбудил профессор Диксон. Рядом с ним стоял вернувшийся из Тель-Авива директор института, и взгляды обоих ученых требовали, чтобы я дал полный отчет о своих действиях.

Я попросил унести из операторской диван и подушку, как расслабляющие факторы, и только после этого сказал:

— Барбинель явился к Пилату.

— Этот вариант мы просчитывали, — заявил Диксон. — Пустой номер. Слишком много альтернатив. Мы не знаем содержание беседы, если она вообще имела место.

— Барбинель принес Пилату послание императора, написанное, естественно, самим Барбинелем. Подпись и печать — подделки. В письме сказано…

Я замолчал.

— Ну? — нетерпеливо спросил профессор Диксон.

Интуиция наконец-то подала голос из глубины подсознания, и я сказал:

— Император повелевал прокуратору Иудеи помиловать и отпустить на волю проповедника по имени Иисус из Нацерета, если этого проповедника Синедрион приговорит к смерти.

Профессор посмотрел на директора, директор — на профессора, а потом оба уставились на меня.

— Ну, и что тут такого? — попытался я спасти реноме своей интуиции. Барбинель хотел, чтобы Иисус дожил до ста двадцати. В Иудее так принято.

— Чепуха, — сказал профессор Диксон. — Такая альтернатива не может существовать.

— Могу я в этом убедиться? — спросил я. — Иначе моя интуиция не даст мне покоя, и я буду страдать бессонницей.

Директор кивнул и повернулся ко мне спиной. Он был явно разочарован в моих мыслительных способностях. Мне было все равно. Вы знаете, что такое зуд исследователя? Уверяю вас, он куда сильнее любой интуиции!

Я умылся холодной водой и съел некошерный американский завтрак. Окончательно умертвив этой процедурой всякую интуицию, я уселся, с разрешения профессора Диксона, в кресло оператора и вышел в созданную Барбинелем альтернативу, передвинувшись по шкале времени почти на два тысячелетия. Я и без интуиции знал уже, где искать этого авантюриста.

Весной 5755 года Всемирный конгресс исследователей Торы собрался в Женеве. Отель стоял на самом берегу озера, и почетные гости с раннего утра вышли на большой балкон, опоясывающий здание на уровне десятого этажа, чтобы полюбоваться на удивительной красоты восход.

— Пожалуй, я не пойду на сегодняшнее заседание, — сказал раввин Баркан из Рош-Пины раввину Сергию, приехавшему на конгресс из далекого Хабаровска. — Опять будут рассуждать о том, что случилось бы, если… А я не любитель таких игр. Кстати, у вас в Хабаровске есть протестантская синагога?

— Есть, — поглаживая бороду, ответствовал рав Сергий, — а также две католических. А на заседание, уважаемый ребе, я бы тебе порекомендовал пойти. Будет докладывать этот американец по фамилии Барбинель.

— Нет, — отказался рав Баркан. — Лжемессии меня не интересуют.

Потом все отправились помолиться в Большую женевскую синагогу, самую красивую в Европе. Некоторые, правда, считали, что Парижская синагога не только больше, но и величественнее, особенно впечатляли гигантские семисвечники, видимые с противоположного конца города. Но раввин Баркан считал этот гигантизм излишеством, он любил свою синагогу в маленькой Рош-Пине, уютную и такую близкую к Творцу. Синагоги Европы его подавляли, а американские, построенные в модерновом стиле, наводили уныние.

Помолившись, рав Баркан вернулся в номер и включил телевизор. Слушать Барбинеля он не желал из принципа.

В «Новостях» из Москвы показывали Главного раввина России Ивана Володыкина. Батюшка в очередной раз обращался к народу, разъясняя ему детали последнего Указа президента Ельцина.

— Творец, — говорил батюшка, — дал нам шестьсот тринадцать заповедей не для того, чтобы мы позволяли себе нарушать их. Ибо страшен будет гнев Всевышнего. Телевидение есть высший дар Создателя, окно в Его мир, и потому славен должен быть президент, постановивший не передавать телевидение в частные руки. Творец один, и голос у него один.

Рав Баркан согласно кивнул, хотя его согласие совершенно не интересовало рава Ивана, и переключился на Каир, где вчера должен был пройти большой молебен в синагоге «Свет истины». Да, это было зрелище! Не меньше полумиллиона верующих собрались в огромном зале синагоги — самой большой на африканском континенте. Свод поддерживали сто десять колонн, но все равно казалось, что крыша висит в невесомости, вознесенная ввысь молитвами и верой в Творца. Большой молебен был посвящен умиротворению племен Мозамбика и Руанды — наконец-то эти язычники доросли до понимания Его величия и единственности, приняли Его и поверили, и теперь нужно было голосованием всей африканской общины решить вопрос гиюра — обрезание предстояло сделать ста сорока пяти миллионам взрослых мужчин, во всем мире сейчас не нашлось бы нужного числа дипломированных специалистов по обрезанию.