Первый Контакт (Сборник) (СИ)

После торжественной встречи начался всепланетный праздник. Еще бы, ведь мы были первыми людьми, посетившими Теору. Ранее сюда прилетали какие-то пушистые многоглазы, но общего языка с ними теорианцы не нашли. С нами — да, с нами нашли.

Праздник длился больше месяца и продолжался бы до сих пор, когда б не капитан. Однажды он созвал нас по тревоге в свой дворец на берегу голубой лагуны. В самой лагуне поселился Си Многомудрый. Усадил нас капитан на террасе в кружок, окинул взором наши позеленевшие от банкетов лица и сказал:

— Мы что, сюда пить-есть прилетели?

— Капитан, — говорю я после надлежащей паузы. — Неужто мы дисциплины не знаем? Люди приглашают — как откажешься? Но мы ж на фруктовые соки налегаем. В основном.

Капитан придавил пальцем левую бровь — она у него дергаться начала.

— Соки, они тоже разные бывают. А мы, между прочим, сюда работать прилетели, а не лезгинку плясать и не на гитаре вытребенькивать. Ставлю в известность: я просил правительство Теоры с завтрашнего дня праздники упразднить. Переходим к рабочим будням. Жить будем у меня, здесь всем места хватит. Ваши персональные дворцы освободить. Что, спрашиваю, за это время сделано? Молчите?

Тут с преобразователем речи, надетым на голову, высунулся из лагуны Си Многомудрый и разрядил обстановку.

— Я исследовал прибрежные воды, — заявил он.

— Вот, — обрадовался капитан. — Вот с кого берите пример! Я всегда говорил, что дельфины нас не подведут. Сейчас Многомудрый расскажет нам, что он обнаружил.

— Ни черта интересного, капитан. Море как море…

Прозорливость нашего капитана общеизвестна — он первым понял, что в нас клокочет энергия, накопленная за время вынужденного безделья в этом благополучном, безаварийном рейсе.

Разве смог бы я трое суток подряд плясать на карнавале? Не смог бы, но энергия рвалась наружу. Разве прорезался бы у Левы лирический тенор? Не прорезался бы, но энергия выпирала из нас. Разве смог бы Вася, будучи вратарем нашей футбольной команды, забить гол ударом головой от своих ворот через все поле во время товарищеской встречи со сборной Теоры? Впрочем, Вася смог бы. Еще при нас этот стадион был объявлен заповедным. Отлитая из темно-вишневой сорзы фигура Васи, небрежно, со скрещенными на груди руками опирающегося спиной о стойку ворот, будет вечно украшать это священное для болельщиков место…

Мы принялись за работу с весельем и неутомимостью, так поразившей народ Теоры во время праздников. Теорианцы тут же организовали НИИ по передаче информации нам, землянам. Их радушие было ни с чем не сравнимым, а комиссия по предупреждению желаний землян была в ту пору наиболее авторитетным органом власти на Теоре. Стоило, например, мне обмолвиться о моем интересе к теории старения наследственного вещества, как через час энергичные парни уже укладывали у трапа катера горы ящиков с информкристаллами. Мы набивали корабль чертежами и действующими моделями машин. Мы привезли тонны семян молочных кактусов и мясных деревьев с корой в виде пушистой шкуры под норку. Разве под соболя? Что вы меня путаете — под норку.

А криогенный луч с температурой всего на два градуса выше абсолютного нуля — идеальная линия передачи электроэнергии? Мы радовались, как дети, предвкушая невиданный расцвет земной науки и техники. А способы образования вихревых полей в пространстве? Не перечислить и тысячной доли всего, что мы везли с Теоры…

Когда мы отправились обратно, наш перегруженный звездолет разогнали теориане. Три их корабля буксировали нас чуть не половину пути. Никаких запасов горючего не хватило бы, чтобы придать должное ускорение нашему кораблю, масса которого увеличилась вдвое. Восемь тысяч тонн одних только документов везли мы с собой, восемь тысяч тонн спрессованной информации! Мы с трудом передвигались по тесным проходам между стеллажами и ящиками. Даже в аквариуме Си Многомудрого вместо песка были насыпаны информкристаллы.

Перед стартом нас завалили подарками, но брать их уже было некуда. Лишь по просьбе всего экипажа капитан взял себе теорианского двухголосого поющего котенка (Клемма их терпеть не может), который действительно видит в темноте: одним глазом освещает, а другим смотрит. Я его иногда вместо фонарика использовал, для создания уюта. Напевает себе тихонько дуэтом и светит на страницу, а за стенкой приборы пощелкивают, а ты лежишь у себя в каюте на ящиках, на надувном матрасе, крытом норковым покрывалом, и спускается на тебя покой от сознания выполненного долга…

Так о чем это я? Ах да, о подарках. Лева Матюшин заслужил репутацию великого композитора (упомянутая «Подружка моя», а также «Эй, ухнем», «Ревела буря», «Распрягайте, хлопцы, коней» — это все «его»), так ему пришлось взять — как откажешься? — сборник мелодий Теоры, напетых различными ораторами на встречах, симпозиумах и семинарах. Кто сейчас не знает эту поразительную по эмоциональному воздействию музыку!

Настал день, когда мы поднялись на трап катера, — все было погружено, уложено и упаковано. Это был последний рейс. И снова поле космодрома затоплено народом. Не было только детей до шестнадцати лет: они могли не выдержать скорби расставания.

Прощальный доклад исполнил хор сотрудников комиссии по предупреждению желаний. Дедуля прибыть не мог и дирижировал хором заочно. Мы держались.

Потом микрофон взял наш капитан. Он не стал петь. Он сказал:

— Спасибо вам, люди. За радушие, за доверие, за вашу доброту. Мы не говорим прощайте. Мы говорим — до свидания. Прилетайте к нам тоже за песнями…

Ах, уж этот капитан! Он всегда знал, что сказать и о чем промолчать, провидец. Он поднял руки — и над космодромом зазвучала «Лунная соната», наш прощальный подарок Теоре.

Мы постарели еще на год, а на Земле прошло еще тридцать лет. Задолго, когда до Солнца оставались месяцы полета, автоматы включили трансляторы, и наш звездолет стал непрерывно излучать в пространство два слова: «Мы возвращаемся. Мы возвращаемся». И вскоре мы услышали земное:

— Привет вам, родные наши! Мы ждем вас на орбите Плутона. Ваш путь свободен, пространство перед вами чисто. Не бойтесь ошибки. Если понадобится — мы примем вас в колыбель.

Эта самая колыбель на наших экранах схематически изображалась в виде гигантского сгустка вихревых электромагнитных полей…

— Мы как-нибудь сами, — пробормотал капитан.

А Лева Матюшин расчехлил гитару и раскрыл сборник теорианских мелодий, с которым не расставался.

Особая форма

Капитан — он и есть капитан. О нем если писать, то только на нотной бумаге в мажорных тонах. Но и не только он, каждый член нашего экипажа имеет заслуги перед человечеством. Вообще, это нетрудно: помог ты кому-нибудь, накормил голодного, посадил дерево или выручил из беды — вот ты и заслужил перед человечеством. Оно очень доброту ценит. И не важно, сколько народу о твоем добром деле знают, хоть бы и ты один. Ты ведь тоже из человечества…

Это я все к тому, что в тот раз мой друг, физически сильный и очень волевой Вася Рамодин, спас экипаж. Именно на Сирене — так мы назвали планету — в полной мере проявились Васины способности. Если бы не он, то не знаю, что делал бы и сам капитан. Даже капитан, попавший там под чуждое нам влияние.

Надо сказать, что Сирена вращалась в стороне от нашего пути, но когда мы вынырнули из подпространства, как пес из подворотни, и огляделись, то обнаружили, что не туда прибыли. Это случается. Не то что один человек, но и целый коллектив может не туда заехать. Выяснилось, что отдельные неполадки были в системе ориентации звездолета и один двигатель не тянул, а другой самопроизвольно впадал в форсированный режим. На всякий случай капитан подвел корабль к ближайшей планете — это и оказалась Сирена, — вывел его в инерционный полет на круговую орбиту и послал нас в обычную разведку. Капитан же, навигатор, оба механика и ремонтник Вася остались на корабле наводить порядок. Мы высадились на планету, поставили, как положено, защиту вокруг катера и приступили было к работе… Тут для того, чтобы дальше было понятно, я прервусь и воспользуюсь записями в памятных браслетах. Такой браслет, фиксирующий звук, а при необходимости и изображение, есть у каждого разведчика. В него можно наговорить свои впечатления от увиденного. У Васи в коробочке лежат эти розоватые, подобные аметистам кристаллики, и он иногда перебирает их. При этом на его выразительном лице возникает странная улыбка и видно, что его обуревают сложные, вряд ли поддающиеся расшифровке чувства. Вася знает, что я пишу эти заметки в назидание грядущим поколениям, он кое-что читал, ибо я всегда дарю ему опубликованное. По моей просьбе он принес кристаллы, а воспроизводящий аппарат у меня свой. Я не стал прослушивать при нем, и Вася вскоре ушел, поскольку беседа в тот вечер у нас не клеилась. Вася очень уважает меня, но все же смотрел с сомнением, словно хотел сказать: как-то ты из этого сюжета выпутаешься, хватит ли у тебя мужества быть беспощадным к самому себе, как того требует истина? Сомнения его имели почву, но если самокритика — наше оружие, то пусть не скажут потомки, что мы не умели им пользоваться. Мне было трудно писать о событиях на Сирене, но я преодолел себя, как это сделал бы на моем месте каждый член нашего экипажа… Итак, Вася ушел, а я вложил кристаллик в гнездо, нажал кнопку и услышал собственный голос. Меня легко узнать: «эль» я вообще не произношу, а вместо «эр» издаю глухое рычание. Это была примерно середина нашего разговора с капитаном.