Дэви

Той зимой очень близко от города рыскали волки. Стая черных сожрала семью крестьян из деревушки Вилтон, неподалеку от Скоара, одну из тех семей, что отваживаются жить за пределами крепких стен. Старина Джон расписывал каждому новому гостю все подробности этой бойни, чтобы поддержать добрый застольный разговор и напомнить клиентам, как предусмотрительно они поступили, зайдя в отличный трактир, который находится в пределах городских стен, — да и цены к тому же здесь божеские. Возможно, он до сих пор рассказывает эту байку и, может быть, даже упоминает про рыжеволосого дворового мальчишку, который служил у него когда-то и оказался настоящей змеей, пригретой на его гостеприимной груди, и не справлялся даже с тем, чтобы отнести требуху обитателю медвежьей ямы. У Старины Джона были связи в деревушке Вилтон, и он знал семью, растерзанную волками. Как бы то ни было, его рот никогда не оставался закрытым дольше двух минут, кроме тех случаев, когда среди его клиентов оказывалась знать: тогда, сам будучи Мистером — это низшая ступень знатности, — он прикрывал рот, и его влажные голубые глаза бегали в непрекращающемся поиске зада, который он мог бы вылизать с наибольшей для себя выгодой.

Он не закрывал свой рот и тогда, когда спал. Их с Мамашей спальню от моего чердачка отделял дворик для повозок. Даже зимой, когда их окна были накрепко закрыты, чтобы не впустить демонов сквозняка, я мог слышать, как он исполняет свой супружеский долг, скрипя, точно несмазанная телега. Очень редко до меня доносились и короткие стоны Мамаши Робсон. Ума не приложу, как они ухитрялись заниматься этим, двухсотфунтовая туша и маленький сухой прутик.

Тем мартовским утром я еще затемно накормил лошадей и мулов, рассудив, что закалять свой характер выгребанием навоза из их стойла может кто-нибудь другой. В трактире была пара рабов для таких работ. Единственной причиной, по которой я когда-либо чистил стойла, было то, что я люблю, когда такая работа делается как надо, но в то утро я счел, что они и сами могут убрать это дерьмо. Все равно ведь была пятница, так что вся работа считалась грехом, если только вы не объявите уборку навоза богоугодным делом, а я хочу, чтобы вы хорошенько подумали, прежде чем заявлять такую вещь…

Я прокрался в главную кухню, зная все вокруг, как свои пять пальцев. Хотя я и был дворовым мальчишкой, но все же старался мыться каждый раз, когда представлялась такая возможность, и потому Старина Джон позволял мне прислуживать за столом, следить за огнем в камине в пивной и приносить напитки. Но в то утро я был в безопасности — все постились перед церковью, в тепле и уюте своих постелей. Раб Джадд, кухонный босс, еще не встал, так что его поварята тоже отсутствовали. Если бы Джадд обнаружил меня, самое худшее из того, что он мог бы предпринять, это сделать шаг-другой на своей хромой ноге в попытке догнать мальчишку, но, хвала Господу, он бы ни за что не смог поймать меня.

Я отыскал персиковый пирог. Я уже давно пренебрегал постом и посещением церкви — не слишком трудная задача, ибо кому есть дело до дворового мальчишки? — и до сих пор меня ни разу не поразила молния, хотя нас четко учили, что даже самые скромные создания находятся под пристальным вниманием Бога. В кладовой я взял буханку овсяного хлеба и толстый шмат бекона и начал раздумывать: почему бы не убежать насовсем? Кто это заметит?

Старина Джон Робсон, конечно, заметит — уладить проблемы с государством обойдется старому скряге в копеечку. Но я никогда не просил относиться к моей жизни как к товару.

Возможно, Эмия тоже заметит…

Я все еще раздумывал над этим, крадясь по пустынной с утра Курин-стрит спустя почти час. Я живо раздумывал над этим — четырнадцатилетний юнец, возможно, более сентиментальный, чем большинство молокососов такого возраста. В своем воображении я погиб в схватке с черным волком, потом сменил волка на бандитов, потому что волк не оставил бы от меня достаточного количества костей. А я чувствовал, что кости необходимы. Кто-то ведь должен был принести их Эмии. «Вот и все, что осталось от бедного Дэви, кроме его катскильского ножа. Он говорил, что хочет, чтобы нож остался у тебя, если что-нибудь случится». Но на самом деле я никогда никому об этом не говорил, да и бандиты все равно бы забрали хороший нож себе, чтоб у них чирьи на задницах повылазили!..

Эмии было шестнадцать, она была крупной и мягкой, как и ее папаня, только ей это было к лицу. Пухленькая голубоглазая милашка, обремененная, по сравнению с другими девушками, несколькими лишними фунтами везде, кроме мозгов… Целый год в одиночестве своего захламленного чердака я подогревал себя по ночам, в своем воображении раздевая ее. Настоящей Эмии время от времени приходилось делить ложе с важными гостями, чтобы поддержать доброе имя трактира, но я не вполне принимал этот факт за реальность. Разумеется, я годами слушал избитые сальные истории и шуточки насчет дочерей трактирщиков, но после Кэрон, потерянной еще в детстве, Эмия была моей первой любовью. И я как-то ухитрялся избежать осознания того, что моя милая должна была по совместительству исполнять обязанности шлюхи…

Пройдя городской парк, я перевел дух. Позорный столб, место для порки, и розги уже не маячили передо мной столь неотвратимо, лишь напоминая о том, что могло бы случиться с крепостным, застигнутым за тем, что он положил руку на платье Эмии — не говоря уж о том, чтобы запустить руку под него. Когда я подошел к месту, где собирался перелезть через городскую стену, вся чушь насчет костей испарилась из моей головы. Я на полном серьезе задумался о том, чтобы сбежать.

Если бы меня поймали и вернули назад, меня могли объявить рабом, и государство продало бы беглеца на срок десять лет. Но в то утро я храбро напоминал себе, куда они могут засунуть свой закон. У меня были бекон и хлеб, кремень и огниво и мой амулет — все в котомке, которая по праву была моей собственностью. Мой нож, также честно принадлежащий мне по праву приобретения, висел в ножнах под рубашкой, а все деньги, которые мне удалось скопить за зиму, десять долларов, были завязаны в пояс. Нет, не все — блестящая монетка, подаренная мне Эмией, лежала отдельно, ибо я намеревался ни за что не потратить ее, если в этом не будет крайней необходимости… Дальше, в лесах возле Северной горы, где я в своих прошлогодних одиноких скитаниях нашел пещеру, были спрятаны еще кое-какие вещички — лук из ясеня, сделанный своими руками, стрелы с медными наконечниками, леска, два настоящих стальных рыболовных крючка и еще десять долларов, которые я зарыл в земле. Наконечники и леска были совсем дешевыми; на хорошие крючки пришлось копить пару недель, принимая во внимание то, какой редкой и ценной вещью стала сейчас сталь.

Дождавшись, когда сонный стражник, обходящий стену, исчезнет из виду, я перебрался через частокол и направился к горе. Эмия, чей голос еще звучал в моем сердце, прекратила хныкать над моими костями. Я подумал о ней, настоящей, с мягкими губами, которая несомненно захотела бы, чтобы я вернулся и отслужил весь срок своей крепостной службы, хотя в действительности я отваживался только на то, чтобы вообразить ее рядом на узеньком тюфячке во время довольно грустных игр с самим собой.

Поднимаясь по достаточно крутому склону, уводившему меня от города, я решил, что просто заблужусь на денек-другой, как делал в прошлые разы. Обычно это случалось в мои законные выходные. Правда, не всегда: несколько раз я отваживался заранее пристать к хозяину с просьбой и лестью вырвать у него разрешение. На этот раз я собирался не возвращаться до тех пор, пока не закончится бекон, и придумать несколько воображаемых историй о своих приключениях, которые мог бы рассказать по своем возвращении, чтобы немного смягчить воспитательное воздействие ремня Старины Джона на мой бедный зад — не скажу, чтобы хозяин когда-то причинял мне серьезную боль, ибо для этого ему не хватало ни мускулов, ни жестокости. Это решение несколько успокоило меня. Углубившись в лес, я забрался на высокий клен, чтобы посмотреть на рассвет.