Клуб любителей фантастики, 1973

Человек, невежественный в области химии, может, конечно, рассуждать о ней, блистая красотами собственных ораторских приемов, но они неспособны помешать в любой момент любому толковому гимназисту, проходившему химию, уличить его во лжи.

О проблемах искусства может рассуждать кто угодно и как угодно, и, пока его невежество не будет выявлено настоящим специалистом, никто не рискнет с ним спорить с надеждою на успех. В науке же имеется ряд установленных положений; и, чтобы стать удачливым фальсификатором в науке (перед более или менее подготовленной аудиторией), человеку необходимо изучить их. Но, изучив их, он уже не имеет нужды быть фальсификатором. В иных сферах интеллектуальной деятельности обычно нет общепринятых законов. Различные школы непрерывно спорят друг с другом, словно двигаясь по замкнутому кругу.

И одна мода сменяет другую.

На протяжении веков для того, чтобы быть процветающим фальсификатором в религии или искусстве, необходимы были только известный набор слов и отрепетированная уверенность в собственных силах. Поэтому неудивительно, что столь много молодых интеллектуалов избегает заниматься наукой и столь много пожилых интеллигентов гордится своим невежеством в вопросах науки. Наука имеет дурной навык спускать необоснованные претензии, как автомобильные шины. Тем, кто живет с претензиями на интеллектуализм, но не верит в науку, лучше всего ее избегать.

Если считать литературу главным инструментом идей, то можно прийти к выводу, что, собственно говоря, идеи, которыми она пользуется и сегодня, — это те же самые идеи, что занимали умы Гомера или Эсхила. Они содержат в себе достаточно проблем, чтобы отнимать сколько угодно времени у бесконечного количества умов. Но проблемы эти в основном не решены и сейчас.

Этими-то «вечными истинами» и не занимается научная фантастика. Она исследует истины преходящие. Она исследует возможные последствия в науке и потенциальные изменения — даже в проклятых «вечных истинах», — которые могут быть вызваны обществом.

Мы живем в обществе, где огромные изменения совершаются под влиянием науки и в ее приложении к повседневной жизни. Достаточно представить себе масштабы изменений, связанных с появлением автомобиля, телевизора, реактивного самолета. Спросите себя, каким будет мир завтрашнего дня, когда будет введена полная автоматизация, роботы станут явлением заурядным, будут побеждены болезни и старость, а ядерная энергия будет использоваться лишь в мирных целях.

Нет сомнения, что никакое предшествующее поколение не сталкивалось даже потенциально со столь огромными и быстрыми переменами. И никакому другому поколению не приходилось заглядывать в лицо страшному факту, что если проблемы завтрашнего дня не будут разрешены, то…

Да, нашему поколению суждено стать первым в ряду тех, кто не сможет уже считать единственной своей заботой размышление над проклятыми вопросами, волновавшими всех серьезных мыслителей, начиная от самого рассвета цивилизации. Разумеется, значения эти вопросы все еще не утратили, но теперь они уже не столь первостепенны по своей важности, так что всякая литература, которая занимается их разрешением (ими занимается любая другая литература, кроме фантастической), теряет свою значительность.

Если взглянуть на это достаточно трезвыми глазами, станет ясна такая, к примеру, аналогия: чем быстрее движется автомобиль, тем меньше водитель имеет возможность обращать внимание на красоты пейзажа, тем пристальнее он должен смотреть на самые мельчайшие детали лежащей перед ним дороги. Именно так движется научная фантастика.

Впрочем, не всякая научная фантастика. Теодор Старджон, один из известнейших, искушеннейших писателей-фантастов, как-то заявил группе своих почитателей: «Девять десятых научной фантастики не что иное, как макулатура». Аудитория была изумлена, а он закончил невозмутимо: «А почему бы и нет? Девять десятых чего угодно являют собой макулатуру. Включая и обычную литературу, естественно».

Конечно же, и все мои рассуждения касаются лишь одной десятой (ежели не меньшей) части научной фантастики, которая не является макулатурой.

Это означает, что рассуждения мои рассчитаны лишь на страстных поклонников научной фантастики. Человек, малознакомый с нею, наверняка знает только макулатуру, которая, увы, ничего, кроме вреда, не приносит. Он видит комиксы, фильмы, показывающие чудовищ, бледные телевизионные фантазии. Зато он вряд ли брал в руки хорошие научно-фантастические журналы, а ведь именно здесь сотрудничают лучшие авторы. Таково положение сейчас…

А какова была научная фантастика раньше? В мае 1941 года появился рассказ Энсона Макдональда «Недозволенное решение» (настоящее имя автора Роберт Хайнлайн). Там высказывалась идея, что Соединенные Штаты Америки могли бы разработать научный проект огромной атомной пушки, которая решит судьбу второй мировой войны. В рассказе подробно, внимательно и озабоченно обсуждался ядерный тупик, в котором оказался буквально весь мир.

Так кто же были те мыслители, которые в начале сороковых годов задумывались о ядерной угрозе? Какие ученые предвидели ситуацию, когда глобальная война во всех случаях невозможна, ибо ядерный конфликт может привести лишь к одному — концу мира?

Сегодня статей по вопросам экологии стало чересчур много. Теперь модно говорить о демографическом взрыве, о загрязнении окружающей среды и обо всех ужасных последствиях, которые могут произойти вследствие этого. Теперь обо всем этом рассуждать весьма легко. Начало всему положила, как подтвердят сведущие люди, Рейчел Карсен своей книгой «Молчаливая весна». Но не было ли нечто подобное уже написано до нее другим автором?

В июньском, июльском и августовском номерах журнала «Галактика» за 1952 год публиковался роман-триптих «Планета Грейви» Фредерика Пола и Сирила Корнблата, где рисовалась подробная картина до пределов перенаселенного мира.

Так где же были те социологи (не сейчас, а двадцать лет назад), у которых вызывали тревогу результаты быстрого роста населения? Кто были те провидцы (не сейчас, а двадцать лет назад), способные ясно себе представить, что существует немало социальных проблем, чье решение связано прежде всего с проблемой ограничения рождаемости?

Двадцать лет назад эти мысли фигурировали лишь на страницах научно-фантастических сочинений.

Множество людей думает, что раз уж человек слетал на Луну, наука приблизилась к научной фантастике, чуть ли не слилась с нею, и что фантастам писать вроде бы и не о чем.

С тем большим изумлением они узнают, что сам по себе сюжет полета на Луну в научной фантастике устарел еще сорок-пятьдесят лет назад и что во второй половине нашего века ни один достойный автор не был взволнован такою околоземной безделицей.

В 1939 году в июльском номере журнала «Научная фантастика» появился рассказ «Течения», написанный автором этих строк, когда ему не было еще и двадцати лет. В моих предсказаниях относительно подробностей космических исследований имелись смешные ошибки, но отнюдь не это было самым главным.

Главное заключалось в высказанной мной идее о возможных финансовых и психологических трудностях, связанных с освоением космоса.

Много лет спустя мне стало ясно, что во всей многотомной литературе о космических полетах, будь то наука или беллетристика, эта идея не встречалась. И все же я убежден, что люди еще проявят к ней безусловный и единодушный интерес.

Впрочем, а существовал ли в 1939 году инженер или техник, который бы всерьез размышлял о необходимости оправдания средств и риска при космических полетах?

Нет, будущее было исключительно в ведении одних авторов научно-фантастических романов, да разве что немногих одержимых инженеров, которые в большинстве случаев были любителями этих романов.

Каково же положение в научной фантастике сейчас?

Она становится все популярней и теперь вызывает к себе всеобщее уважение. В десятках колледжей по ней читаются курсы. Литературные колоссы начинают к ней проявлять интерес, считая ее настоящей, живой ветвью искусства. Но, мне представляется, сама ее популярность способствуют ее расслоению и ослаблению.