Вейская империя (Том 1-5)

Плохо, ох, плохо! Доселе только крестьяне называли его яшмовым араваном, а вот теперь, второй раз за три дня, он слышит это от чиновника. Бьернссон подумал об аресте, как о вещи неизбежной, и тихонько погладил роговое кольцо, которое ему дал на прощание недовольный разбойник Ниш. Бьернссон вдруг представил себя перед первым министром, с руками, продетыми в деревянные кольца. "Бог мой, - подумал Бьернссон, - ведь он прикажет меня повесить - и умоет руки".

Наконец подали десерт, и судья, глядя на яшмового аравана, сказал:

- В том, что араван Арфарра в свое время творил чудеса, нет ничего непристойного. Потому что он был монахом-шакуником, а монахи-шакуники творили чудеса, не прибегая к сверхъестественному. И я даже слышал, что когда они вызывали бесов, то бесы рассуждали, придерживаясь рациональных начал и не очень-то вдаваясь в потустороннее.

Сият-Даш запротестовал:

- Напрасно вы полагает, что колдовства не было. Всем известно, что шакуники остались в живых после смерти, и в годовщину гибели храма слетаются в его руины с непристойным хохотом и шутом. В это время смелые люди могут подойти к ним и узнать о будущем и вечном. Я сам купил за тысячу золотых книгу, и эту книгу продиктовал лично колдун Даттам, сидя у чернокнижника в стеклянном кувшине и с жабою, вцепившейся в детородный орган. И эта книга состоит сплошь из колдовства. А вы говорите колдовства нет. Разве я такой человек, чтобы заплатить тысячу золотых за подделку?

Все заинтересовались редкой покупкой. Принесли драгоценную книгу. Бьернссон стал перелистывать фолиант, пряча улыбку.

- И что, - насмешливо спросил Бьернссон, удалось ли вам с помощью рецептов этой книги изготовить философский камень?

- Все дело в том, сударь, - объяснил Сият-Даш, - алхимия не наука, а искусство. Книга сия подобна учебнику стихосложения. Недостаточно ведь знать размер и вид куплетов, чтобы слагать стихи, надобно быть великим поэтом, как Даттам или Адуш.

На следующее утро гости разъехались, а хозяин повел Бьернссона осматривать усадьбу. Как и накануне, он был необычайно грустен. Яшмовый араван не мог не спросить о причине.

- Право, - сказал хозяин, - у меня в доме большое несчастье. Я, видите ли, не досчитался по ведомостям трехсот тысяч, а через полтора месяца ревизия.

Бьернссон помолчал и сказал:

- Да, это действительно большая беда.

Сият-Даш упал на колени:

- Умоляю вас, - помогите мне!

- Друг мой, - сухо сказал Бьернссон, - все знают, что у меня нет денег. А если бы они были, я бы роздал их беднякам, а не казнокрадам.

Хозяин заплакал.

- Я знаю свои грехи, - сказал он. Но ведь вы, господин араван, монах-шакуник, и умеете делать золото!

- Прощайте, мне пора, - сказал Бьернссон.

Хозяин обхватил его конопляные башмаки и закричал с колен:

- Видит небо, нехорошо поступает тот, кто не слушает униженных просьб, и неправ богач, отказавший нуждающемуся!

Бьернссона, почтительно заломив руки, отвели во флигель. Во флигеле стояли реторты и перегонные кубы, и за каменными зубьями магического круга мерцали склянки с алхимическими зельями. Хозяин, кося глазами от страха, сказал:

- Алхимики, подобные вам, араван Арфарра, часто скрывают свое искусство, ибо иначе их заточают и преследуют. Но со мною, клянусь честью, вам нечего опасаться. Слово мое так же верно, как верно то, что небо стоит на восьми столбах. Сделайте десять тысяч золотых государей, и я отпущу вас. Вы сами говорили, что искупаете чужие грехи - искупите же мой!

Три дня Бьернссон не разговаривал и не вставал с лежанки. Знаками он отказывался от еды. Стражники, приставленные к алхимику, видимо жалели его, но на глазах хозяина поворачивались к нему спиной.

Из окон бревенчатого флигеля была видна управа - шпиль, воткнутый в небо, и подземелье, куда сажали провинившихся. Бьернссон плохо спал, забывался только под утро, - но через час его будил петуший крик и дикие вопли недоимщиков, который пороли у столба с государевым именем.

Он просыпался, таращил глаза и глядел на прозрачные, бесстыдно изогнувшиеся ряды реторт. В нем пробуждался атавистический инстинкт физика. Инстинкт уговаривал его сотворить чудо. Бьернссон сжимал зубы, закрывал глаза и тихонько повторял себе, что такие прецеденты уже были, и что тот, кто полагается вместо слов на чудеса, кончает обыкновенно плохо.

Вечером четвертого дня во внутреннем дворике флигеля сидело трое охранников. Двое, постарше, пили вино, а один, помоложе, пришивал, навощив нитку, к форменной шапке самшитовые колечки от колдовства. Толковали о том, что яшмовый араван лежит грустный, как копченый поросенок, и ничего не делает.

- Дурак наш хозяин, - сказал один из стражников. - У нас в деревне на триста дворов сорок богачей. Разве хоть один разбогател через книги?

- А как?

- Очень просто. Надо незаметно обрезать пуговицу с платья чиновника и зарыть ее в полночь на перекрестке с некоторыми подробностями. Через неделю вырыть. Пуговицы уже не будет, будет яичко. Это яичко надо носить подмышкой три месяца. Из яичка вылупится бес: он-то и будет доставать деньги.

Стражник покачал головой, попил через соломинку вино.

- Дурак Сият-Даш, - продолжил он. - Трех алхимиков удавил, четвертого привел. Ведь этот четвертый действительно воскресший араван Арфарра, он сразу узнает, что с теми тремя случилось. Представляете, что он сделает с нами и с управой?

- Сейчас по провинции, - высказался молодой стражник, - ездит господин Шаваш, от первого министра. Почему бы не донести ему о происшедшем? Сдается мне, что лучше б он об этом проведал от нас, чем помимо нас.

И все три стражника некоторое время тянули вино. Наконец старший стражник вздохнул и сказал:

- Ладно, если пошли такие разговоры, придется все объяснить. Это затея не хозяина, а самого наместника Ханалая. Тот вбил себе в голову, что в храме Шакуника все могли. Золото - это так, для проверки. А на самом деле наместнику нужно огненное зелье шакуников, которым по слову Арфарры уничтожило варварский город Ламассу, и от которого погибли их храмы.

Тут стражники опять стали пить вино и рассказывать друг другу всякие страсти, а через некоторое время пришла смена.