Тень Земли (Дилогия о Дике Саймоне, Книга 2)

Я - Тень Ветра, носивший дневное имя Дик Две Руки;

так звал меня Наставник в дни юности в Чимаре.

Я - Тень Ветра, чей отец Саймон Золотой Голос

да пребудут с ним Четыре прохладных потока!

Я - Тень Ветра, чья мать Елена Прекрасная

ушла в Пещеры Погребений.

Я - Тень Ветра, воин-тай, защитник и мститель;

прочен мой щит, верен мой глаз, и на клинках алеет кровь..

Я - Тень Ветра, пришелец со звезд, вестник надежды,

и нет на моем Шнуре крысиных клыков.

Я - Тень Ветра, одинокая тень в мире людей и в мире тай,

ибо нет у меня ни брата-умма, ни сестры-икки.

Я - Тень Ветра, а ты - Тень Земли, мертвая тень;

но стоит тебе ожить, и мы улетим к звездам.

Я - Тень Ветра, но если ты хочешь, я стану твоей тенью.

Дыхание Марии сделалось глубоким, редким, размеренным, лицо застыло - но не маской покорного равнодушия, а так, будто она спала и находилась сейчас на грани пробуждения, между сном и явью. Кожа девушки побледнела, голубая жилка билась на виске, веки приспустились, и по их частому дрожанию Саймон знал, что она несется в стремительном воображаемом танце, продолжая отсчитывать про себя: солнце, луна, огонь, покой, жар, холод, жизнь, сон...

- Замри! - приказал он. - Замри и постарайся извергнуть свой страх. Солнце, огонь, жар, жизнь... Они помогают тебе, даруют победу и мощь. Чувствуешь это? Чужие руки коснулись тебя - злые руки, сильные, но ты сильней. Ты - гибкий стебель в сухой траве, полный жизненных соков; ты гнешься, но не ломаешься, выскальзываешь из когтей, обвиваешься вокруг пальцев, тебе не страшны ни клык, ни нож, ни хлыст, ни пуля. Ты не боишься их, верно?

Губы девушки шевельнулись.

- Верно... - прошептала она. - Верно... Я не боюсь... Я - сильнее... Я - это я...

- Ты - это ты, - подхватил Саймон. - Солнце, Небесный Свет, дарующий силу, поддерживает тебя; Луна - лишь тень Небесного Света, не властная над тобой. Ты помнишь о том, что случилось ночью; помнишь о людях, пытавших тебя ужасом, помнишь о мраке, о темной воде, о чудищах, круживших под ногами... Помнишь, но не боишься!

- Помню... Не боюсь... - эхом отозвалась Мария. Все эти слова, похожие на заклинания, не являлись целительным лекарством - они лишь напоминали погрузившемуся в транс, где лежит необходимый ему источник. Этих источников было множество; в каждой человеческой душе струились ручьи спокойствия, бушевали потоки ярости, плескались озера забвения, фонтанировали гейзеры силы, били ключи любви, кружились водовороты ненависти. Слова помогали найти дорогу к нужным водам, однако пить приходилось самому; и весь смысл искусства цехара заключался в том, чтобы пить не каплями, а крупными глотками. Мария пила - и, очевидно, найденный ею источник был полноводен и щедр. Саймон наблюдал, как быстро розовеют ее щеки, как распрямляются плечи, разглаживаются горестные морщинки у губ и глаз; теперь она еще больше походила на девушку-тайя, с которой он провожал солнце на склонах Тисуйю-Амат, - на девушку, оставшуюся в Чимаре, в прошлом, в минувшей юности...

Транс истек коротким вздохом, взметнулись веера ресниц,

Руки, лежавшие на коленях, расслабились, ноздри затрепетали, меж приоткрывшихся губ блеснула жемчужная полоска.

- Чия, - не выдержав, позвал Саймон, - Чия!

- Чия? - склонив голову к плечу, девушка смотрела на него, и взгляд ее был глубок и ясен. - Кто это - Чия?

- Та, что осталась на моей родине, среди звезд... на Тайяхате. - Саймон поднял глаза к бирюзовому небу.

- Значит, мне не приснилось, - сказала Мария, помолчав. - Нет, не приснилось. Ты и вправду человек со звезд? И ты спас меня - там, у озера? И вылечил? Да?

Теперь лицо ее было живым, подвижным и чарующе прелестным; нетерпеливое ожидание пряталось в приподнятых бровях, лукавство - в изгибе губ, печаль - в морщинках на лбу, и казалось, что каждая ее черточка, каждая мимолетная улыбка, каждый жест исполнены тайны - той, что пленяет мужчин и сводит их с ума. Той, которой они стремятся овладеть, лаской и нежностью или жестокостью и страхом.

Саймон сглотнул и вытер пот с висков:

- Ты излечилась сама. Я только помог немного, совсем немного. Ты...

Она глядела на него с грустной улыбкой.

- Я - Мария, танцовщица, проданная "штыками" крокодильерам. За непокорность. Тараско, капитан "штыков", грозился: не хочешь меня, будешь лежать под Вислогубым с крокодильей фермы. Я не легла. А Вислогубый пообещал: ляжешь, если кайманы не сожрут. Потом... потом - смерть... Все равно - смерть, что с Вислогубым, что с кайманами...

Мария вздрогнула, и Саймон поспешно произнес:

- Знаю, знаю. Зачем ты мне это рассказываешь?

- Ты - человек со звезд, брат Рикардо, ведь так? Я слышала, твои люди зовут тебя братом Рикардо... Я.- Мария, танцовщица, не нужная никому, кроме Тараско, Вислогубого и кайманов... Ты меня спас. Зачем? Зачем, брат Рикардо?

- Там, откуда я пришел, меня называют иначе. Ричард.

Ричард Саймон, Дик.

- Ди-ик... - напевно протянула она, - Ди-ик... Хорошо, я буду звать тебя Диком. Но все же - зачем? Для чего ты спас меня и взял с собой?

- Это моя работа, спасать и защищать, - сказал Саймон. - Там, среди звезд, и тут, на Земле. Но если б и не было работой, я бы все равно... все равно... Он снова сглотнул слюну. - Понимаешь, ты и Чия...

- Я похожа на нее? - Дождавшись его кивка, девушка отвела взгляд, помолчала и нерешительно спросила: - Кто она? Твоя подруга - там, среди звезд? Возлюбленная? Сестра?

Не отвечая на вопрос, Саймон поднялся, выдернул из земли клинок, обтер его о траву, потом сел - но не напротив Марии, а рядом с ней, касаясь своим плечом ее теплого хрупкого плечика. Прошло пять или шесть минут, а он все поглаживал широкую стальную полосу, трогал острие кончиками пальцев, глядел, как играют на лезвии отблески солнца. Наконец заговорил.

Он рассказывал о своем мире, о Тайяхате, где родились пятнадцать поколений его предков; о планете, где стояли города Бахрампур и Новый Орлеан, Бомбей и Смоленск, Выборг и Чистополь, где Днепр и Ганг сливались в великий поток Миссисипи, и на правом его берегу жили русские и индусы, шведы и американцы, финны и поляки и многие другие - уже не земляне, а выходцы с Колумбии или Южмерики, Сельджукии или России, нашедшие здесь свою родину, считавшие этот мир своим - во всяком случае, ту его часть, что называлась Правобережьем и была предназначена для людей. А в Левобережье, среди дремучих лесов и великих гор, обитали четырехрукие аборигены планеты, которых одни из пришельцев называли ракшасами, другие - демонами, а третьи - фохендами. Но не были они ни тем, ни другим и ни третьим; они являлись тайят, расой упрямых гордецов, не признававших чужих обычаев и власти, не веривших ни в дьявола, ни в Бога и подчинявшихся лишь своим Ритуалам - Оскорблений и Празднеств, Приветствий и Представлений, Поединков и Битв, Почитания Предков и Кровной Связи, а также иным, которые всякий желавший их признания должен был изучить и выполнять в точности, не отступая ни на гран, - ибо тайят не ведали, что такое компромисс и отступление. Еще он рассказывал о своем отце, ксенологе Филипе Саймоне, и покойной матери, о тетушке Флоренс, от которой сбежал в десять лет, о Наставнике Чочинге Крепкоруком, о его женах Ниссет и Най и сыновьях Чоче и Чулуте, о Чие, своей подружке, о сестре ее Чиззи, о Цоре и Цохани и о Чи-маре, в которой прошла его юность; рассказывал о Колумбии и других великих мирах, где жили миллиарды людей, и о пустынных, но благодатных планетах, где обитали немногие - десять тысяч, или тысяча, или один человек, желавший уединения и покоя; рассказывал о Пандусе, о паутине трансгрессорных станций, что оплела обитаемые миры, связав их нерасторжимой сетью, и о прорехе, зияющей в ней, о черной Дыре Мира Исхода, более недоступного, чем любая из самых Далеких Галактик.