Эскадра его высочества

Негодяев тут же заковали в железо и перевели прямо в Сострадариум, во дворец самого обрата эпикифора. Перевели и, что особо не понравилось им обоим, поместили в очень приличную камеру, в которой даже пол оказался паркетным. Камера эта находилась отнюдь не в подвале, а гораздо выше, в одной из башен дворца. С мелкими правонарушителями Бубусида так не церемонилась.

— О, замечательный вид, — восхитился Мартин, подходя к окну. — Гораздо лучше, чем из Призон-дю-Мар. Весь Домашний флот — как на ладони… Взгляните, напротив нашего окна стоит линкор «Орейя». А на «Тубане Девятом» опять вечеринка. Так и сияет…

— О чем вы думаете, Мартин! Бросьте. У меня дурные предчувствия, — заявил Фань. — Очень дурные. Мы здесь оказались совсем не по ошибке! Разве вы не понимаете? Это хуже. Это политическое решение! Возможно — самого великого сострадария.

— И что, будем и впредь уповать на его святость? — спросил Мартин.

— У вас еще есть охота шутить? — уныло удивился Фань, дуя на слегка отдавленные пальцы.

Неожиданно их посетил тот самый околоточный прокурор, по милости которого Фань оказался за решеткой.

— Послушайте, я далеко не ангел, но в этом повороте никак не замешан. Что могу для вас сделать?

— Все, что могли, вы уже сделали, — со страстью заявил Фань. — Уходите. И не думайте, что я облегчу вашу совесть.

— Зачем же так, Лю, — мягко вмешался Мартин. — Что сделано, то сделано. Никому хуже не будет, если мы примем сострадание этого доброго обрата.

— В пределах возможного, — поспешно вставил прокурор. — В пределах возможного.

— Что ж, давайте попытаемся определить эти пределы. Возможно ли нам выкупиться?

Слуга закона печально развел руки в кружевных манжетах.

— Решение принято на таком уровне, что… Взять-то возьмут, это никогда не было проблемой…

Мартину стало смешно, но он спохватился и напустил на себя скорбный вид.

— Понятно. А можно ли нам выкупаться?

Прокурор просиял.

— О, это я устрою. Вы не поверите, но я люблю делать людям добро.

— Почему? Верим. Просто вам, по-видимому, это редко позволяют…

Прокурор нахмурился.

— …разные обстоятельства.

Прокурор вновь разулыбался.

— Вот-вот! Именно так. Что поделаешь? Обстоятельства. Вы хороший человек, сударь.

— Разумеется. Иначе меня давно бы выпустили.

— Это была шутка, правда?

— Правда.

— Вот я и говорю, что шутка.

— Ну да. Для тех, кто не может позволить себе правды.

— О, вы-то теперь вполне можете. Видите, есть плюсы и в вашем положении, ха-ха. Но не всем так везет.

— Хотите поменяться?

Прокурор посмеялся еще раз.

— Для этого нужно любить правду несколько больше, чем я могу себе позволить. Вместо этого позволю себе заметить, что правда — это еще не все, что можно любить на белом свете.

— Святая правда. Опять же.

Прокурор приподнял бровь.

— Сударь! Да вы презанятный собеседник. Жаль, что снисхождение невозможно к таким ужасным преступникам, как вы.

— Точно? — на всякий случай переспросил Фань.

— Да точно, точно. Точнее некуда. Но коль скоро это так, быть может, вернемся к пределам возможного? Что еще вы хотите?

— Одежду приличную. Камеру чтобы почище убрали, да кормили по-человечески. Сколько нам еще осталось?

— Пока эшафот соорудят… впрочем, нет, вас же к костру приговорят. Но процесс организуют по всем канонам, не сомневайтесь. Это означает, что потребуются и заседания, и свидетели ваших черных дел. С десяток, не меньше. Их еще нужно обучить… правилам поведения в королевском суде. Дней пять-шесть у вас будет, нечестивцы.

Прокурор свое слово сдержал.

Тем же вечером в камеру прикатили бочку и наполнили ее водой. После того, как злоумышленники искупались, к ним явился улыбающийся благодетель.

— Вы так любезены, — сказал Мартин, надевая не новую, но почти чистую рубашку. — По-моему, от меня перестало пахнуть.

— Чистого человека и судить приятно, — пошутил прокурор. — Всего доброго, господа.

Пожилые бубудуски укатили бочку.

— Чистому еще больше хочется жить, — печально сказал Фань. — И зачем вы это затеяли?

— Люблю удобства.

Вошел надзиратель Мормидо.

Подозрительно осмотревшись, он велел вновь надеть на преступников кандалы. Потом скривился и спросил:

— Жалобы есть?

Мартин пожаловался на несправедливость.

— Ох! Взрослые вроде люди. Я же серьезно спрашиваю.

— Серьезно? А, тогда другое дело. Нас еще ни разу не брили. Подстричься тоже не мешает.

— И так сойдет, — ответил тюремщик, лицо которого постоянно скрывала щетина.

— Друг мой, — проникновенно сказал Мартин. — Мы не можем в таком виде предстать перед его люминесценцием. Как ты думаешь, ему будет приятно?

— С чего вы взяли, что он будет присутствовать на суде?

— А как же. Мы ведь покушались знаешь на кого?

Мормидо перекрестился.

— Знаю, знаю. Ладно. Но смотрите, у цирюльника бритвы и тому подобное. Самоубийства не допущу, даже не пытайтесь.

— Любезнейший! Небесникам самоубийство запрещено. Большой грех.

— Так вы и впрямь небесник?

— Сказано — небесник, значит — все, баста. Небесник и должен быть. Ты что, не веришь его люминесценцию?

Мормидо вновь перекрестился.

— Как можно! Верую. Небесника, однако, вижу впервые. Прям такой же, как все. Только рожа хитрая. Как же вас распознать-то, а?

— Даже и не пытайся. Один великий сострадарий умеет. На то он и великий.

— Да-а, дела. А сотоварищ ваш того… голову о стенку не разобьет? Чего-то он сильно смурной сегодня.

— Видишь ли, он действительно расстроен тем, что его хотят сжечь. Неужели ты думаешь, что это приятно?

Мормидо думал о другом. Он почесал затылок и сообщил:

— Ну, у каждого свои заботы. А мне вот вас палачу нужно живехонькими сдать. Потому как мертвого казнить не получается. И чтобы морды без синяков были, а то людям показать стыдно. Вы уж не накладывайте на себя руки, а? Чего самим-то утруждаться! Потерпите как-нибудь до казни, ладно?

— А чего? Ладно, потерпим. Недолго уж осталось.

Мормидо обрадовался.

— Честно?

— Дорогой мой! Ты когда-нибудь слышал, чтоб колдуны и черные маги с собой кончали?

— Чего не слыхал, того не слыхал, — умудренно качая головой, сказал Мормидо.

— Вот и ступай спокойно.

Мормидо все же продолжал топтаться на пороге.

— Сударь, вам терять нечего — так и так один конец. А если у меня возникнут неприятности, вам же легче не станет?

— Да не особенно.

— Вот и не берите грех на душу. Сильно вас прошу: присмотрите за энтим, ладно? Но чтобы морда целая была.

— Ну не знаю, не знаю. Если цирюльник не придет…

— Да придет, он придет. Завтра же.

— А ты завтра дежуришь?

— Так точно.

— Ну, договорились.

Мормидо явно успокоился и сказал:

— А я уж за могилками присмотрю, не извольте беспокоиться.

— За какими могилками?

— Да за вашими. И место хорошее подберу. На самом кладбище, конечно, нельзя будет, а вот где поближе к ограде — это мы устроим.

— Ну, брат, утешил.

Мормидо ухмыльнулся.

— Так на то мы и сострадарии.

— В вашем заведении, я смотрю, кого не возьми — все милейшие люди.

Мормидо неожиданно сконфузился.

— Да чего там! Это ж первейшая заповедь: довел человека до смерти, так уж утешь напоследок, не будь скотиной. Только и вы уж за меня тоже словечко замолвите.

— Это кому?

— А там, — тюремщик показал в потолок. — Пресветлому И святому Корзину от меня того… тоже кланяйтесь.

Мартин энергично кивнул.

— Сразу, как только встретимся, обрат. Первейшее дело!

— Не люблю позерства, — сказал Фань. — Особенно перед смертью. Неприятно как-то, знаете.

Мартин зачем-то принялся полировать браслеты наручников.

— Лю, как вы полагаете, этот наш Мормидо когда-нибудь слышал, что сжигать людей нехорошо?