Штамм «Андромеда»

Большая часть их работы не давала никаких ощутимых результатов. Они были готовы к этому и воспринимали все как должное. Стоун любил повторять, что научные исследования похожи на геологическую разведку: выходишь в поиск и рыщешь, вооруженный картами и приборами, но в конечном счете ни приготовления, ни даже интуиция ничего не значат – нужна удача. И если усердие вознаграждается, то лишь ценой кропотливого, упорного, тяжкого труда.

В лаборатории, где теперь распоряжался Бертон, наряду со спектрометром стояла аппаратура для анализа на радиоактивность, для термоэлектрического и рентгенокристаллографического анализов.

Спектрометр, установленный на пятом уровне, представлял собой стандартную модель «К-5» фирмы «Уиттингтон» и состоял, как и все спектрометры, в основном из испарителя, призмы и экрана для наблюдения. Материал, предназначенный для анализа, помещается в испаритель и сжигается. Свет от пламени пропускается сквозь призму, и образующийся спектр проецируется на экран. Так как при горении различные элементы излучают световые волны различной длины, то по световому спектру данного вещества можно судить о его химическом составе.

Теоретически все просто, однако на практике чтение спектрограмм – работа сложная и трудная. Настоящих специалистов по этой части в лаборатории «Лесной пожар» не было, поэтому результаты спектрометрии вводились непосредственно в ЭВМ, а она выдавала анализ, и притом даже с примерным содержанием элементов в процентах.

Бертон установил в испарителе первый образец, взятый с черной песчинки, и нажал кнопку. На мгновение вспыхнул нестерпимо яркий свет, Бертон отвернулся, щадя глаза, затем проделал все сызнова с другим контрольным образцом. Он знал – ЭВМ уже начала анализ излучения первой вспышки.

Повторив все процедуры с пробой зеленого пятна еще раз, Бертон засек время. Теперь ЭВМ, по-видимому, приступает к «просмотру» самопроявляющихся фотопластинок – они подготавливаются за несколько секунд. Само исследование, однако, займет часа два, не меньше – электрический глаз считывает спектральные линии очень неторопливо. Зато по окончании считывания ЭВМ проделает анализ и выдаст печатные данные за пять секунд.

Стенные часы показывали 15.00. Три часа пополудни. Он вдруг почувствовал сильную усталость. Отстучав приказ разбудить его, как только будет готов анализ, он отправился спать.

В одной из соседних лабораторий Ливитт осторожно вкладывал такие же образцы в другой аппарат – автоматический анализатор аминокислот – и улыбался, припоминая, как хлопотно это было раньше, без автоматики. В начале 50-х годов анализ аминокислотного состава белков требовал недель и даже месяцев, а иногда и лет. Сегодня анализ будет готов через несколько часов, самое большее через сутки…

Аминокислоты – строительный материал белков. Известно двадцать четыре аминокислоты, и все состоят из различных сочетаний одних и тех же элементов – углерода, водорода, кислорода и азота. В белках они соединены между собой в цепочку, словно товарный поезд. Все белки сформированы из одних и тех же «вагонов», из одних и тех же аминокислот; вид белка – будет ли это инсулин, гемоглобин или гормон роста – определяется лишь порядком их взаимного расположения. В одних белках больше «вагонов» определенного типа, в других меньше или же «вагоны» расположены в ином порядке. Но сами «вагоны» – аминокислоты – одни и те же в белках всех живых существ, от человека до блохи.

Без малого двадцать лет потребовалось на то, чтобы установить этот факт.

Но что же управляет порядком расположения аминокислот в составе белка? Оказалось – ДНК, носитель генетического кода, своего рода диспетчер на сортировочной станции.

На то, чтобы установить этот факт, понадобилось еще двадцать лет.

Нужно добавить, что цепочка аминокислот, едва возникнув, начинает скручиваться, свертываться в спираль; цепочка становится похожей скорее на змею, чем на поезд. Характер спирали определяется порядком аминокислот и весьма специфичен: молекула данного конкретного белка может быть свернута только одним определенным образом, иначе белок будет нежизнеспособен.

Еще десять лет.

«Ну, не странно ли? – подумал Ливитт. – Сотни институтов, тысячи ученых во всем мире потратили годы и десятилетия упорного труда, чтобы установить такие, в сущности, простые факты…»

А теперь изобретена эта машина. Конечно, автомат не устанавливает точного взаиморасположения аминокислот. Зато он дает приближенное содержание их в процентах: столько-то валина, аргинина, цистина, пролина, лейцина. И такие данные несут в себе огромную информацию.

Правда, на сей раз анализатор – выстрел наугад, вслепую. Ведь нет ровным счетом никаких оснований полагать, что черное вещество или зеленый организм состоят хотя бы частично из белков. Да, на Земле все живое построено из белков, но разве отсюда следует, что эта закономерность распространяется и на внеземные формы жизни?

Ливитт попытался представить себе безбелковую жизнь. Это было трудно, почти невозможно: на Земле белки входят в состав клеточных оболочек, в состав всех известных ферментов. А жизнь без ферментов – возможна ли она? Он припомнил реплику английского биохимика Джорджа Томпсона, который назвал ферменты «сватами жизни». И не преувеличил: ферменты служат катализаторами при всех химических реакциях – именно на поверхности фермента две молекулы встречаются и вступают в реакцию. Существуют сотни тысяч, а быть может, и миллионы ферментов – и каждый способствует одной-единственной, строго определенной реакции. Без ферментов не может быть реакций. Без реакций не может быть жизни.

А что, если может?..

Проблема эта не нова. Еще на самой ранней стадии подготовки программы «Лесной пожар» был поставлен вопрос: как подходить к изучению форм жизни, совершенно не похожих на земные? Как вообще узнать, жизнь это или не жизнь?

Ответ был необходим не ради академического интереса. Джордж Уолд указывал, что биология – наука уникальная в том смысле, что она никак не может определить свой предмет. Ведь до сих пор никто не сумел предложить исчерпывающего определения жизни. По существу, никто и не знает, что такое жизнь. Все прежние формулы – материя, обладающая свойствами потребления пищи, обмена веществ, извержения отбросов, воспроизводства и т. д., – явно недостаточны, поскольку всегда можно найти исключения из правил.

В конце концов группа «Лесной пожар» пришла к выводу, что отличительным признаком жизни является превращение энергии. Все живые организмы так или иначе поглощают энергию – в виде пищи или солнечного света, – превращают в другую форму и затем используют ее. (Вирусы составляют исключение из этого правила, но участники группы были склонны не относить вирусы к числу живых организмов.) Ливитта попросили опровергнуть это «энергетическое» определение. Неделю он размышлял, а затем явился на совещание с тремя предметами – отрезком черной ткани, наручными часами и куском гранита. Выставил их на обозрение коллег и сказал:

– Господа, перед вами три живых существа…

И предложил группе опровергнуть это утверждение.

Он положил черную ткань на солнце – она нагрелась. «Вот, – объявил он, – пример превращения энергии: световой в тепловую». Ему возразили, что здесь имеет место пассивное поглощение энергии, а вовсе не превращение. Если даже и считать поглощение превращением, оно не целенаправленно, не обеспечивает выполнения какой-либо жизненной функции.

– А откуда вы это знаете? – спросил Ливитт.

Следующим «живым» объектом были часы. Ливитт указал на светящийся циферблат: происходит радиоактивный распад, излучается свет. Остальные заговорили наперебой, что это всего лишь выделение потенциальной энергии неустойчивых электронных оболочек. Однако замешательство нарастало – аргументы Ливитта достигали своей цели.

Наконец, они перешли к граниту.

– Он живой, – заявил Ливитт. – Он дышит, ходит и говорит. Только мы не замечаем этого, потому что все это происходит слишком медленно. Камень живет три миллиарда лет, мы – шестьдесят-семьдесят. Мы не в состоянии заметить, что происходит с этим камнем, по той же причине, по какой были бы не в силах распознать мелодию на пластинке, вращающейся со скоростью один оборот в столетие. А камень, со своей стороны, и не подозревает о нашем существовании, ибо для него наша жизнь длится долю мгновения. Для него мы не более чем искры в ночи…