Одинокие боги Вселенной

— И где же поселок? — спросил я одного.

— Вот по этой дороге, — указал он. — Вам в сам поселок или в городок СМУ-25?

Я пожал плечами:

— В центр.

— Это три километра, подождите, сейчас какая-нибудь машина подвернется.

Подвернулся бортовой «Урал», на который я даже и не попытался влезть. Решил добираться пешком. Брел потихоньку по дороге из уложенных прямо на песок бетонных плит, с интересом поглядывая по сторонам. Мне было интересно, никогда раньше я не бывал в местах таежных, а здесь этой тайги сколько хочешь. По сути, пятачок, отвоеванный у природы и слегка цивилизованный типовыми пятиэтажками. И повсюду меня сопровождал переменчивый от порывов ветерка не то звон, не то шум непонятного мне происхождения. Весна здесь еще только началась: взгляд постоянно натыкался на снежные «пятаки», затаившиеся в укромных от солнца местах. У попавшегося мне навстречу прохожего я попросил объяснить причину шума, начавшего уже надоедать. Ответ его был лаконичен:

— Компрессорные. Газ перекачивают.

Все сразу встало на свои места: выходит, придется привыкать, ради меня компрессоры не заглушат. Я пошел дальше. Впереди снова появились пятиэтажки. Слева, по мере приближения, блестящие здания компрессорных станций становились все выше, а гул все пронзительнее. Наконец, когда я миновал Т-образный перекресток, начались первые строения: панельно-щитовой барак с отдельно вкопанным щитом, извещавшим, что в бараке размещается ПМК треста «Сибкомплектмонтаж», далее шел длинный деревянный забор с арочными воротами, распахнутыми настежь. Над воротами красовалась надпись из четырех букв: «УПТК», а метров через двадцать гостеприимно согревала взгляд вывеска на дощатом бараке: «Вино». Я решил зайти. Сашка Черкасов как-то обмолвился, что отец у него мужик мощный, бутылку водки выпьет, и ни в одном глазу. Выходит, я с его отцом в разных весовых категориях: мне, чтобы отрубиться, и стакана много.

Видимо, я уже начал привыкать к обилию дерева и поэтому вполне равнодушно принял внутреннее убранство магазина. Там было пусто, если не считать старика, которого продавщица отчитывала, не жалея голосовых связок. Впрочем, она тут же смолкла, едва я приоткрыл дверь. Я вошел, напрягая на ходу извилины, сколько мне взять бутылок и чего. Выбора, однако, не было: водка «Русская» тобольского завода и знаменитые консервы «Завтрак туриста». Я купил три бутылки и баночку консервов, ибо березовский завтрак уже, кажется, усвоился. В «дипломат» поместилось две бутылки, третью я сунул в карман куртки, консервы — тоже. Все время, пока укладывался, я чувствовал на себе внимательный взгляд старика, но делал вид, что меня это не касается.

В это время входная дверь распахнулась и магазин в мгновение ока наполнился людьми. Кажется, это была целая бригада: одетые в ватники, нагруженные объемистыми рюкзаками с притороченными к ним валенками бородатые мужики, входя, сразу бросались к прилавку, выражая восторг, что попали в пустой магазин. Гомоня и беззлобно матерясь, они быстро образовали какое-то подобие очереди. Следом дверь запустила еще толпу таких же мужиков, которые бурно выражали не то возмущение, не то зависть к попавшим в магазин раньше. Я в это время сторонкой, возле стенки, пробирался к выходу. Но тут в дверь протиснулся здоровенный мужик в ватнике, с огромным рюкзаком, снимая который, он задел им меня как раз по раненому колену… Такой пронзительной боли я не испытывал с самого ранения. По-моему, у меня даже слезы из глаз брызнули. Охнув, я припустил к выходу, выскочил на улицу, озираясь и ища глазами, на что бы присесть, успокоить ногу, но присесть было абсолютно не на что, лишь в открытые ворота УПТК просматривалась куча бревен. Боль погнала меня к ним.

Добравшись, я обессилено рухнул на ближайшее бревно и, охватив ладонями колено, стал баюкать ногу, постанывая и мысленно причитая.

— Что у тебя с ногой? — услышал я вдруг хриплый голос. — Повредил, что ли?

— Мужик рюкзаком зацепил, — выдавил я.

— А с ногой-то что?

— В Афгане прострелили.

— Где-е?

Я поднял глаза и увидел, что это давешний старик из магазина.

— В Афганистане. На войне, — снова выдавил я из себя.

— Вон чо… — протянул старик. — Выходит, ты служивый? Солдатик, значит? Да ты не стесняйся, задери штанину. Может, перевязать надо?

Именно эту мысль я и лелеял. Закатал брюки; бинты, как я и предполагал, ослабли и сдвинулись.

— Ну-ка, дай мне. — Руки старика потянулись к бинтам. — Да ты не бойся, опыт имеется.

И правда, руки его ловко, но осторожно размотали бинты. Разглядывая колено, он пару раз присвистнул, затем туго перемотал мне его. Боль постепенно утихала.

— Да, служивый, колено тебе распахали основательно. Давно это?

— Больше года.

— Проще было ногу отрезать, уже зажило бы. А я смотрю, затарился человек пузырями и поспешает в меру сил. Свой, думаю, тоже трубы горят. А ты вон, значит, зачем. А может, угостишь старика?

— Водкой, что ли? Да возьмите бутылку. — Я протянул ему ту, что была в куртке. — Я к родителям погибшего друга приехал. Не хотелось с пустыми руками заявляться. Слово ему дал, что навещу родных его.

— Это правильно, по-солдатски. Ну, пошли на бережок, посидим.

Я подумал, какая мне разница, и согласился. На реке был ледоход. До этого настоящий ледоход я видел только в кино: зрелище завораживающее, все равно что на костер смотришь, только вместо пламени — льдины. Плывут, сталкиваются, переворачиваются, и так до бесконечности — все плывут и плывут… Дед тем временем подготовил место: застелил толстое бревно газетой и выложил на нее кусок хлеба и луковицу, открытую бутылку поставил рядом.

— Садись, солдатик. Вкусим от Божьего подношения.

— Как река называется?

— Казым. Пристраивайся, служивый. Только водку придется из горлышка употреблять.

— Зачем же из горлышка? — сказал я, устраиваясь на бревне. — У меня стакан есть.

Я открыл «дипломат» и достал походный стаканчик, такой складывающийся, из пластмассовых колец. Затем, вспомнив, вытащил и банку консервов.

— Я же говорил, что ты свой человек! — обрадовался дед и потер руки. — Наливай.

Я плеснул полстаканчика, протянул ему и сказал:

— Мне один человек говорил, что случайных встреч не бывает. За знакомство.

Дед кивнул и, опрокинув содержимое в рот, спросил:

— А звать-то тебя как?

— Михаил, — отрекомендовался я. — А вас?

— Вообще-то меня Афанасием кличут, а уж прозвищ имею множество.

— Ну, неудобно мне как-то вас просто по имени звать. Отчество тоже ведь имеется?

— Степаныч.

— Тогда за знакомство, Афанасий Степаныч. — И я выпил свою долю.

— И как же ты, такой молоденький, на войну попал? — спросил Афанасий Степаныч, наливая себе полный стаканчик. — Таких молоденьких я только в Отечественную на фронте встречал. Тебе ведь, поди, еще и двадцати нет?

— Есть, — ответил я. — Весной двадцать один стукнул.

— А ранило когда, сколько было? — Второй стакан он опрокинул в себя как бы между делом.

— Девятнадцать.

— Ай-я-яй, я-яй, таких молоденьких за басурманов умирать посылают! Как были они сволочами без стыда и совести, так и остались ими.

— Кого вы имеете в виду?

— Дак большевиков же! Кровососы сталинские. Сидел я в лагерях у них! В плен в сорок втором попал, в сорок четвертом освободили. Берлин штурмовал! А в сорок седьмом десять лет за плен получил. От звонка до звонка отсидел. Здесь, неподалеку, в Лабытках. Домой уже и не поехал, в этих местах по сию пору и обретаюсь. А ты чего ж не пьешь? Хорошую водку в Тобольске гонят.

— Да мне же еще Черкасовых найти надо.

— Черкасовых? Не знаю. Народу — во какая тьма привалила! Нет, не знаю.

Я достал нож и принялся вскрывать «Завтрак туриста». Дед в это время хрустел луковицей.

Выпью еще, решил я, прислушиваясь к ощущениям в колене. Налил.

— Ну, Афанасий Степаныч, за ваше здоровье!

— Чего за мое пить? Ты за свое выпей.

— И за мое тоже, — добавил я, осушая стаканчик.