Вечная Любовь

И кто бы мог знать тогда, под аэропортовским закатным небом Домодедово, что умирали мы, но что-то нам мешало уверовать в мое, в твое небытие... Любовь еще жила, любовь еще дышала на зеркальце в руках у слабых уст ее...

Старый друг шутил тогда, в апреле, три года назад: "Но когда-то же ведь тебе с этой эстонкой надоест бесконечно говорить о поэзии"...

Не надоедало уже который год.

Закат над Домодедово, казалось, был бесконечным. Ты уже пела мне вместе с твоей прибалтийской Лаймой... Но главная песня Лаймы была еще впереди. До нее оставалось целых три года...

Как долго садилось солнце над Домодедово... Как долго тянулось время до посадки. Как долго мы с тобой, дочь Лоэнгрина и Парсифаля, жили в этой огромной стране...

"Грюнберг, Стриндберг, Седерберг"... Любимая шутка моего оловянного солдатика, любимая шутка маленькой моей девочки-солдатика, любимая шутка моего честнейшего немца...

"Как? У тебя сразу два родных?"

"Да... Папа немец, мама эстонка"...

Как и когда научиться передавать на русском эту интонацию исторической судьбы, которая с прибалтийского на русский непереводима?

Как и когда научиться передавать на русский эту честность и надежность золотистых блондинок?

Где и когда научить передавать на русский этот многосложнейший язык, где ни одного рода, зато четырнадцать падежей?

Кто и когда переведет на русский это эстонское "Minu kallis"...

Кто и когда научит меня перевести ставшее нашим "hirikene" на ставшее твоим "мышка"...

Да, умирали мы, но что-то нам мешало...

Еще оставался этот вечный закат над Домодедово, еще можно было быть иногда таким счастливым: успеть купить билет "Домодедово-Абакан", и когда-то для вас это называлось "ссылка", а для нас с тобой это стало нашим земным раем, сибирской Швейцарией.

"Облака плывут в Абакан, в милый край плывут, в Колыму. И не нужен им адвокат, им амнистия ни к чему". Это и вспоминалось, когда самолет взлетает на Абакан из Домодедово, когда сидишь с женой в ресторане на вокзале или в аэропорту Абакана.

Синтаксис с твоего родного на мой родной переводим только этим твоим вечным "не плачь"...

До чего ты похожа на Лайму, правда?

"Как будет на вашем "жена"?

"Naine".

Орфография была тоже непереводима.

Только и было радостью и счастьем, что орфография на персональных компьютерах переключалась с быстродействием в несколько мегагерц.

Еще любили мы, а значит, были мы...

Как долго летит самолет от нашего Старого Города до Таллинна? "От пляс Пигаль до Строгино пять тысяч лет, но все равно..."

А ты всегда отвечала: "Я не могу без исторической родины"...

"Кем же там будет твой муж? "Неграждане"... Так у вас называют нас..."

"Ничего, сдашь экзамен на владение языком, и..."

Это многоточие тянулось уже который год.

Я искал в твоих глазах чудесные радуги острова Авалон...

И сейчас мы с тобой врозь. Ты целыми днями пропадаешь в своем концертном зале, госпожа Эльвира Грюнберг. А вечерами возвращаешься в свой старый дом под тополем. Прибалты замкнуты и сдержанны, им не нужны какие-то задушевные излияния или застолья. Они любят одиночество.

Что же у нас с тобой будет дальше?

Неизвестно... Время покажет.

А сегодня? Конечно, ехать к Шефу - к Вам, Сергей Петрович. Надо вернуть Вам том Аврелия Августина, "Психологию буддизма" Ламы Анагарики Говинды и диски "Лоэнгрина", а взять у Вас... Впрочем, у Вас всегда какие-то неожиданности. И предугадать их невозможно.

Хочется встать и быстро идти, но что-то не дает. Человек в зеркале напротив останавливается, опускается в кресло.

Что это болит во мне?

Отражающийся человек, превозмогая боль, идет к зеркалу, затягивает галстук, надевает пиджак.

Мозг болит. А не душа. Души нет. Что научно-партийно доказано. Есть лишь формула основоположников: товар-деньги-товар. А Вы, Шеф, о каком-то Сократе... Да был ли он?

Глава 2

Гиперборея

Машина несется по пустынным проспектам. Холодный ветер бьет в ее окна. Холодные тени бросают дома от холодного солнца.

Холодная монотонная музыка в машине: повтор одной и той же ритмической фигуры электронного синтезатора.

Мы живем в самой ледяной земле. И мы должны говорить друг с другом, когда птицы замертво падают на землю глыбами льда. И деревья лопаются от стального холода. И лица людей синеют и каменеют. Мокрая от слез сентиментальность апреля ни на что не годится.

Что самое могучее? Ледяная плита, одиноко плывущая по холодному океану. Об нее разбиваются люди в своих многотонных машинах. Куда исчезают слезы самых чистых людей? Они превращаются в айсберги. И чем становятся мечты самых чистых людей после их смерти? Льдом. Исчезает ли бесследно огонь их душ? Нет. Под водопадами холодной воды он твердеет и каменеет. Он тоже становится льдом, этот каменный огонь. Куда улетает время самых чистых, ушедших с Земли? Оно сгущается и замерзает. Оно становится льдом Вечности. И если бы Земля могла нести на себе много чистых людей, вся она покрылась бы льдом после их ухода. Но не для них создана Земля. И они - не для нее. Плывут их окаменевшие души по северному океану, и солнце блистает на зеркальных гранях ледяных плит. Горе человеку, если дерзнет он пересечь их путь. Последнее, что увидит он в своей гибели - его земную жизнь, пролетающую молнией в исполинском ледяном зеркале, запрокинутом над его хрупкой головой.

Сколько же нужно тепла Небесной Любви, чтобы растопить эти мировые льды...

Что же среди людей сходно со льдом? Электронный аппарат.

Кто познал аромат новой пластмассы и металла? Самый тонкий, самый стерильный аромат - в нем нет ничего "живого". Кто познал мистическую игру света на сверкающих гранях электронного тела в прохладном озоне? И что вся "человеческая" музыка рядом с запредельными гармониями компьютерных секвенций, где синтезированный генераторами звук в бесконечно тянущейся секунде переливается из надежды в ужас?

Но что сходно со льдом среди стихий?

Ветер.

Он холоден и свободен.

Ветер Бессмертия вырывается из грозовых разрывов и летит над ледяным миром. И повинуются его властным мановениям звери, люди и автоматические машины. Сталь ударных волн трепещет блистаниями в этих порывах. Холод фиолетового пламени, выжигающего ветхие страхи из темных углов. Гул и дрожь лопнувших древних скал поет в его полете: "Возьми этот мир! Он - твой!" Стрелки земных часов улетают на волю - Время сворачивает свою пружину в миллиардах световых лет - разверзаются бетонные створы неба. И звук, пока изливалась секунда, проскальзывал из надежды в ужас - хрустальный смех Бессмертия несет ветер - смех летит рассекающим воздух мечом, и остается за ним ровная гладкая полоса на лице Земли - лишь шуршащий пепел на ней. "Омен" звенит в этом смехе - и Небеса отражают зеркалом - "Nemo", "Никто", "никто"...