Искатель. 2009. Выпуск №2

— Какое-то химическое понимание любви. Изольда, а ведь за любовь убивают.

— Не за любовь, а за измену, — резонно поправила она.

— Изольда, неужели ты не влюблялась?

— Если испытывала сексуальный голод, но всегда соблюдала интимную дистанцию.

Поскольку разговор шел про чувства, то Палладьеву вспомнился лейтенант Облаев, который влюбился в первокурсницу, летал, как воздушный шарик, а потом опал и поник, словно этот шарик прокололи. И признался, что полюбил беременную.

Капитану пришел на ум другой эпизод. Вернулась девушка с работы, дверь в квартиру взломана… Вызвала милицию. Что пропало? Ничего не пропало, а даже прибыло. На книжной полке лежат торт и букет цветов. Она догадалась, что это дело ее нетрезво-влюбленного коллеги. Криминальная любовь?

— Капитан, кофе хочешь?

— Нет, спасибо,

Кофе он хотел, но можно ли пить этот мирный напиток перед тем разговором, который он хотел затеять? Ему показалось, что ее лицо задела обида: видимо, мало кто отказывался пить с ней кофе. А капитана задела опоздавшая мысль: Изольда не признает любви… А как же Генрих? Мысленно помявшись, он спросил прямо:

— Изольда, а Коловратского любишь?

— Капитан, наглый вопрос.

— Ты женщина репродуктивного возраста, а ни семьи, ни детей…

— Капитан, ты нарушаешь права человека.

— Не права человека нарушаю, а элементарную логику. Ты же показала свою любовь к Генриху!

— Как показала? — насторожилась она.

— Изобразила покойницу. А не противно было лежать в гробу, да еще на трупе?

— Ментовская клевета…

— Ментовская? — выдохнул капитан с таким нажимом, что не сказал, а ухнул. Видимо, этот почти дикий звук поднял его. Встав, он уперся взглядом в потолок. Изольда тоже вскинула голову. Капитан проделал молниеносную операцию: прыгнул к ней и отлепил белый кружок лейкопластыря. Там, где основание подбородка сливается с шеей, обнажилась коричневая плоская родинка.

— Хам! — вскрикнула Изольда, приходя в себя. — Какое имеешь право?

— Глянуть на родинку?

В комнате стало тихо и даже пустовато, как после убежавшего вихря. Изольда сидела, будто этот вихрь выбросил ее на берег. Светло-лимонный цвет волос ей не шел. Амбициозной и тщеславной женщине больше к лицу агрессивно-черное. И он не мог понять: ее глаза перестали быть круглыми или от злости сузились, как ее модная оправа?

— Капитан, что вам всем от Генриха надо?

— Для начала — честного признания…

— О, я знаю… Вы ему завидуете.

— Чему?

— Он умен. Деловой, всегда полон идей… У него золотые руки. Он добр, его любят дети…

Капитану показалось, что в его голове что-то щелкнуло. Не иначе как слова о детях и доброте задели какую-то косточку. Но в голове нет костей… Значит, эти слова задели в организме натянутый нерв.

— Изольда, человек, который из людей делает мумии, не может быть добрым.

— За рубежом даже есть такая специальность…

— Да он сделал мумию из твоего отца!

Палладьев мгновенно пожалел о своей вспышке, ожидая ее непредсказуемой реакции. Крика, ругани, удара… Изольда усмехнулась:

— Неправда.

— ДНК-анализ подтвердит.

— Капитан, дешевый ментовской прием…

— Дура, да он из тебя сделает мумию!

— Он меня любит…

Палладьев вспомнил слова Рябинина, что любовь отключает интеллект. Но и тот нерв, который оборвался в нем, тоже отключил какой-то тормоз. Капитан мог бы тормознуть напряжением воли, но не хотел — слепота этой женщины злила.

— Любит? Изольда, да он мальчиков любит!

— Не поняла…

— Голубой он, пидор! Теперь поняла?

Ввиду явной своей абсурдности эти слова ее не тронули.

— Капитан, время другое, и бериевщина теперь не пройдет…

— При чем тут бериевщина?

— Шьешь Генриху клевету…

— Клевету? Да он и сейчас на кладбище в склепе с парнем…

— Каким парнем?

— Который с гульфиком, — бросил он затухающим голосом.

Затухающим, потому что спохватился. К чему завел разговор о голубизне Коловратского да еще сообщил про склеп. И про гульфик.

Сообщил, поскольку был уверен, что она знает о сексуальных наклонностях Генриха. В конце концов, он лишь оборонялся от «бериевщины».

Изольда набрала в грудь воздуха для сильных слов, но произнесла их так беззвучно, что он удивился: как расслышал?

— Капитан, дай время подумать…

Она сняла очки. И капитану показалось, что вместе с очками пропали и ее глаза, оставив лишь одни глазницы, залитые жидкой чернотой. Нелогичный укор заставил его ощутить себя виноватым.

— Ладно, до завтра, — согласился капитан, покидая фирму.

28

Иногда Рябинина спрашивали: не тяжело ли в пятьдесят с изрядным хвостиком работать следователем? Да, стало труднее, но не физически… Не понимал преступников, не соглашался со свидетелями, спорил с коллегами… Он прикинул ушедший рабочий день. Отказался выполнить устный приказ начальника следственного отдела, пререкался с прокурором района, назвал «пнем» доктора юридических наук, поругался с коллегами-следователями…

А как было молчать?

Росла коррупция: ага, нужен закон, а разве в кодексе нет статей о взятках, других должностных преступлениях, которые охватывают любую форму коррупции? Участилось хищение мобильников: ага, нужен специальный закон о воровстве мо-

бильников, а разве нет общего закона о грабежах, кражах? Участились случаи нападения на журналистов: ага, нужен специальный закон о защите работников печати…

К концу рабочего дня Рябинина начинал колошматить какой-то скрытый жар. Тогда он свой злобно-мыслительный процесс обрывал. Сегодня ложился спать пораньше, в двенадцать, чтобы до часу почитать. Разумеется, не прессу. Но и не книги с дамским пустозвонством либо с псевдоумной литературщиной. Поэтому он взял сборник мудрых мыслей.

Раскрыл наугад. И как ошпарился мыслью Гете: «Я ненавижу плохую работу, как смертный грех, но всего более — плохую работу в государственных делах, так как от нее страдают тысячи и миллионы людей».

Эти слова поместить бы в рамочку и развесить во всех учреждениях и министерствах. И ведь когда сказано…

Зазвонил будильник. Да нет, хуже — зазвонил телефон. Для следователя ничего противнее не придумаешь, чем ночной звонок в квартире. Может, ошиблись?

Рябинин взял трубку — нет, не ошиблись. Голос майора был тороплив и хрип:

— Сергей, надо ехать.

— Боря, — сегодня не я дежурю, — удивился Рябинин.

— Знаю, но случай прикольный. Выходи, еду к тебе…

Рябинин хотел его осадить: с каких это пор криминальные

происшествия измеряются прикольностью? Но выдергивать из дому в два ночи по пустяку майор не станет. И следователь подумал, что хватить на дорогу чашку кофе он уже не успеет. Хорошо, что следственный портфель здесь, а не в прокуратуре…

Уже в машине Рябинин попросил майора ввести его в курс дела, потому что начинать расследование с нулевой информации не годилось.

— Сергей, дежурному РУВД был звонок. Якобы на старом кладбище начались «фэнтези»: крики, звон, земля дрожит…

— Ну?

— Второй звонок. Якобы мертвецы вылезли и бродят меж крестов…

— Какая-то чушь.

— Опер съездил. И подтвердил, что на кладбище бесовщина. Крик из-под земли, будто черти друг друга кошмарят.

— Боря, ты с кем-то поговорил?

— С одной женщиной. Она сказала, что покойников тревожить нельзя. А накануне весь день по могилам шатался мужик и рисовал могилы на планчик…

— Какой мужик? — вырвалось у Рябинина.

— Пожилой, в очках, чего-то записывал. Видно, покойникам это не понравилось…

Они приехали и, оставив машину у ограды, двинулись меж могил. Рябинин кладбища не узнавал — оно изменилось, как все меняется ночью. Темноты не было, но в белесом свете, как огромные светлячки, ползали огни. Это опера с фонариками прочесывали кладбище.

У того злополучного склепа толпились люди: Дора Мироновна, Лошадников, эксперт-криминалист, милиционеры, понятые… Металлическая дверь распахнута. Рябинин знал, что в склепе сейчас никого нет. Живых… Дора Мироновна сделала непонятный жест, словно хотела загородить ему дорогу или о чем-то предупредить.