Клуб любителей фантастики, 2008

— Ну, что я тебе говорил! — воскликнул напарник. — Они рады, что мы навестили их снова. Они теперь любят людей.

Но я не мог избавиться от ощущения, что мы лезем снова в ловушку, и что нам теперь из неё не уйти.

— Не спеши делать выводы, — сказал я напарнику. — Ещё неизвестно, какой нам окажут приём.

По динамикам внутренней связи в корабль проник женский, приятный бархатно-чувственный голос:

— Да, мы очень вам рады! Мы сожалеем о том, что не смогли при первом знакомстве оценить широту ваших знаний о Мире, облекаемых в образы, чувства, слова. Вы нам в метафорическом смысле «открыли глаза». Мы хотим узнать о вас больше. Мы теперь так же, как вы, хотим постичь смысл бытия.

— Смысл бытия? Это круто! — воскликнул напарник, не стесняясь того, что его слышат и те, кто решил записаться в наши друзья. — О таком они раньше не думали. Они просто хотели прибрать к рукам всё, что плохо лежит.

Но на его резкость совсем не обиделись:

— Мы просим нас извинить. Мы были не правы. Вы нас убедили, что накопительство в той форме, в которой мы его проводили, не может быть смыслом жизни разумных существ. Мы стремимся теперь стать высшей силой Вселенной. Мы с вами согласны, что дорога к Высшему разуму лежит через то, что вы называете «души людей».

Тут вступил в разговор я:

— Как Вы собираетесь наши души постичь?

— С помощью ваших же чувств. Мы поможем вам себя ощутить героями всех рассказов, романов, повестей, пьес, которые вы нас научили ценить.

— То есть вы хотите, чтобы мы стали актёрами в ваших спектаклях?

— Для вас это будет совсем не игра. Вы будете жить. А значит, — страдать. Мы поможем вам чувствовать жизнь, как у вас говорят, «обнажёнными нервами». Вы покажете нам, как вы способны страдать.

— А что будет с нами потом?

Раздался очень чувственный вздох:

— Вы умрёте. Мы знаем, что сильные чувства людей убивают…

— Ну, — спросил я напарника, — убедился, во ЧТО мы попали? Нам ясно сказали, что нас будут пытать, пока не умрём.

— Вы, очевидно, ещё не постигли суть ваших книг, — изрёк опечаленный шар. — Невыносимой быть может не только боль, но и радость. Мы дадим вам почувствовать радость, восторг и блаженство, а также смятение, страх, крах всех надежд и, конечно же, боль. Но если пытки особенно вам интересны, — тут бархатный голос приобрёл доверительно-нежный оттенок, — то с них и начнём.

Это были последние слова шара. На наши вопросы он больше не отвечал.

Мы потом догадались, что первая пытка, на которую нас обрекли, — страх неизвестности. Мы не знали, что и когда с нами шар собирается сделать. Сколько времени нам остаётся для последних, привычных за годы совместных полётов, бесед? Долго ли сможем смотреть на манящие и совсем теперь для нас недоступные звёзды?

А напарник всё-таки молодец! Ему было бы простительно в такой ситуации устроить истерику, запаниковать, начать ругать себя и других, молить о пощаде или грозить кулаками без толку.

Мы решили, что, сколько бы нам ни осталось, будем жить как раньше. Наслаждаться общением. Говорить и мечтать.

— Нет! — возмущённо воскликнул напарник, наблюдая через иллюминатор на «круглом экране» одну из особенно чувственных, не обеднённых цензурою сцен.

— Я против резиновых женщин!

— Зачем же так примитивно? — возразил я ему. — У шара достаточно много технических средств. Он обобрал немало миров. Может быть, он в своих клетках-колбах растит полноценных статистов — ну и, конечно, статисток — для наших с тобой бенефисов.

Мы помолчали. Подумали каждый о чём-то своём. Потом, когда рекламная картинка на шаре сменилась на безобразно жестокую с лужами крови, багровыми ранами и глазами, готовыми выскочить из орбит, напарник сказал:

— Интересно бы знать, не скачали ли мы ему с тобой по ошибке «Молот ведьм»?

— He смешно, — ответил я. — Мы просто не подумали, что даже в самых гуманистических произведениях нередко описываются ужасы и кошмары. Вот мы с тобой и побываем в «шкуре» — или даже, как нам намекнули, «без шкуры» — любимых литературных героев.

— Ты не помнишь, — поинтересовался напарник, — в сказке про Красную Шапочку волк проглотил бабушку целиком или откусывал от неё по кусочку?

— Не бери в голову! Мы познакомили шар с творчеством братьев Гримм, сочинениями Эдгара По, Хемингуэя, Достоевского, Бабеля, Шолохова. «Молот ведьм» и маркиз де Сад отдыхают!

— А для чего шару всё это нужно? — спросил меня напарник после очередной созерцательно-задумчивой паузы.

— Нужно что?

— Ну, это вот постижение смысла жизни. Ведь он по натуре — обычный бездушный хапуга.

— Не знаю. Может быть потому, что в некоторых литературных произведениях содержались философско-религиозные мысли.

— Ну и что? Разве то, что он хочет сделать с нами, — по-христи… ну, скажем так, по-божески?

— Дело в том, — начал я очередную (кто знает, может последнюю?) лекцию, — что практически все религии признают в человеке «искру божью». Значит, в каждом из нас — частица высшего разума, духа Вселенной, который над всем и во всём. Видимо, наш «друг» осознал, что просто владеть информацией — мало. Чтобы сделаться Богом, ему нужно выжать, вернее — вымучить души людей.

— М-да… Что-то мудрёно. Выходит, путь к Богу лежит через боль, через страх.

— Бывает и так. В масштабах Вселенной жестокость — нормально. Трудно представить себе Мир, в котором была бы одна только светлая сторона.

— И литература это в принципе подтверждает, — согласился напарник. — Но только ведь можно, наверное, к Богу прийти по-другому? Мне что-то не хочется становиться великомучеником — космонавтом.

— Наверное, можно. Но шару мы уже ничего не докажем. Он вырвет нам ногти, снимет скальпы, отрежет уши, носы, языки и, конечно, не забудет про…

— Хватит! — Мой напарник не выдержал. — Ты об этом так говоришь, как будто делаешь сам.

— Извини, — сказал я. — Это от нервов. В старых книгах писали, что есть синдром замещения «жертва — палач». Ты спрашивал, можем ли мы избавить себя от страданий? Я пробовал утром открыть аптечку, в которой, ты знаешь, есть «особые» препараты. Дверцу заклинило намертво. Я полагаю, что всё, что помогло бы нам свести счёты с жизнью, теперь для нас недоступно.

Напарник мне не поверил и попытался (разумеется, безуспешно) закрепить конец галстука на тут же лопнувшем креплении площадки под куполом рубки.

— Что же нам теперь делать? — спросил бедняга растерянно. — Я готов, если нужно, пожертвовать жизнью за правое дело, но… я… боли боюсь.

— Вот если бы мы смогли шар каким-либо образом убедить, что наши страдания ему не нужны, — начал я вслух рассуждать. — Что он получит желаемое, не причиняя нам ни физической боли, ни терзая наш дух.

— Может быть, — предложил напарник с робкой надеждой, — мы докажем, что всё, что ему нужно, у него уже есть?

— Докажем, как же! — сказал я ворчливо. — Объявим, что всё, что содержится в книгах великих писателей прошлого, — глупость и ерунда.

— А хоть бы и так! — огрызнулся напарник. — Я готов, если нужно, это сказать.

— Ну да! — усмехнулся я. — Шар тебе сразу поверит. Он, между прочим, достаточно вдумчиво ищет и чувствует смысл… если он, этот смысл, в книгах есть…

— Стоп, стоп, стоп! Ты намекаешь на… — догадался напарник.

— Конечно! Мы с тобой упустили из вида современную литературу. Ты её ведь, кажется, изучал?

— Не вполне современную. Той поры, когда членство в литературных кружках ещё не передавалось по наследству, и писатель был вправе выбрать собственный стиль.

— Напряги память. Ты же помнишь все учебники наизусть.

Напарник наморщил лоб.

— Вот, пожалуйста!

— «Это был в целом достойный период, когда написанные в тему конкурсов глубокие и нетривиальные рассказы в целом уже не воспринимались, но похожие друг на друга как две капли воды ещё не срывали аплодисментов. Побеждали тогда нередко рассказы добротные, но не имеющие ничего общего с темой, которую задали организаторы. Примерами из первых «Сломанных прялок» (есть версия, что тогда они назывались «Рваные грелки». — Прим. ред.) и конкурсов «Алой розы» (может быть, «Малой прозы». — Прим. ред.) могут служить…»