Второе пришествие инженера Гарина

– Если вы все знаете, сударыня, что же тогда вы хотите от меня еще, – огрызнулся янки, чуть скашивая голову. – Но только помните: вы уже вычислены, и моя смерть не в вашу пользу.

Зоя тычком револьвера вернула ему понимание ситуации:

– Вам-то что до того, – с простреленной головой. Лучше подумайте, пока есть чем: как помочь себе и своему товарищу. Какими инструкциями снабдил вас Роллинг? Что должны были вы сделать, и этот… – Зоя брезгливо покосилась себе под ноги.

– Идентифицировать вашу светлость, мадам, – криво усмехнулся допрашиваемый. – И поверьте, что вам лучше придерживаться действительности… – он уже сидел, осмелев, привалившись к дверце и оглядываясь, косясь на Зою.

– Вам-то тем более, – прервала она. – Вам еще надо будет выпутаться из этой скверной для вас истории. Мне не нужны свидетели из числа лиц сотрудников ФБР, или откуда вы там…

– Мы исключительно частные лица… из охраны мистера Роллинга, мадам. Ваше реноме – это тайна двоих.

– Что такое вы несете! – изумилась Зоя. – Не заговаривайтесь. Впрочем, узнаю Роллинга. Всегда был шкурник и собственник во всем. Но ближе к делу. Что он хотел на первом этапе этого… мероприятия?

– Только ваше пленение и установление личности.

– И если я та, за которую вы меня принимали?

– Попридержать, так скажем, до личного визита мистера Роллинга в Европу. Дальнейшие инструкции должны были исходить уже непосредственно от него.

Зоя нахмурилась. Покусала губы. Отерла тыльной стороной руки с револьвером алый большой рот. Чуть задумалась:

– Пристрелить вас я, конечно, могла бы, но вы мне нужны. – Она вырвала листок из блокнота, надписала крупным (институтским) почерком: «Фонтенбло, 23 июня. Живи и помни. Все условия должны быть соблюдены». – Вам будет сохранена жизнь ради этого, – что вы и вручите лично вашему хозяину. Его благополучие теперь в ваших руках. Мы же, со своей стороны, будем считать, что он эту записку получил. Одно ваше глупое, никому не нужное признание в комиссариате полиции, и мистер Роллинг пристрелит вас собственноручно. Однажды он выпустил при мне четыре пули в одного советского подданного и шпиона. Судя по отметке в прикрепительном листке, вы остановились… ну да это и не важно. Мне достаточно знать, что вы прибыли в Берн, по делам «Кристи». Как видите, я в курсе всего. (Допрашиваемый янки тоскливо взирал на заснеженные хребты Монблана, на пологие отроги Альп, с прилепившимися охотничьими домиками и трех-четырехкомнатными отелями, где он, проживи хоть два своих века, никогда не отдохнет). И вам, конечно, известно имя Гирша, – продолжила Зоя, уже вполне владея ситуацией, – так вот, все его требования также в интересах мистера Роллинга. Касается это и меня лично: как-никак эти вещи – моя собственность. (Позволила она себе эту интермедию). Сейчас вас доставят до первой амбулатории. Там сошлетесь на что-нибудь… в этой стране теперь многое случается.

Зоя, точно испытывая мгновенный упадок сил, опустила голову, склонившись к плечу Валантена. Глаза того увлажнились. Зоя прошептала ему что-то на ухо. Он кивнул, но с сомнением взглянул на пленника: «кинжал милосердия» в его руке убрался в специальное гнездо, чтобы через мгновение выпрыгнуть, заигрывая на солнце. Зоя покачала головой.

Спустя некоторое время черный «форд» доехал до окраинных домов Лозанны. Из автомобиля вышла высокая, стройная женщина, оправляя короткий жакет и юбку. Была она при вуальке, и шкатулкой под рукой. Уже наемным экипажем она доехала до улицы Риволи, забежала на двадцать минут в дом, где прожила полгода. Оттуда вышла с небольшим багажом и на той же машине выехала в направлении Цюриха.

Такова была инструкция Гарина на случай провала конспиративной квартиры.

Более чем запыхавшийся господин, со сбившимся на затылок котелком и с ужасным выговором (смесь нижегородского с французским), растолковывал шоферу такси, куда и как ему надо ехать, чтобы не так и не эдак; но, по существу, надо ему нагнать одну машину по трассе из Лозанны и держать ее в виду. Деньги были обещаны немалые, задаток вручен тут же. Пожав плечами – ему-то что – водитель и наниматель отправились немедля.

*** 52 ***

Шельга читал удивительный отчет, присланный ему из отдела дешифровки. За словами, выражающими коммерческую деятельность, вставали иные материи. Целая шпионская одноактная пьеса, разыгранная, как по нотам: женщина – объект слежки нескольких разведок, попытка ее похищения, внезапное и варварское вмешательство некоей третейской стороны (возможно, сообщника женщины) и, быть может, совсем мрачная, кровавая история, имевшая место, когда автомобиль скрылся в неизвестном направлении. Только, к слову сказать, по всем агентурным донесениям, в тот день и в последующие ближайшие – в Лозанне не было зафиксировано ни одного случая обращения в больницу с черепно-мозговыми травмами, или как-то иначе. Ну, чем не история из жизни легендарной Маты Хари! Вот только если бы все с самого начала было замешано на ней одной. Но ведь она находилась под контролем ведомства Шельги исключительно лишь по связи с человеком, занимающимся сомнительными изысканиями в горах Швабских Альб. Где тут параллель, а где прямая зависимость? Или женщина эта сама была темная авантюристка, проходившая по какому-то своему делу?

День был на склоне короткого августовского вечера. И здесь, под окнами, на дне узкого двора-колодца, уже залегли густые тени. Постояв у окна кабинета, Шельга опустил плотные кремовые шторы, закрыл и опечатал сейфы. То же проделал и с входной дверью. Положил ключи в холщовый мешочек и сдал на вахту. Такой здесь был порядок.

На улице, по пути вниз, оглянулся на административное здание (постройки этого года), с пилонами и цоколем из блоков необработанного камня и полированного черного ламбрадора. Здание ему нравилось. Это была одна из примет времени – функциональная планировка, не лишенная элементов затейливого барокко и эстетики целесообразности, – русский модерн… Москва перестраивалась. Позади осталась Лубянка. Шельга быстро шел проспектом Маркса. Миновал арку Третьяковского проезда, башню древней китайгородской стены, повернул на Неглинную. Здесь, как и по всему Белому городу Москвы, господствовала архитектура эклектики и стилизаторства. Фасады, облицованные естественным камнем, украшенные барельефами, вазами, стрельчатыми окнами, приевшимися каменными розами и гирляндами. Москва лабазная, Москва византийская, Москва мещанская, прущая во все и вся.

А где-то еще были Кузнецкий мост, Петровка, – с еще большим многообразием застроек. В дореволюционном прошлом, эти улицы был сосредоточием дорогих магазинов и французских лавок, но и сейчас, в советское время, эти места оставались центром московской индустрии роскоши и моды; насколько и вообще это последнее можно было упоминать без подтекста. Сейчас на часах Шельги было 7, и, должно быть, усталые, красивые девушки продавщицы прибирали не распроданный товар. Делали уборку. Наспех красились и пудрились, и, захватив простенькие свои сумочки, устремлялись на улицы и улочки Арбата, Сретенки, Столешникова переулка, постукивая каблучками, торопясь в женские общежития или коммунальные квартирки.

Чуть задумавшись и как бы по ходу дела, Шельга припомнил основы советской коммерции, какие ему преподнесли в учебные часы, в классах разведшколы, и очень смахивающие на политбеседы. Ведь и деятельность собственного его подразделения проходила под этой вывеской. Эта уловка позволяла его агентам беспрепятственно получать визы на въезд в те или иные сопредельные государства, иметь всякого рода аккредитации, свободно передвигаться, менять местоположение, устанавливать и обзаводиться связями, отбивать шифрованные телеграммы. Так что работы у торгпредства хватало, и никого не удивляла пронырливость и вездесущность его служащих. Вот только сейчас Шельга направлялся в Александровский сад больше по надобности, скажем, душевной. Там у него была назначена встреча с Хлыновым Алексеем Семеновичем. Этого человека Шельга встретил днем в коридорах своего ведомства, где тот прошел дотошный инструктаж и теперь хлопотал о выдаче ему заграничного паспорта. Рогаток и предвзятости было еще предостаточно: особенно после ряда историей с «невозвращенцами», по большей части спецами, – и отчего ко всякому командированному за рубеж научному работнику относились с пристрастием. Желая сгладить невыгодное впечатление от методов некоторых своих коллег, и по старой дружбе, он и упросил Хлынова о встрече.