Белый Всадник (СИ)

Между тем Клерми бубнил, буравя взглядом шершавую поверхность стола, словно боясь поднять глаза на Дана:

- Ни к чему это... Никогда они не ходили с севера. Чего это они с севера пойдут?

- Ну а если пойдут? - спросил Дан.

- Откуда вы взяли, что они могут подойти с севера? - спросил Эгадон.

- Это не мое слово, - сказал Дан, медленно посмотрев на него. - Это слово Королевы.

- Ну, они знают, - так же недовольно продолжал Клерми. - Да только плохо это нам. Посевы погибнут, считайте, опять же, скот где пасти?

- Наши посты есть на юге, - сказал Дан. - Разве там погибли посевы?

В этот момент Таня почувствовала неожиданный сильный толчок в грудь, такой явственный, словно кто-то ударил ее, лишь секунду спустя она сообразила, что это не был физический удар. Ледяная рука сжала сердце, болезненно завибрировавшее, и Таня подняла взгляд - и столкнулась со взглядом Эгадона. Зрачки его странно двигались, он как бы не смотрел на нее, и в то же время Таня ясно ощущала его внимание. Она не опустила глаз. Она смотрела на Эгадона в упор, и ей показалось, что сильный поток огня, словно выброшенный из карроса, только невидимый, исходит от нее, и огонь этот схлестнулся где-то посередине с силой, направленной на нее Эгадоном, остановив эту силу. Поддерживать этот огонь было не труднее, чем держать каррос, только не рукой, но сердцем, болезненно ноющим. Сквозь этот огонь смутно Таня видела и слышала окружающее. Лицо Эгадона показалось ей своеобразно красивым: коротко подстриженные темные волосы, правильные, крупные, мужественные черты. Разве что несколько крупных угрей портили его. Один из этих досадных прыщей красовался прямо на кончике носа и странно гармонировал с глазами, образуя ярко выделяющийся на лице горящий красноватым треугольник. Словно третий, пылающий вулканической энергией глаз.

Между тем как сквозь пелену доносился голос Дана.

- Все зависит от вас, - негромко говорил он. - Если вы не хотите, я сейчас же отдам приказ, и мы уйдем из поселка. И школу закроем, и больницу.

- Простите, ваше сиятельство, - возражал кто-то (Таня не видела, кто, ибо не отрывала взгляда от Эгадона), - Зачем же так? Кто же против больницы-то? А только вы поймите... У вас оружие. А у нас что? Гарпуном будем обороняться?

Таня молча смотрела на Эгадона. Больше всего ей хотелось лечь, упасть в обморок. Ее тошнило, закружилась голова, и невидимый этот поединок был для нее реальнее любых слов и действий. Зачем он делает это? Зачем? Не сдерживать его? О нет, это невозможно, такой сильный поток может оказаться смертельным... И потом он пойдет на Дана, Дан сильнее, ему это ничего не стоит, сдержать какого-то там Эгадона, но ведь Дану нужно разговаривать, не для дуэлей он здесь... Вот для чего он позвал меня, сообразила Таня.

Кто же этот человек? Теппел ли он? Или просто ненавидит нас, потому что мы на него не похожи? Людям это так свойственно... Он боится, сообразила Таня. Он явно боится, а именно - он боится карроса, висящего у меня на ремне. Панический страх перед карросом - вот что сдерживает его. Поэтому он решается напасть только невидимым образом. Однако, ведь это нужно обладать такой силой... Откуда это у него?

Таня вцепилась руками в краешек скамьи. Что ж, как бы ни был силен этот человек, за мной стоит сила мощнее. Королева защитит меня... Да и я не слаба, не так уж бессильна. Она мало прислушивалась к разговору, довольно бестолковому. Наконец звучный бас перекрыл остальные голоса и продолжал в мгновенно установившейся тишине. Это впервые заговорил до сих пор внимательно слушавший старейшина Скир.

- Ваше Сиятельство, - спросил он, - Вы можете дать нам гарантии, что защитите поселок от теппелов?

Наступила тишина, повисла, и никто не решался нарушить ее. И в тишине, после молчания - негромкий голос Дана:

- Мы не знаем силы теппелов. Мы можем дать только одну гарантию. Пока будет жив хоть один из моих бойцов, ни один теппел не войдет в пределы Поселка.

Снова тишина. И голос Скира.

- Вы можете делать то, что считаете нужным, к северу, к югу от Поселка, и здесь, внутри.

И потом как-то все засуетилось, зашевелилось, поднялось. Эгадон ушел. Встала и Таня, поборов приступ головокружения. Вышла вслед за Даном, накинув плащ. Уже на улице Дан остановился, повернулся к ней.

- Присядь - сказал он, указывая на близлежащую завалинку. Таня послушно повалилась на холодный камень. Дан сел рядом, и вскоре боль в сердце утихла. Голова перестала кружиться, Таня облегченно вздохнула.

- Прости меня, ради Бога, - сказал Дан, - Я не должен был тебя звать.

- Я для того и здесь, в Ладиорти, - быстро возразила Таня, - чтобы тебе помочь. Не знаю только, не бесполезно ли это было...

- Ну что ты, - Дан улыбнулся, - без тебя бы я не справился.

Таня почувствовала, как улыбка, помимо воли, неудержимо рвется на лицо.

- Ну пошли, - сказал Дан, и они поднялись и двинулись вперед, по улице.

Скорей! - они скакали вновь по полупустой серой земле, скорее к Замку. И лошади, почуяв близкий кров, торопились, рвались в галоп. Ветер касался заледеневшей, нечувствительной кожи, и Таня сжимала изо всех сил повод покрасневшими пальчиками, ей нелегко было сдержать коня. Серое тихое пространство вокруг, не видно, не слышно, и низкие травинки гнутся под копыта... И наконец - Замок, и открываются ворота, и четверо в серебряных плащах въезжают в маленький беленный поселок. Спешились, и коней повели в поводу. Молча до конюшни, и тихо разговаривая - вышли, привязав животных. И разошлись по делам, и Таня осталась одна на улице. Она пошла вдоль полуслепых домишек, где негромко разговаривали, пели или же молчали. Но ей здесь было хорошо, и никогда она не чувствовала себя здесь ненужной. Она могла бы войти в любой из домиков, но брела без особой цели и в конце улицы встретила Полтаву.

... Маленькая сырая комната, сероватые стены и тусклый свет из оконца вверху. Запах дома, и легкий треск горящих дров, музыка, музыка, которой не слышно, но которая есть. И двое возле низкого стола, две девушки, они шьют простыми длинными иглами, и светлая головка склонилась над работой, и схваченная хайратником темная шевелюра той, что постарше, склонилась над шитьем. Таня тихонько шевелит губами, помогая себе, и маленькие руки неумело справляются с толстой иглой, прокалывая грубую ткань. А длинные ловкие пальцы второй шьют играючи, а в зеленоватых глазах замерло что-то полузабытое, прекрасное, а может быть очень печальное. Она вскидывает полотно на колене, на живописной драной заплате вытертых джинсов, зубами отрывает нитку, начинает следующий шов. Она кидает мельком взгляд на Танину работу и говорит тихонько: