Эликсир от бессмертия

Утреннее солнце светило сквозь кроны, грело затылок и спину. Сразу стало легче идти и дышать. Ночью было холодно — зверски, до судорог в мышцах, будто сентябрь, а не июль на дворе. Или, может, Вит так ослаб после всего, что случилось с деревней и с ним.

С тех пор как он надел кольцо, прошло много времени, полночи и утро. Но он не рискнул уходить, пока небо не забелело. Знал, что к деревне псы не сунутся — чуют беду, сволочи, и боятся. Сидел под дубом, сжавшись в комок, сунув руки под мышки и натянув на колени меховую безрукавку, и все равно трясся крупной дрожью. На ходу ему полегчало, зато пальцы от холода занемели. А потом и солнышка дождался. Вот и ладно. Ноги у Вита длинные, впереди целый день. За один день с голоду помереть нельзя, а вечером он будет у входа. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Между стволами берез завиднелись густые заросли отравника. Вит обрадовался, будто поляне с грибами. Когда он выспрашивал у Айгена, как добираться до того входа —на всякий случай, мало ли, — Айген десять раз ответил, что Виту ходить туда не надо, и не будет надо, и не может быть надо, а на одиннадцатый фыркнул, махнул рукой и сказал: «Ну уж если, чего доброго, придется, двигай вдоль Бурого ручья, это самое простое. То есть не вдоль, там берег отравником зарос, а рядом. Вниз по течению. Ручей выведет».

Натянув рукава рубахи на кулаки и стараясь дышать пореже, Вит проломился сквозь отравник. Зубчатые листья закрывали небо, зеленая стена казалась непреодолимой, но толстые мохнатые стебли, если их придавить ногой, с хрустом ломались. Главное, чтобы по лицу не хлестнуло.

Точно, вот он, Бурый ручей, катит прозрачную воду по ржавым камешкам, посверкивает на солнце. Вит сначала напился — во рту, оказывается, пересохло, — потом сорвал травинку, бросил в ручей. Ага, туда.

Из зарослей он выбрался благополучно, не обжегся ни разу, и в груди не зачесалось. И под ногами появилось что-то вроде тропинки: пролысины в траве. Значит, люди ходили! А что редко ходили, так это понятно.

Вит прибавил шагу. Над головой у него то и дело перелетали стайки синичек, перезванивались, будто денежки пересыпают из горсти в горсть. Он не то чтобы повеселел, но как-то забылся на ходу и чуть было не запел в голос: «Кора-аблик поднял якоря...» И тут же осекся. Спятил, что ли — петь в Хозяйском Лесу.

Справа от тропы начался малинник. Спелые, налитые соком ягоды попадались редко, больше было зеленых и розовых, но Вит обрывал все, какие отделялись от стерженьков, и горстями запихивал в рот.

Впереди, совсем близко, что-то прошуршало. Хрустнула ветка.

Забыв дожевать малиновые зерна, Вит замер и прислушался. Все было тихо, только ветерок шелестел и птички как ни в чем не бывало продолжали петь. Но кто-то там все-таки есть! Волк или пес, или... еще кто-нибудь. А я, считай, голый, как демонская задница, всего оружия — нож в кармане.

Вит прочистил горло и громко, отчетливо произнес первый ключ. Он не было уверен, работает ли здесь первый или пришло уже время для других. — «А чего ж не проверил, болван?» — поинтересовался ехидный голосок в голове.

— Не надо! — тоненько вскрикнули впереди. У Вита отлегло от сердца.

— А ты вылезай, нечего прятаться! — строго приказал он. — Ну?

— Куда вылезать?

— На тропинку.

— Куда?!

— К ручью, от тебя вправо.

В малиннике снова захрустело. Выбравшись первым, Вит посмотрел, как она продирается сквозь колючие стволики, и не сдержал ухмылки. Наконец девчонка встала перед ним. Глядит настороженно, теребит подол безрукавки из пестрого кошкиного меха. Юбка бурая, рубашка тонкого полотна, в мелкую складочку. Ткачихи у пореченских — мастерицы. «Были», — уточнил поганый голосок.

— Ты кто?

— Яна. Из Поречного.

— Ваши тоже это... под землю?

— Да. Ночью. А ты кто?

— Вит с Южного Холма. Нас — в полночь. Я один остался.

— И я. Наверное. Я в лесу была.

— Ждала кого-нибудь?

— Нет, — Яна нахмурилась, и он смутился. — Травы собирала.

— А ваш Хозяин что же?

— Не знаю. Может, он не смог ничего сделать. А ваш?

— А нашего убили! — отрезал Вит. И отвернулся, потому что губы у него задергались и в носу стало горячо.

— Так это ваши сделали?! — голос у девчонки стал другой, низкий и резкий, будто молотком о железо ударили.

— Нет! Не знаю. Какая теперь разница.

Он врал. Половина Южного Холма слышала, все поняли, что случилось, а толку-то?! Леха-башмачник как раз напротив них жил, так что Вит еще и видел, как это было. Леха застал свою Вету с кузнецовым подмастерьем. Леха был хворый, его в детстве прокляли, а жена у него была стерва. И что она гуляет, все давно знали, кроме мужа. А может, и он давно знал, просто в этот раз конец пришел его терпению. Подмастерье убежал, а Леха стал орать на Ветку-стерву. Она тоже не молчала. Визжала как резаная, на всю деревню разобъяснила, почему Леха сам виноват. В ответ им собаки залаяли, тетка выбежала, стала Вету стыдить. И тут Леха, саданув калиткой о забор, вывалился на улицу, рухнул на колени и принялся орать запретные Слова. И раз проорал, и два, и про Ветку кричал, и про ее мужиков, и опять... Главное, трезвый был. Он вообще не пил. Вит и дядька ринулись за ним, дядька дал Лехе поленом по затылку, тот упал и замолчал. Да поздно было. Если бы сразу, до второго раза или хотя бы до третьего, тогда, может и обошлось бы.

Вит передернул плечами, вспомнив, как оно было. В сумерках не сразу и разглядишь, но вот этот шорох в ушах и дрожь земли... улица превратилась в зыбучий песок, закачалась и провалилась сама в себя, и рвалась гнилой тряпкой зеленая шкура травы... прямо под ногами у дядьки, и дома начали валиться и рушиться, и Вит, не помня себя, несся вдоль тележной колеи — трава между колеями, будто шов на тряпке, еще держалась, бежал на голос Айгена, который не его звал, а орал противоклятья...

Он перевел дыхание и взглянул на девчонку. Она не плакала, смотрела куда-то через его плечо, совсем спокойно, только тонкие пальцы, бурые от загара, вырывали клочья шерсти из безрукавки.

— Ваших никого не осталось? — спросил он.

— Не знаю. А ваших?

...Страшный вопль, заглушаемый землей; и кто-то визжит, еще не засыпанный, падает в провал — человек или лошадь? Нет, перед этим, еще до того, как он с разбегу перемахнул через трещину в земле, — в обычное время он и на краю-то побоялся бы встать, а тут как бежал, так и прыгнул, и оказался на островке, который прежде был пригорком по пути к лесу... вот тогда — он слышал, как батюшка Олег через две улицы кричит, вызывает людей из домов...

— Не знаю. Может, кто и ушел.

— Так мы ваших пойдем искать?

— Где их искать? И зачем, главное?!

— Все-таки с людьми... проще, если что.

— С людьми проще, если что, снова в беду вляпаться, — зло ответил Вит. — Здесь тебе не твой огород, а Хозяйский Лес.

— А ты, что ли, Хозяин?! — Наверное, она хотела спросить насмешливо, а получилось — с надеждой. — Слова знаешь, и вот... — она показала на кольцо.

Вит отвел глаза.

—Не совсем. Ученик.

Если честно, то и не совсем ученик. Айген никогда не называл его учеником, да и дядька никогда не отдал бы племянника в ученики к Хозяину. Но Айген его учил. А теперь у Вита и кольцо было. Лучше бы не было.

...Он допрыгнул, и островок накренился и зашатался, пригорок под ногами поплыл обратно к лугу, как тонущая лодка, оседая с каждой пядью, и Вит снова прыгнул, теперь вверх, изо всех сил оттолкнувшись, и вылетел на надежный берег. И упал ничком, рядом с Айгеном. Только Хозяин Южного Холма лежал наоборот, головой к трещине, и руки его вцепились в оборванный травянистый край земли, будто Айген пытался стянуть разрыв. Вит разглядел рану у него на лбу. Охотничьим топором, наверное, но сам топор свалился в пропасть.

Кому померещилось, что Хозяин может не отвращать, а кликать беду... или просто от злости, что у него-то земля под ногами не расползается... и верно: какая теперь разница. Кто бы ни был тот дурак, метнувший топор, Айгена он пережил ненадолго.