Я и Я (сборник)

– Ты, рома, не умничай. В школе, конечно, нам говорили: это нехорошо, то плохо. Но с тех пор много чего утекло: воды, крови… Мир изменился. Я тоже другой стал. А где совесть была – там крыла выросли.

Что ж, не он один претерпел такие этические мутации.

– Ну а как же… А как же Дробота, что спасет мир? – прибег я к последнему аргументу.

– Мир! А причем тут ты? – и добавил для смеху: – В утешение могу сказать следующее. Обещаю свою новую жизнь прожить иначе. Не брать от нее лишнего. Никого без надобности не обижать. Не посягать на чужую жизнь и другие либеральные ценности.

Пили мы, очевидно, до позднего вечера – с перерывами на аперитив. Конец всего этого я не помню. Ни в той, ни в другой голове не запечатлелся конец. Следующей визуальной картинкой был балкон. Влажный, как всегда по утрам, газон. Небо, неубранное после вчерашнего.

Помню, снился под утро сон.

– Я тебе даже две визы выпишу, – говорил Овир, лично вешая на меня тяжелый пояс. – Главное – сделать хорошую мину. А хорошая мина при даже плохой игре разнесет эту игру вдребезги.

Не исключено, что между этими двумя одинаковыми умами тоже существует нечто вроде спутанного состояния, думал я, глядя с балкона, как Витя отъезжает на своем БМВ. И оппонент, сочтя Витины думки для себя опасными, мог бы сработать на опережение. А если нет, то телефон Овира наверняка имелся в Витином мобильнике. Выяснить этот номер, позвонить, предупредить? Переиграть ситуацию?

Тут без стука распахнулась дверь, вошел Витя, сказал:

– Ну что, пора от страшных снов перейти к делу. Знаешь, я тут и повод для убийства подобрал – разногласия в вопросах модернизации экономики. Это сейчас самый модный мотив.

Тут я опять проснулся, и вообще в течение дня засыпал и просыпался множество раз, удивляясь сонливости. Вялость, которую я приписал похмелью, угнетала меня. И безразличие, едва ль не покорность судьбе. То же самое происходило со мной в тюрьме, и бесконечные перезагрузки до того замутили мой ум, что я уже не понимал, кто я и где нахожусь.

– Надо что-то решать! – бормотал-беспокоился Рафик, бегая меж наших двух шконок. – Убьет твою копию этот бандит. Мне ж ее надо понаблюдать обязательно. Мне ж еще почти полгода пыхтеть!

– Ты ж сам сказал, что первым делом он от оригинала избавится.

– И то правда! – сказал он и несколько успокоился.

Я заметил, что в своей эгоистической увлеченности экспериментом он мне не очень сопереживал. А самое удивительное, что и сам я сопереживать нам обоим не торопился. Ни себе, ни совладельцу моей личности на воле – если волей можно назвать периметр Витиного участка.

Витя, очевидно, уже пожалел, что по пьянке со мной разоткровенничался. Вечером он сказал:

– Убивать, действительно, не то что жалко, но как-то нерационально. Я сейчас как раз думаю над тем, как тебя рационально использовать. Может, Михалковых с Кончаловскими забашлять, чтоб кино про тебя сняли?

– Надо было сначала с намерениями определиться, а уж потом проект затевать, – сказал я безжизненно.

– Не люблю загадывать, – сказал Витя. – Загадывай, потом отгадывай, почему все не так…

Документы, друзья, деньги – все это в городе у меня было. К сожалению, на другое лицо. Если бежать, то бежать надо в двух экземплярах. Иначе не имеет смысла побег. Не оставлять же в заложниках часть своего «я». Но если уйти от Вити не составляло труда, то о побеге из заключения не стоило даже думать. Да и воли на свершение подобных действий у меня вдруг не стало. Я опять задремал.

– Сомлел, – то ли приснился, то ли донесся сквозь сон Витин голос. – Ешь витамины, бегун!

Приступы моей абулии не укрылись от Рафика.

– Возможно, что двойники не обладают полной самостоятельностью, – теоретизировал он. – Что они ограничивают друг друга в степенях свободы. То есть воля одного тормозит волю другого. Как ты думаешь? А?

Он тут же позвонил Вите.

– Надо их на одном поле свести, – сказал он. – Для чистоты эксперимента.

Потом выслушал Витины возражения.

– Если что, – заверил его Рафик, – обратно-то сесть всегда можно. Тут важно знать, как они со своим двойником встретятся. Как прореагируют друг на друга? Как себя поведут?

Витя что-то ему ответил.

– Ярар, – сказал Рафик, выражая согласие.

Задрав подбородок, Витя подтягивал узел галстука, собираясь на какую-то кинематографическую конференцию.

– Так-то так, – говорил он в трубку мобильного, – но что-то сдается мне, что до окончания эксперимента вас троих нужно взаперти держать… Ладно. Будет им рандеву. Только учти: головой отвечаешь!

Он сорвал галстук и отбросил его прочь. Сунул мобилу в карман.

– Ярар… – передразнил он Рафика.

Было немного боязно. Да и кто б не испугался встречи с тем, кто знает и понимает тебя не хуже, чем ты сам? Кому ведомо твое самое сокровенное? От коего не укроется ничего, что есть в тебе подлого, кому явственно мельчайшее движение твоей души?

Кроме того, существует африканская народная примета на этот счет: встретить двойника – к смерти.

Решения Витек принимал быстро. Катя явилась ко мне уже наутро.

– Доктор попался добрый, – сказала она. – В невменяемости не отказал.

При других обстоятельствах я б эту адвокатеньку расцеловал.

– Вы, кажется, не очень-то рады?

– Рад, – выдавил я.

Встретить адвоката – к перемене участи. Это из разряда отечественных народных примет.

– Можете уже собирать свои вещи, – радостно заверила меня Катя. – Еще денек-другой – и…

И – свежевыбритый, простившийся с Рафиком, я вышел за ворота тюрьмы. Мой прежний костюм сидел на мне мешковато.

– Так вот ты какой! – сказал Витя, видевший меня в этом обличье впервые. – Ничего, внешность располагающая. Понятно, почему тебе дятлы баксы несли. Вот закончим с нашей насущной темой, станем вместе обувать обывателей. Мне двадцать процентов. Тебе – тоже двадцать. Остальное поделим в иной пропорции. Тебе теперь ничего не грозит, раз уж оформили юридически как юродивого.

Мое настроение, несмотря на радостное событие, оставалось мутным и переменчивым. Привычная абулия вдруг сменилась лихорадочным возбуждением. Я внезапно и неестественно оживился, суетливо вертел головой, шарил вокруг себя, словно был в поиске. Витя, в обычном своем монологе, поначалу моего смятения не замечал.

– Сидим, квасим: Элемент, я, Шифанера с Квакиным – весь гегемон. В «Нептуне» было. И вдруг налетает, словно демон, ОМОН…

Замутненным сознанием я улавливал отдельные словесные обороты, но их значение от меня ускользало, не хотело складываться в осмысленный речевой продукт. «Гегемон-ОМОН», – настойчиво крутилось в башке, потом и это исчезло. Мне показалось, что я отключился на пару минут, ибо мы как-то мгновенно быстро миновали целый квартал. Возникла уверенность, что именно так сходят с ума. Я запаниковал. Мои поскоки и ерзанья стали активней, а в особо остром приступе паники я попытался открыть дверцу автомобиля, чтобы вывалиться на ходу. Оказалось, что она заблокирована.

– Эй, ты чего? – обратил наконец внимание Витя на мои обстоятельства. – От воли крыша поехала?

Я извлек из горла какой-то звук, схожий с кудахтаньем, и тут же надолго, почти до икоты, закашлялся. Витя, не выпуская руля, похлопал меня по спине. Это реально меня успокоило. Во всяком случае, позволило взять себя в руки и не демонстрировать свое состояние на публику.

– Это бывает… – успокоился Витя на мой счет. – Сейчас прибудем. Светка делает шоппинг. Товарищ майор при ней. В доме, кроме тебя да собак, никого нет.

Я вылез из-под стола. Отер пот. Тихо, сказал я себе. Спокойно. Поводов для паники нет. Я выглянул в балконную дверь. Во дворе – пусто.

Страхи мои улеглись. И даже того более: сменились радостным нетерпением. Оба пса, замерев, как изваяния, уставились в створки ворот. Я им посвистел. Они повели ушами.