Обретение Энкиду

Мы с этим смотрителем отлично ладили. Вместе пили сладкое хмельное вино из выдолбленной тыквы. Он рассказывал мне смешные истории о жрецах владельцах поля. Я хоть и боялся - вдруг боги услышат и жрецам нашепчут но слушал и смеялся в кулак. А тот смотритель - он ничего не боялся. Он и богов не боялся, храбрец был отчаянный, богохульник, вор и бабник. Ну и выпивоха, конечно. Удалой был человек! В черных волосах аж синева отливает, глаза - как у дикого коня, большие да влажные, из-под бороды алый румянец будто пожаром бьет. Женщины при виде него таяли, словно от одного взгляда на такого красавца все кости у них теле размягчались. А детей от него почему-то не рождалось, да только он об этом не слишком задумывался.

Конечно, мы с ним воровали у жрецов. И зерно воровали, и рабов. Тем прижигали храмовое клеймо, ставили другое и продавали на сторону. Мы понемногу крали, так что нас долго не могли уличить. Я чувствовал, какой интересной, насыщенной, полной риска и приключений казалась мне жизнь благодаря этим кражам.

Да, мне было интересно воровать...

Потом моего напарника все-таки поймали за руку. Обнаглел. Его потащили пытать. Он только головой мотал и мычал, роняя слезы. Не знаю уж, что с ним сделали, только одно и видел: как вынесли из храма мешок, а из мешка красное капало. Так в мешке и закопали. А потом подошли ко мне и наложили на меня руки.

Ох, и взвыл же я!.. Рвался на волю, просил-умолял, бородой весь храмовый двор подмел, животом вытер. Жрецам сапоги вылизал. Только без толку. Кто у храма крадет, тот богов обворовывает, а за святотатство карали тогда беспощадно.

- Это ваша прошлая жизнь, - заворковал успокаивающий голос где-то далеко-далеко. Я лежал, простертый на каменном столе, и жрец с позолоченным лицом уже изготовился содрать с меня, живого, кожу. - Эта жизнь миновала. По вашей собственной воле вы можете выйти из этого тела и подняться над ним. Вы можете наблюдать со стороны за происходящим. Вы можете не пожелать наблюдать за происходящим, а вернуться сюда, в вашу нынешнюю жизнь, в это прекрасное место.

С величайшим облегчением я ворвался в свое сегодняшнее тело. Я был весь потный и дрожал. Учитель Бэлшуну обтер мне лоб платком и безмолвно налил полстакана эламского виски.

Я жадно проглотил виски, но даже не захмелел. Меня колотило, я был готов разрыдаться.

- Поплачьте, - сказал учитель Бэлшуну, внимательно наблюдавший за мной. - Вас гложет необходимость выплакаться. Не сдерживайте эмоций. Иногда это бывает целительно.

Я закричал: а-а-а! Как будто с меня и вправду сдирали кожу. И слезы брызнули у меня из глаз. Бэлшуну влил в меня второй стакан виски.

- Все хорошо, мой дорогой, - сказал он. - Все это миновало. Вы ведущий специалист... Кстати, как ваша работа?

Захлебываясь слезами, я стал рассказывать о своей диссертации. Постепенно я успокаивался. Наконец я вздохнул и притих. Я почувствовал сильную усталость.

Учитель Бэлшуну взял телефон и набрал мой номер. Меня поразило, что он еще с прошлого раза запомнил номер наизусть.

- Мурзик? - сказал он в трубку. - Приезжай немедленно. Нет, с ним ничего не случилось, просто утомлен. Рикшу возьми. Хорошо. Конечно, оплачу.

И положил трубку.

Я задремывал на кушетке. Учитель Бэлшуну закутал меня пледом и в задумчивости сел рядом.

Мурзик ворвался в дом спустя четверть стражи. Он был всклокочен и встревожен так, будто ему сообщили, что господин его при смерти.

- Где он? - спросил он учителя Бэлшуну, поначалу не разглядев меня под ворохом пледов и одеял.

- Здесь. Не ори, разбудишь. Он утомлен.

Мурзик нашел меня глазами и, вроде бы, поуспокоился.

- Что он опять натворил там, в прошлом?

- Погиб под ножами палачей. Трагически погиб, - значительно сказал учитель Бэлшуну.

- Ох, беда... - вздохнул мой раб. - Оно и понятно, такой великий, это... незаурядный человек... Это ж какое мужество надо иметь, чтобы возвращаться в прошлые жизни, коли там войны да сражения, битвы да смерти, а покоя нет и вовсе...

Я догадался, что учитель Бэлшуну представил моему рабу - возможно, через Циру - мои путешествия как отчаянные предприятия головореза, авантюриста и великого воина. Я ощутил благодарность к этому человеку. Какая деликатность!

Они обсуждали мое самочувствие и способы переправить меня домой. Не лучше ли вообще оставить меня у Бэлшуну? Я нарочно лежал, не шевелясь. Пусть думают, что я от пережитых страданий лежу без чувств. Пусть побегают-потревожатся.

Наконец они на том и порешили, что трогать меня не стоит. Мурзик заявил, что переночует здесь же, на полу. Учитель Бэлшуну было уже согласился, но тут я решил очнуться и потребовать, чтобы меня перенесли на постель. Мне очень понравились постели в гостинице для приезжих учеников.

В конце концов, меня отнесли туда и облачили в батистовую ночную рубашку с кружевами. Вполне вознагражденный за пережитый ужас, я мирно заснул под атласным одеялом.

В следующей моей жизни я был женщиной. Толстушкой с длинными черными волосами. Волосы у меня вились. Служанка, суровая старуха, причесывала меня. Она делала это раз в месяц, на новолуние. Расплетала прежнюю прическу и вела меня мыться. Потом принималась расчесывать волосы. Было больно. Она дергала их гребнем, вырывала целые клоки. Когда волосы были расчесаны, я одевался ими до колен - вот такие они были густые, несмотря на злодейства служанки.

Я громко плакал, когда она расчесывала мне волосы.

Потом она смазывала их жиром и заплетала в восемнадцать косичек. Косички были тяжелые и звенели - она вплетала туда ленты с серебряными украшениями. У меня часто болела голова - волосы тянули меня к земле.

Сверху она присыпала мою прическу золотой пудрой. Пудра приставала к смазанным жиром волосам и не осыпалась.

Мой муж был старше меня. Мы занимались с ним любовью. Это было неприятно, потому что от него пахло конюшней.

Я прежде не был толстым, меня откормили прежде, чем выдать замуж. Мой муж считал, что это красиво.

Вообще я считался очень красивой женщиной.

Потом в наш город вошли нуриты. Моему мужу отрубили голову, а меня стали пороть и забили насмерть, потому что у нас в доме не чтили пророка Нуру.