Ксаврас Выжрын

Смит потянулся за шлемом. Он знал - мелькало у него в голове - он все знал. А значит, не было никакой благодарности, я вовсе не спас ему жизнь, не защитил от пули Шмиги; не было никакой благодарности, и вообще не было каких-либо чувств. Разве что, за исключением одного. Или даже, тех немногих, которым вовсе и не нужно развиваться - признания подчиненности другого лица. Ведь чем мы для него являемся? Не равными же ему людьми; или это он сам вовсе не человек. Не может быть и речи о равновесии. Он сражается? Спорит? Гневается? Исповедуется? Играется? Стыдится? Радуется? Ничего подобного; никогда он не был способен к чему-либо подобному. Он только выбирает пути.

Айен начал машинально манипулировать переключателями шлема.

- Я не смогу заснять твою смерть, - тихо сказал он. - Вспышка и электромагнитный импульс выведут мою аппаратуру из строя.

- Знаю, - ответил на это Выжрын. - Смерти они не увидят. Зато они смогут видеть меня на экранах своих телевизоров на мгновение секунды перед нею; время записи будет сравнено со снимками с военных спутников, и тогда они убедятся. Передашь столько, сколько будет можно. И оно даже лучше, что не до конца. Когда нет трупа, когда нет тела, когда нет чего исследовать, измерить, взвесить - вера растет. Здесь не нужны числа; тут нужны образы, картины. Просто-напросто, я вознесусь на небо.

Смит взвесил шлем в руке, глянул на обделанный голубем ближайший камень.

- Вот только я на все это не согласен. Ничего я не стану снимать. Не будет никакого прямого эфира, не будет никакой легенды.

- Будет, будет.

- Ты так уверен?

- Иного будущего уже нет.

- Ты так уверен?

- Ты его уже не разобьешь. Вот Варда разбить мог. Немедленно, в первом же рефлексе он разбил бы шлем. Что ж, у него был весьма жесткий кодекс чести, опять же, он ненавидел меня.

- Как будто я тебя не ненавижу?

- Меня ты не ненавидишь. И никогда не ненавидел.

Смит долго, очень долго держал в руке тяжелый шлем. Рука вспотела, потом задрожала, в конце концов шлем пришлось отложить.

- Вижу, что ты обдумал все это весьма тщательно, - сказал он уже совершенно спокойным голосом. - Бог войны ХХ века. Мрачная легенда. А я должен быть твоим апостолом.

- Каковы времена, таковы и боги, и таковы их апостолы. Только радиус воздействия твоего электромагнитного Евангелия будет несравненно большим; обращения же в веру будут проходить гораздо быстрее и, их будет намного больше.

- Зато и вера будет намного мельче.

- Естественно. И я знаю, что она вызовет. На мне еще сделают сумасшедшие деньги; еще продадут меня в миллиардах экземплярах; будут проклинать от моего имени и творить от моего имени зло. Но так происходит со всеми богами. Я же, по крайней мере, дам верующим в меня свободу, я дам им Польшу. И не каждое божество может похвастаться подобной результативностью, а? - Ксаврас рассмеялся, но как-то неуверенно. - Это хорошо, что я, наконец, могу поговорить с кем-нибудь откровенно. И уже не имеет значения, что сейчас скажу, это уже ничего не изменит, ничего не отвернет; ну, разве что Шмига, он бы мог. Но про это я тебе морочить голову не стану: есть тайны и тайны. После нашей смерти останется только один человек, который знает правду. - Он снова рассмеялся. - Да, именно так и делают богов.

Начал капать дождь. Но они даже и не пошевелились.

- Тринадцать лет... Какая бездна для вероятности. Ты, Ксаврас, ты снова продолжаешь врать. Помнишь, что я говорил тебе о хаосе? Ну сколько ты мог передать информации Конраду, чтобы обладать уверенностью, что тот с пути не сойдет? А?

Выжрын оглянулся на американца, показав ему свои багровые руки; вновь на его лице была та самая неуверенная усмешка.

- Это вовсе не стигматы, никакие не отличительные знаки. Их кодируют рецессивные гены. В отличие от тех, которые важны на самом деле. Ведь работами Жанно я интересовался неспроста.

Смиту понадобилось много времени, чтобы понять. А поняв, застыв от изумления, он глянул полковнику прямо в глаза - как будто бы увидал над собой готовящуюся втоптать его в землю лапу дракона, указующий на него с небес Божий перст. Неизбежно, непонятно и ужасно. Можно только лишь закрыть глаза.

- А почему у них... почему у них были другие имена?

- Так было надо.

- Ивана ты расстрелял собственноручно, еще ранее - послал под бомбы. И только не говори мне ничего о любви.

- Мы все знали. И он принял это достойно. Нет ни жалости, ни печали. Это не самопожертвование, - Ксаврас стиснул багровый кулак. - Это жажда.

Ветер принес с другого берега Вислы звуки хейнала2. Смит глянул на часы: одна минута первого - осталался час с небольшим. Кому он там хочет играть хейнал? Впрочем, еще и чертовски фальшивит.

- Вообще-то говоря, по правде, ты и не должен был здесь умирать. Точно так же, как и Еврей: ты знал и мог этого избежать. Тогда зачем же ты приехал в Краков? Неужто и вправду не существует ни одного варианта будущего, в котором Польша свободна, а Выжрын - жив? Что? Не верю, - Айен горько рассмеялся под нос. - На самом деле, на самом деле ты прибыл сюда, чтобы не дожить до времени фактической власти. Может станешь отрицать? Ведь не удастся. Помнишь тот наш разговор в день смерти Ивана? Помнишь его? Ты же знал, что я прав. И чем ты мог мне ответить? Только лишь предсказав собственную смерть. Смерть, одна она тебя спасает. Ксаврас, Ксаврас... Неужто в своих видениях ты видишь себя таким уж чудищем? Неужто это самое последнее мгновение для ухода со сцены, прежде чем произойдет окончательная смена масок? Все время я был уверен, что спасения тебе нет. Но сейчас я уже в этом не уверен. Раз уж ты можешь сам себя приостановить и пожертвовать собой ради истин, которые сам не разделяешь, раз ради добра всех тех, кого сам презираешь, можешь перечеркнуть свою жизнь... Я верю в твою силу, Ксаврас. Ты, выбирающий пути. Я верю, что шанс у тебя мог быть, пусть даже сейчас ты видишь его совсем туманно или не видишь вообще; но ведь ты сам признался, что было такое время, когда и шансы независимости Польши полностью исчезли среди иных возможностей развития будущего. Так что это ничего не значит. Ты должен довериться силе своей воли. Ты мог бы и не умирать. Герои военного времени вовсе не те, что герои времени мирного эти миры абсолютно несовместимы, но ты, ты мог бы нарушить правило, у тебя одного имелась возможность сделать сознательный выбор. А ты отказался от него, сломался. Почему? Неужто таким уж отвращением переполнял тебя Выжрын-человек, который должен был заменить нынешнего Выжрына-бога?

Понятное дело, что Ксаврас на это ничего не ответил, да и сам Смит не стал комментировать наступившее молчание.

- Скажи мне хоть одно, - отозвался он через какое-то время. - Зачем была Москва?

- Я уже говорил тебе.

- Да, знаю: только такое будущее даст в результате свободную Польшу. Но мне важна именно причинно-следственная связь. Что такое было во взрыве города с миллионом его обитателей, что является неизбежным условием независимости твоей страны?

- Не знаю. Я не могу проследить путь, проходимый каждым атомом, входящим в состав Земли. Связи имеются, потому что я их вижу, но не могу их все тебе перечислить, звено за звеном, всю цепочку причин и следствий.

- Не знаешь. Не знаешь. Выходит, что ты просто доверился собственным видениям.

- Пока что они меня не подводили.

- А вот в этом на все сто процентов ты уверен быть не можешь.

- Но теперь ты мне скажешь: веришь ли ты в мою победу через тринадцать лет?

- Да.

- Спасибо.

- Не за что. Можешь взять даром. Я проклинаю тот день, когда услыхал о тебе впервые.

Ксаврас завалился на спину, в мокрую траву, широко разбросал руки и захохотал.

Смит не понял.

- В чем дело?

- Ты ответил мне репликой Щегла! - еле выдавил из себя заходящийся от смеха Выжрын. - Не помнишь? Слово в слово, именно то, что Щегол говорит Фортри в "Неуловимом", сразу же после того, как они взорвали тот самый поезд.