Тринадцатый апостол

Семенов виновато потупился. Он на самом деле жутко проголодался, но просить еды как-то стеснялся. Дело в том, что, во-первых, снежники зимой почти совсем не ели, расходуя запасы подкожного жира, а во-вторых, они были чистыми вегетарианцами и убивали животных только из гуманизма — больных или совсем старых.

Но для Семенова сделали исключение, и когда он совсем отощал, Седой вызвал из леса молодую подраненную олениху. Попросив у нее прощения, старейшина свернул животному шею и сварил для больного замечательный суп на кореньях и травах.

— Да ты не стесняйся, если хочешь кушать, так и скажи. Ты же не можешь, как мы. — И Седой похлопал себя по мохнатому животу. — Там за избушкой кабанчик молодой. Он все равно не жилец — копытце расколол, только уж ты это… Сам… Сможешь?

Семенов кивнул. Он понимал, что снежникам противен сам факт убийства животного, а потому молча собрался, взял топор и вышел на улицу.

Каждую ночь к Семенову приходили старейшины Святилища. Обычно они рассаживались вдоль стен, ритуально складывали руки на груди и начинали спрашивать. Их интересовало все: как живут люди, чем занимаются, во что верят. В принципе они имели представление о человеческом сообществе через своих «разведчиков», но очень интересовались подробностями. А три последние ночи Семенов рассказывал им о вере и о Христе.

Семенову было очень стыдно. Он — старый безбожник, ни разу не ходивший в церковь, должен был рассказывать о Боге. И он мучительно пытался вспомнить содержание книжки, купленной племяннику на прошлый Новый год, красивой, иллюстрированной книжки «Евангелие для детей».

Этой ночью они не пришли. Семенов долго ждал и поочередно «запрашивал» старейшин, но они не отвечали. Наконец «отозвался» Седой:

— Семенов, сейчас поспи, пожалуйста. Тебе надо набраться сил.

Проснулся Семенов от странного ощущения. Ощущения полета (людям вообще-то это свойственно — летать во сне), очень высокого полета. Он видел Землю словно из космоса — голубой шарик, окутанный облаками. И он летел, летел к Земле, к этому шарику, который становился все больше и больше. Вот он уже пролетел сквозь облака, вот он уже над Сибирью, вот уже тайга, сопки, лиственницы. Семенов медленно опускался, прямо на Священный камень.

Вокруг молча стояли снежники, очень много снежников. Огромная толпа, больше тысячи во главе со старейшинами — трехметровыми громилами с голубыми глазами. Как по команде все снежники сложили руки на груди — из толпы вышел Седой.

— Семенов, сегодня ваш праздник, сегодня у вас Рождество. Мы хотим, чтобы у нас тоже был этот праздник, мы тоже хотим Рождество.

— Но что я могу сделать?

— Окрести нас, Семенов, мы хотим верить в Христа.

— Но я не могу… я не священник, я не имею права.

— Мы верим тебе, Семенов. Мы просим тебя окрестить нас. Но есть одно условие, ты должен поклясться, что никогда больше не будешь убивать. Ты можешь это сделать для нас?..

Седой крестился последним. Он вышел из ледяной купели, перекрестился, преклонил колени перед Семеновым и старательно проговорил:

— Слава тебе, Господи!

В это же мгновение небо на миг осветилось.

— Звезда упала — хорошая примета…

Седой материализовался как-то странно, по частям. Сначала появились мохнатые лапы, затем ехидная седая рожа и только потом мощный торс и все остальное. Он гордо выпятил грудь и продемонстрировал нательный крест.

— Чистое золото! — похвалился Седой. — Сам выковал! И тебе такой же сделал. Нравится? Ты ж теперь мой крестный. Спасибо за все, что ты сделал для нас, Семенов. И мы хотели бы что-то сделать для вашего мира. У нас для тебя, для вас подарок…

В избушку робко зашел большой волк. На спине у серого каким-то образом держался мешок. Волк осторожно ухватился за край холстины и опустил ношу на землю.

— Это тебе. Это всем вам, с праздником тебя…

В мешке что-то тихо пискнуло.

— Что это?

— Посмотри сам.

Семенов развернул ткань и увидел… грудного младенца, мальчика.

— ???

— Одна наша женщина на дальнем становище родила мальчика. Она умерла при родах — редкий случай для снежников. С виду он — не наш. На нем нет шерсти, его тело слабо, нет мешков для жира, значит, он не сможет впадать в спячку, жить в лесу. Но в остальном он — снежник, со всеми способностями снежников. Старейшины собрались и решили, что это знак — ты должен забрать его и возвращаться к людям, Семенов.

— А кто отец мальчика?

Седой пожал плечами и исчез, оставив на грубом столе квадратную бутыль с двуглавым орлом. На бутыли ясно читалось: «1904 годъ», внутри было что-то белое. Семенов попробовал на язык; молоко, парное молоко. Откуда здесь?

Рядышком на столе лежал грубо кованный из цельного самородка нательный крест.

Семенов шел, проваливаясь в снег по колено. Нет, пора все-таки надеть лыжи, подбитые лисьим мехом. Идти сразу стало легче.

— Прощай, Семенов, прощай! — раздавались у него в ушах голоса самых сильных снежников. Надо же, верст сто он уже отмахал от Святилища, а голоса еще слышны.

Он не устал, вернее, устал, но не очень. Правильно говорится: хочешь, чтобы дорога стала вдвое короче, возьми попутчика. Виктор был прекрасным попутчиком. Да, именно Виктором решил назвать Семенов младенца, Виктор — значит победитель! А он будет победителем! Виктор умиротворенно посапывал, то и дело прикладывался к соске и вкушал жирное оленье молоко из согретой семеновским телом бутылочки. И без конца спрашивал (мысленно, конечно): что такое книжки и откуда в них появляются картинки, почему куры несут яйца, а люди нет, почему летом жарко, а зимой холодно, почему снежники живут в лесах, а люди в душных городах и почему люди воюют, если земля может спокойно прокормить всех. Семенов, как мог, старался ответить, но порой терялся, ответа не находя. Виктор не обижался и продолжал спрашивать дальше.

Семенов уже знал, что в десять лет этот вихрастый паренек с оттопыренными ушками и чуть раскосыми глазами закончит школу для одаренных детей и поступит в вуз. В четырнадцать он получит второе высшее образование и сыграет вничью в шахматы с чемпионом мира. Через год обыграет его. В восемнадцать он станет министром образования, в двадцать один — премьером, через год — президентом России. Он будет хорошо разбираться в людях, ведь он будет видеть сияние, исходящее от них, он будет знать, когда врет человек, а когда говорит правду…

«Только бы дойти, — молился про себя Семенов, — только бы успеть дотемна. Мне не холодно, не холодно, я не устал, не устал, я не хочу спать».

И когда вдалеке прозвучал гудок тепловоза и характерный грохот железной дороги, Семенов свалился спиной в сугроб и впервые за столько времени заплакал. Слезы замерзали, не успев скатиться в снег.

— Господи, дошел. Почти дошел, — шептал он. — Ну хотя бы еще час, час света. Я дойду, я должен дойти…

И в ночном небе вспыхнула новая яркая звезда…