1919

Запас кислорода в легких закончился, скорчившись под прикрытием ближайшей кочки, Уильям надрывно, с всхлипом вдохнул воздух поля боя.

Так же как безумную какофонию вокруг нельзя было назвать «шумом», так же сложно было назвать «воздухом» тягучую субстанцию, тяжелыми толчками втягиваемую широко раскрытым ртом. Атмосфера над полем сражения уплотнилась, так что ее, казалось, можно было резать ножом — только достань клинок из ножен. Мельчайший прах измельченной земли, бетонная пыль, каменное крошево, гарь и копоть — все эти ингредиенты смешались в едином глотке, который сделал Дрегер. И над всеми запахами царили тяжелый смрад сожженной плоти и пронзительно острый, химически чистый аромат сгоревшей взрывчатки.

Перекатываясь, чувствуя, как с каждым оборотом в спину впивается ремень портупеи с гранатами, лейтенант сместился в сторону, ближе к горящему «Шершню». Почерневший от огня «ромб» теперь немного прикрывал его от вражеского огня, переднее ведущее колесо нависало почти над головой. От машины шла волна испепеляющего жара, как от фабричной топки, но здесь было безопаснее. Дрегер выглянул из-за перебитой гусеницы, развернувшейся прямо перед ним, словно огромная мертвая многоножка. Чувства понемногу возвращались к нему. Слух привычно отсекал грохот канонады, вычленяя крики людей, резкие команды, стрельбу впереди. Грудная клетка работала как кузнечный мех, прокачивая через легкие дымный вонючий воздух. Опытный взгляд видел то, что менее искушенный наблюдатель счел бы чистым, первозданным хаосом и филиалом преисподней, открытой на грешной земле.

Так было с самого первого боя, в котором ему довелось участвовать — перед самим действием и в первые мгновения непосредственно боя Уильяма охватывала паника и ужас, мысли превращались в скопище испуганных овец. В эти секунды лейтенант не смог бы даже сложить два и два. Но стоило пережить их, стоило окунуться в гущу событий, как жидкий огонь адреналина и азарта напрочь выжигал из тела вялость, а из головы — панику. Дрегер не был безумным милитаристом, но прекрасно понимал многих людей, которые, изведав войну, больше не могли без нее жить. В минуты боя, в мгновения бега по грани между жизнью и смертью хотелось только одного — чтобы война была всегда, и чтобы ты всегда был на этой войне. Это был самый сильный, самый страшный наркотик — фантастические переживания перед лицом гибели. Острейшее удовольствие от того, что костлявая старуха промахнулась, и под ее разящую косу попал кто-то другой, с противоположной стороны фронта.

— Головы ниже! По укрытиям! Перекличка! — рявкнул во всю глотку Дрегер, чувствуя, как боевое безумие вышибает из головы последние капли страха — никаких колебаний, никаких сомнений, только вперед, навстречу чужой смерти и своей победе! И, вторя ему, с другой стороны сдающего назад «рвотодава» отозвался крик Боцмана, повторяющего слова команды.