Лейтесь слезы... (Пролейтесь слезы) (др. перевод)

— Он так и не смог поднять змея с земли, — продолжил Бакман. — Наверное, еще слишком мал. Или боится. У нашего мальчугана куча тревог. Думаю, это оттого, что он редко видится со мной и со своей матерью. Он живет в интернате во Флориде, а мы здесь. Это, конечно, не к добру. Так вы говорите, у вас нет детей?

— Насколько мне известно, — сказал Ясон.

— Насколько вам известно? — Бакман поднял одну бровь. — Вы, стало быть, не вдавались в подробности. Никогда не пытались выяснить? А знаете ли вы, что по закону отец обязан обеспечивать своих детей — как в браке, так и вне брака?

Ясон кивнул.

— Ладно, — сказал генерал Бакман, убирая фотографию обратно в стол. — Каждому свое. Но подумайте только, что вы упустили в вашей жизни. Неужели вы никогда не любили ребенка? Это вредит вашему сердцу, самому потаенному вашему органу, откуда к вам запросто может прийти смерть.

— Я об этом не знал, — сказал Ясон.

— Да-да, конечно. Моя жена говорит, что можно забыть про любой вид любви, кроме той, которую испытываешь к детям. Причем эта любовь идет только в одну сторону и никогда не обращается вспять. И если между вами и ребенком что-то случается — например, смерть или такое страшное бедствие, как развод, — вам уже никогда до конца не оправиться.

— Но тогда, черт возьми… — Ясон качнул нанизанной на вилку сосиской, — тогда лучше бы такой вид любви вовсе не испытывать.

— Не согласен, — возразил Бакман. — Любить всегда следует. И в особенности ребенка, потому что это самая сильная форма любви.

— Вижу, — отозвался Ясон.

— Ничего вы не видите. Сексты никогда не видят; они просто неспособны понять. Тут и говорить не о чем.

С хмурым видом Бакман принялся шелестеть кипой бумаг у себя на столе, раздраженный и озадаченный. Впрочем, постепенно он успокоился, снова обрел холодную уверенность в себе. Хотя и никак не мог понять позиции Ясона Тавернера. Для Бакмана его ребенок обладал абсолютной ценностью. Любовь к нему, а также, разумеется, к его матери составляла стержень всей его жизни.

Какое-то время они ели молча — словно соединявший их мост вдруг куда-то исчез.

— В этом здании есть кафетерий, — сказал наконец Бакман, допив бокал поддельного «тана». — Но еда там отравленная. Наверное, у всей прислуги родственники в исправительно-трудовых лагерях. Вот они на нас и отыгрываются. — Он рассмеялся. А Ясон Тавернер — нет. — Вот что, мистер Тавернер, — продолжил Бакман, аккуратно вытирая губы салфеткой. — Я намерен вас отпустить. Я вас не удерживаю.

Тупо воззрившись на него, Ясон спросил:

— Почему?

— Потому что вы ничего такого не совершили.

— А получение поддельных УДов? — хрипло спросил Ясон. — Это разве не преступление?

— У меня есть полномочия отменять обвинение в любом преступлении по моему усмотрению, — сказал Бакман. — Я считаю, что вас к тому принудила некая ситуация, в которой вы оказались. Рассказывать про эту ситуацию вы не желаете, но я и так уже имею о ней смутное представление.

— Спасибо, — после некоторой паузы произнес Ясон.

— Однако, — продолжил Бакман, — за вами будет вестись электронная слежка, куда бы вы ни пошли. Вы нигде не останетесь в одиночестве, если не считать ваших мыслей в вашей собственной голове. А возможно, даже и их. Каждый, с кем вы вступите в контакт, кого вы коснетесь и с кем познакомитесь, будет в конечном итоге доставлен сюда на допрос, подобно тому как очень скоро сюда доставят эту Катарину Нельсон. — Бакман подался вперед говоря медленно и настойчиво — так, чтобы Тавернер услышал и понял. — По-моему, вы сами неспособны разобраться в собственной ситуации. Однако… — тут он заметно повысил голос, — рано или поздно вы поймете, в чем тут дело. Когда это случится, мы хотим быть начеку. Итак, мы постоянно будем находиться рядом с вами. Как по-вашему, справедливо?

Ясон Тавернер встал.

— Интересно, вы, септы, все так мыслите?

— Как «так»?

— Принимаете сильные, энергичные, немедленные решения. Как вы сейчас. То, как вы задаете вопросы, как слушаете — черт возьми, как же вы умеете слушать! — а потом резко меняете точку зрения.

— Не знаю, — откровенно ответил Бакман. — Я очень мало общался с другими септами.

— Спасибо, — поблагодарил Ясон и протянул руку. Бакман ее пожал. — Спасибо за угощение. — Теперь он был с виду спокоен. Держал себя в руках. И чувствовал сильное облегчение. — Я что, так просто отсюда выйду? Как мне попасть на улицу?

— Нам придется задержать вас до утра, — сказал Бакман. — Такова обычная процедура — подозреваемых никогда не выпускают ночью. Слишком уж много всего происходит на улицах после того, как стемнеет. Мы предоставим вам койку и комнату. Спать вам придется в вашей одежде. Сейчас я дам указание Пегги, чтобы в восемь утра она выпустила вас на улицу. — Нажав кнопку интеркома, Бакман произнес: — Пег, возьмите пока что мастера Тавернера под стражу. Выпустите его ровно в восемь утра. Вы поняли?

— Да, мистер Бакман.

Затем, разводя руками и улыбаясь, генерал Бакман сказал:

— Вот так. И ничего больше.

Глава 17

— Мистер Тавернер, — настойчиво говорила Пегги. — Пройдемте со мной. Оденьтесь и следуйте за мной во внешний кабинет. Я подожду вас там. Просто пройдите через бело-голубые двери.

Стоя рядом, генерал Бакман прислушивался к голосу девушки; свежий и приятный, этот голос ему нравился. Бакман догадывался, что те же чувства испытывает и Тавернер.

— Вот еще что, — сказал Бакман, останавливая небрежно одетого, сонного Тавернера, когда тот направился было к бело-голубым дверям. — Я не смогу заново оформить ваш полицейский пропуск, если кто-то его аннулирует. Понимаете? Следовательно, вам нужно в точном соответствии с буквой закона обратиться к нам за полным набором УДов. Это будет означать интенсивный допрос, однако… — он похлопал Ясона Тавернера по плечу, — сексту не так уж сложно его пройти.

— Хорошо, — кивнул Ясон Тавернер. Затем он вышел из кабинета, затворяя за собой бело-голубые двери.

Нажав кнопку интеркома, Бакман сказал:

— Герб, проследите, чтобы на него поставили как микропередатчик, так и восьмидесятую боеголовку гетеро-статического класса. Так, чтобы мы могли следить за ним и в любой момент его уничтожить.

— Голосовой жучок тоже поставить?

— Да. Если сможете незаметно забраться к нему в глотку.

— Я велю Пег это проделать, — сказал Герб и отключился.

Интересно, мог еще кто-нибудь, скажем между мной и Макнульти, извлечь еще какую-нибудь информацию, спросил себя Бакман. Нет, решил он. Потому что этот человек и сам толком ничего не знает. Нам следует просто дождаться, пока он поймет, что и как, и быть рядом с ним, физически или электронно, когда это случится. Собственно говоря, именно это я ему и сказал.

Однако меня по-прежнему тревожит возможность столкнуться с секстами, действующими как единая группа, несмотря на их обычную враждебность друг к другу.

Снова нажав кнопку интеркома, Бакман сказал:

— Герб, организуйте круглосуточное наблюдение за этой поп-певичкой Хильдой Харт, или как там ее зовут. И добудьте из Центрального Банка досье на всех, кого зовут секстами. Понимаете?

— А досье на них как-то помечены? — спросил Герб.

— Возможно, что нет, — с ужасом сказал Бакман. — Весьма вероятно, что десять лет назад это никому не пришло в голову. Десять лет назад, когда был жив Дилл-Темко, когда он еще задумывал произвести на свет новые и все более причудливые формы жизни. — Вроде нас, септов, иронично подумал он. — Тогда определенно не брали в расчет нынешние времена, когда сексты оказались негодны с политической точки зрения. Вы согласны?

— Согласен, — отозвался Герб, — но все равно попытаюсь.

— Если в досье есть пометки, — сказал Бакман, — нужно, чтобы за всеми секстами было установлено круглосуточное наблюдение. И даже если мы не сможем откопать всех до единого, необходимо приставить хвосты к тем, кого мы знаем.