Лик в бездне(сборник фантастических романов)

Он слышал громовые звуки победных труб. Он был Чингиз–хан, сметающий королевства метлой татарской конницы.

Он был Атилла, поднятый на щитах ревущими гуннами, Александр Македонский, топчущий лежащий под ногами мир, Сеннахариб, держащий в руке, словно кубок, всю Азию. Он до отказа напился властью, он опьянел от власти!

Пьян? Кто посмел сказать, что он, Николас Грейдон, Повелитель Мира, может быть пьян? Ну, все правильно, он пьян.

Еще одна странная идея: кто захочет стать повелителем мира, если все, что от этого имеешь, — быть пьяным? Каждый может быть пьян, поэтому каждый, кто пьян, — повелитель мира. Странная идея, логичная. Нужно рассказать этой логичной Тени об этой странной идее…

Он понял, что уже очнулся, и расхохотался. Он осмотрелся вокруг, и смеяться ему уже не хотелось, поскольку сейчас он был на полпути к агатовому трону, а Тень согнулась над ним и манила Грейдона, убеждала его, шептала.

С Грейдона спали опутавшие его чары, соблазны, которые тянули его, как выводят на уде рыбу, в добычу Тени. В гневе и горечи, ненавидящий этот туманный призрак на черном троне, ненавидящий самого себя, шатаясь, он поспешно вернулся к каменной скамье и упал на нее, спрятав лицо во вздрагивающих ладонях.

Что спасло его? Не сознание — в этом он отдавал себе отчет, а что–то глубоко лежавшее в его подсознании, какая–то неподдающаяся изменению здоровая часть души, которая юмором, иронией смогла нейтрализовать яд, впитываемый его ушами.

Теперь Грейдон испугался, так испугался, что в остром приступе отчаяния принудил себя поднять голову и посмотреть прямо на Тень.

Тень в упор смотрела на Грейдона.

Призрачная рука подпирала безликую голову, Грейдон почувствовал, что Тень в замешательстве, как и в самом начале, когда она, невидимая, пыталась пробить его защиту. Он почувствовал также ее безудержную адскую ярость. Внезапно ощущения замешательства и ярости оборвались, как обрезанные. Вместо них плыл поток спокойствия и глубокого умиротворения. Грейдон, понимая, что это ловушка, изо всех сил сопротивлялся ему, но не смог преодолеть его. Поток плескал вокруг маленькие волны, лаская, успокаивал.

— Грейдон, — донесся шепот, — я доволен тобой, но ты ошибаешься, отвергая меня. Ты сильнее, чем я думал, вот почему я доволен тобой. Тело, которое я буду делить с тобой вместе, должно быть очень сильным. Раздели со мной твое тело, Грейдон!

— Нет, клянусь богом, нет, — простонал Грейдон.

Он ненавидел себя за желание кинуться к этому призрачному существу и позволить ему слиться с собой.

— Ты не прав. Я не причиню тебе вреда, Грейдон. Я не хочу, чтобы это сильное тело, которое должно стать моим домом, сделалось слабым. На что ты надеешься? На помощь Хаона? Его дни сочтены. Дорина предаст его Ластру, как уже предала мне тебя. Его убежище будет взято до праздника Созерцателей снов, и все, кто останется в живых, послужат пищей для Ксинли. Или моей… они будут умолять об этом!

Шепот умолк, будто Тень сделала паузу, чтобы посмотреть, какой эффект возымело ее сообщение. Если это был тест на глубину оцепенения, охватившего Грейдона, Тень могла быть довольна.

Грейдон не шевелился, не мог отвернуть лицо от ее пристального, зачаровывающего взгляда.

— Одолжи мне свое тело, Грейдон! Змея не сможет помочь тебе, одолжишь ты его мне или нет, но скоро я добьюсь своего воплощения. Я завладею твоим телом раньше, чем оно ослабеет. Только раздели его со мной… и лишь ненадолго. За это — власть, бессмертие, мудрость кого бы то ни было! Все это будет твоим. Одолжи мне твое тело, Грейдон! Ты томишься по некой женщине? Что одна женщина по сравнению с теми, которыми ты сможешь обладать? Смотри, Грейдон!

Изумленный взгляд Грейдона последовал за призрачной указывающей рукой.

Он увидел, как цветы сада зла кланяются и кивают друг другу, словно живые, и услышал колдовскую песнь. Лютня, колокольца, систрумы вплелись в поющий весело и ритмично хор. Голос сада. Над садом пронесся порыв ветра и обнял Грейдона.

Грейдон вдохнул его аромат, и в крови его зажегся дикий огонь. Исчезли кивающие цветы, исчез кроваво–красный поток.

Ржаво–черный свет сделался прозрачным и ярким. Возле ног Грейдона бежал журчащий, смеющийся ручей. За ручьем была буковая и березовая рощица. Из рощицы потоком выбегали женщины удивительной красоты, белые и коричневые нимфы, полногрудые вакханки, стройные и изящные девственницы–арнады. Они простирали к Грейдону жаждущие руки, их глаза обещали ему невообразимое наслаждение.

Женщины приблизились к берегу ручья, манили его, звали к себе голосами, от которых в его крови запылал экстаз желания.

Боже, какие женщины! Эта — в короне белых локонов — могла бы быть Верховной Жрицей Танит, жрицей тайного храма Танит древнего Карфагена, а та, у которой потоком лились золотые волосы, могла бы быть самой непорочной Афродитой! Да по сравнению с любой из них прекраснейшая из гурий Ма–гометова рая выглядела бы не более чем кухонной служанкой!

Жарче разгорелся огонь в жилах Грейдона. Он рванулся вперед.

Стой! Та девушка, которая держалась в стороне от других, — кто она? У нее черные, как ночь, волосы, они закрывают ей лицо. Она плачет! Почему она плачет, когда все ее сестры поют и смеются? Когда–то Грейдон знал девушку, у которой было такое же облако черных, как ночь, волос.

Кто же она была? Неважно. Кто бы она ни была, никто, похожий на нее, не должен плакать, и сама она никогда не должна плакать. Ее звали…

— Суарра!

Волна сострадания захлестнула его, потушила колдовской огонь в его крови.

— Суарра! — закричал он. — Ты не должна плакать!

Закричав, он содрогнулся. Исчезла череда манивших его женщин, исчезла девушка с облаком волос, исчезли смеющийся ручей и березовая и буковая роща.

Перед Грейдоном раскачивался сад зла. Грейдон стоял неподалеку от агатового трона. Сидевшая на троне Тень наклонилась далеко вперед, дрожала от нетерпения и шептала:

— Отдай мне твое тело, Грейдон! Все они будут рады, если ты одолжишь мне свое тело!

— Христос! — Грейдон застонал, а затем крикнул: — Нет, ты дьявол! Нет!

Тень выпрямилась. Исходившее от нее биение ярости ударило Грейдона, словно нечто материальное. Он зашатался под ударом, спотыкаясь, поплелся обратно к своей скамье, к безопасности. Тень заговорила, и вся мелодичность исчезла из ее голоса. В ее шепоте была злоба, холодная воля.

— Ты дурак! — сказала Тень. — А теперь слушай меня. Я получу твое тело, Грейдон! Отказывай мне, если тебе угодно, но я получу его. Спи, а я, тот, кто юг спит, войду в твое тело. Борись со сном, но когда усталость истощит силы, я войду в него. Какое–то время ты будешь жить в нем вместе со мной, как осужденный к смерти раб. Понимание этого будет для тебя такой пыткой, что ты снова и снова будешь умолять меня уничтожить тебя. И потому, что мне так нравится твое тело, я проявлю благодарность и разрешу тебе надеяться. Когда ты мне надоешь, я уничтожу тебя! А сейчас спрашиваю тебя в последний раз: подчинишься ли ты мне?

Одолжи мне твое тело не как раб, а как хозяин всего того, что я обещал тебе, дай мне владеть им вместе с тобой.

— Нет! — твердо сказал Грейдон.

На агатовом троне взметнулся крутящийся вихрь. Трон был пуст. Тень исчезла, но сеялись все еще сквозь свет на возвышении черные атомы, и хотя трон казался пустым, Грейдон знал, что это не так и что темная сила все еще находится там и наблюдает за ним, выжидая подходящего момента, чтобы ударить.

Грейдон, неподвижный, как статуя, сидел на своей скамье. Он не знал, сколько часов уже прошло с той поры, как исчезла шепчущая Тень. Тело его онемело, но разум бодрствовал и был светел. Тела своего Грейдон вообще не чувствовал, а разум был, как не знавший страж устали на объятой сном башне, как негасимый свет в охваченном темнотой замке. Грейдон полностью находился в безмятежной концентрации на собственном сознании. Он не ощущал ни жажды, ни голода. Он даже не думал.

То, чем он был, полностью ушло в глубь себя, терпело, не сдавалось, оказавшись в мире, где нет времени.