Миры Айзека Азимова. Книга 12

Ладно, как бы там ни было, я вызвал Азазела.

Азазел явился спящим. У него на крохотной головке была надета сумка из какого-то зеленого материала, и только сопранный писк откуда-то из нее указывал на то, что он жив. И еще жилистый хвост время от времени выпрямлялся и дрожал с легким жужжанием.

Я несколько минут подождал, а когда он не проснулся, я аккуратно снял пинцетом сумку у него с головы. Он медленно открыл глаза и посмотрел на меня. Он сказал:

— Я сначала подумал, что это просто кошмар. А оказывается, еще противнее!

Игнорируя эти детские обиды, я перешел к делу:

— Есть работа, которую я хочу, чтобы ты для меня сделал.

— Естественно, — сказал Азазел. — Ты же не предполагаешь, что я ожидаю, что ты предложишь, что ты сделаешь для меня работу.

— Я бы сделал немедленно, — сказал я прочувствованным голосом, — если бы нашлась такая работа, которую человек с моими малыми возможностями мог бы сделать для столь могущественного существа.

— Что верно, то верно, — буркнул Азазел, смягчаясь.

Омерзительно видеть, хотел бы добавить я, как любой разум доступен лести. Вот, например, я видел, как вы сходите с ума от животной радости, когда у вас просят автограф. Но вернемся к моему рассказу.

— В чем дело? — спросил Азазел.

— Я хотел бы сделать женщину красивой.

Азазел пожал плечами:

— Я не уверен, что это у меня получится. Стандарты красоты вашего примитивного и водянисто-разбухшего вида довольно отвратительны.

— Уж какие есть. Я тебе расскажу, что делать.

— Ты мне расскажешь?! — завопил он, дрожа от ярости. — Ты расскажешь мне, как стимулировать и преобразовывать волосяные луковицы, как укреплять мышцы, как наращивать и рассасывать кости? И все это ты будешь рассказывать мне?

— Отнюдь, — смиренно ответил я. — Детальное управление механизмами, которыми будет выполнено это действие, может быть осуществлено лишь существом с твоими сверхъестественными способностями. Я лишь прошу позволения описать те сугубо внешние эффекты, которых надлежит достигнуть.

Азазел снова смягчился, и мы стали говорить о деле.

— Не забудь, — попросил я, — чтобы эффект проявился постепенно — дней этак за шестьдесят. Слишком быстрая перемена может вызвать пересуды.

— Не хочешь ли ты сказать, — спросил Азазел, — что мне придется провести шестьдесят дней за надзором, регулировкой и коррекцией? По-твоему, мое время ничего не стоит?

— Но ведь ты сможешь описать эту работу в биологических журналах твоего мира. Для выполнения такой работы мало у кого из твоих соплеменников хватило бы умения или терпения.

Азазел задумчиво кивнул:

— За дешевой популярностью — я, разумеется, не гонюсь, — сказал он, — но я думаю, что должен подать пример меньшей братии нашего мира. — Он вздохнул, хотя вздох получился больше похож на тонкий свист. — Хлопотная и нудная работа, но это мой долг.

А у меня был свой долг. Я считал необходимым оставаться поблизости в течение всего времени изменения. Мой игравший на скачках приятель дал мне приют в обмен на мои советы и экспертизу прошедших заездов и благодаря этому проиграл очень мало.

Каждый день я под тем или иным предлогом встречался с Мэгги и замечал все более и более явные перемены. Волосы стали пушистее и легли волной, обещая завиться в золотые кудри.

Постепенно стал выступать подбородок, скулы становились тоньше и выше. Цвет глаз сместился к синему и с каждым днем становился все сочнее и сочнее, почти переходя в фиалковый. У век появился тонкий восточный разрез. Уши стали обретать изящную форму, и на них появились мочки. Фигура мало-помалу округлялась, а талия становилась тоньше. Знакомые были озадачены. Я сам слышал, как ее спрашивали:

— Мэгги, что ты с собой сделала? У тебя чудесные волосы, и ты вообще стала на десять лет моложе.

— Я ничего с собой не делала, — отвечала Мэгги. Она была озадачена, как и все остальные — кроме меня, разумеется.

Меня она спрашивала:

— Дядя Джордж, вы не находите, что я изменилась?

— Ты прекрасно выглядишь, Мэгги, — отвечал я, — но для меня ты всегда прекрасно выглядела.

— Может быть, — говорила Мэгги, — но для себя я никогда до последнего времени не выглядела хорошо. И я этого не понимаю. Вчера на меня уставился какой-то наглый молодой человек. Раньше они всегда старались проскочить мимо и прятали глаза, а этот — подмигнул. Меня это так поразило, дядя Джордж, что я даже ему улыбнулась.

Две-три недели спустя я встретил около ресторана ее мужа Октавиуса. Я стоял и изучал выставленное в окне меню. Поскольку он собирался зайти внутрь и заказать обед, у него не заняло много времени пригласить меня к нему присоединиться, а у меня заняло еще меньше времени это приглашение принять.

— У вас не слишком счастливый вид, Октавиус, — сказал я.

— Я действительно не слишком счастлив, — ответил он. — Я не знаю, что случилось с Мэгги в последнее время. Она так рассеянна, что почти меня не замечает. Она всегда хочет быть на людях. А вот вчера…

— Вчера? — переспросил я. — Что вчера?

— Вчера она попросила называть ее Мелисандой. Я же не могу называть Мэгги таким смешным именем — Мелисанда.

— А почему? Это имя ей дали при крещении.

— Но ведь она — моя Мэгги. А Мелисанда — это кто-то другой.

— Да, она слегка переменилась, — заметил я. — Вы не заметили, что она стала гораздо красивей?

— Да, — сказал Октавиус. Как будто зубами лязгнул.

— Ведь это хорошо?

— Нет! — отрубил он еще резче. — Мне нужна моя простая Мэгги с ее смешным личиком. А эта новая Мелисанда все время возится со своими волосами, мажется тенями то такими, то этакими, меряет какие-то платья и лифчики, а со мной почти и не говорит.

До конца обеда он не сказал больше ни слова.

Я подумал, что мне стоит увидеться с Мэгги и поговорить с ней как следует.

— Мэгги, — сказал я.

— Мелисанда, если вам не трудно, — поправила она меня.

— Мелисанда, — повторил я, — похоже, что Октавиус несчастлив.

— И я тоже, — ответила она довольно едко. — Октавиус становится таким нудным. Он не хочет выходить из дому. Не хочет развлекаться. Ему не нравятся мои новые вещи, моя косметика. Что он, в конце концов, из себя строит?

— Ты сама его считала королем среди мужчин.

— Ну и дура была. Он просто маленький уродец, на которого смотреть противно.

— Ты же хотела стать красивой только для него.

— Что вы имеете в виду — «стать красивой»? Я и так красивая. И всегда была красивая. Мне просто надо было сменить прическу и научиться правильно накладывать косметику. И я не дам Октавиусу стать мне поперек дороги.

Так она и сделала. Через полгода они с Октавиусом развелись, а еще через полгода Мэгги — теперь Мелисанда — вышла замуж за поразительно внешне красивого человека с мерзким характером. Однажды я с ним обедал, и он так долго мялся, принимая счет, — я даже испугался, что мне придется принять его самому.

Октавиуса я увидел примерно через год после их развода. Он по-прежнему был неженат, поскольку вид у него был все тот же, и по-прежнему от его присутствия молоко скисало. Мы сидели у него дома, где всюду были развешены фото Мэгги, прежней Мэгги, одно другого уродливей.

— Вы все еще тоскуете по ней, Октавиус, — сказал я.

— Ужасно, — ответил он. — Могу только надеяться, что она счастлива.

— Насколько я знаю, это не так. Она могла бы к вам вернуться.

Октавиус грустно покачал головой:

— Мэгги уже никогда ко мне не вернется. Может быть, ко мне хотела бы вернуться женщина по имени Мелисанда, но я бы ее не принял. Она не Мэгги — моей любимой Мэгги нет.

— Мелисанда, — заметил я, — красивей, чем Мэгги.

Он посмотрел на меня долгим взглядом.

— А в чьих глазах? — спросил он. И сам ответил: — Только не в моих.

Больше я никого из них не видел.

Минуту мы сидели в молчании, а потом я сказал: — Захватывающая история, Джордж. Вы меня тронули.