Стражи последнего неба

— А он не смотрел на Медузу, он видел только ее отражение в зеркальном щите.

— А-а… — разочарованно протянул мальчик. — Я-то думал, он завязал глаза черной тряпкой и сражался вслепую. Так было бы гораздо интересней.

— Я тебе это не просто так рассказываю, — в упор взглянула на Ярэаха старуха. — Ты что-нибудь знаешь о проклятье своей семьи?

Мальчик ошарашенно помотал головой.

— А пора бы тебе знать, — вздохнула странная гостья.

Тут она пересказала Ярэаху историю странных исчезновений и необычных имен.

— Ты седьмой, — сказала она, тяжело поднимаясь со скамьи, — седьмое колено. На тебе проклятие прервется, если у тебя хватит сил разорвать его. Еще не сейчас, через много лет. Но не забывай: черная повязка, как ты сам сказал.

Мокрые тяжелые простыни качнулись, раздвинутые смуглой рукой.

Ярэах почему-то ничего не сказал матери о странной старухе.

«Может, мне все привиделось, задремал в жаркий полдень, и привиделось», — уговаривал он себя. А вскоре встреча вообще забылась, потерялась в калейдоскопе других впечатлений и событий. Тем более что вскоре в доме появился Цели. Цели обнаружили у мусорного контейнера промозглым зимним утром в шесть часов. Маленький черный комок с непропорционально большими лапами вжался в холодный железный ящик, пытаясь хоть как-то укрыться от дождя и пронизывающего ветра, и тихонько скулил, уже, видимо, не рассчитывая на помощь. Лейла остановилась, удивленная. В Иерусалиме бродячих собак не было, тем более в их районе, где не очень-то жаловали домашних животных. Наверное, малыш потерялся, выскочив из какой-то небрежно припаркованной машины или оборвав поводок. Его ищут, беспокоятся о нем. Лейла присела на корточки и протянула руку к щенку Тот поколебался немного и подошел к ней, несмело виляя загнутым пушистым хвостом.

— А мы сможем его оставить? — осторожно спросил Ярэах, глядя на щенка, который шумно лакал из пластмассовой миски холодное молоко.

— Не знаю, — задумалась Лейла, — но пусть поживет пока, а там, наверное, хозяева найдутся.

— Тогда его будут звать Шейд! [28] — вскричал Ярэах.

— Ну уж нет! — возразила Лейла-Двора. — В моем доме никого таким именем звать не станут.

— Ладно, пусть не Шейд, тогда Цель [29], он ведь черный.

Вообще-то животных в их районе не любили. Не хотели уподобляться светским, которые вечно держат в доме всяких тварей. Но Цели прижился. Сперва на него косились недовольно, потом привыкли к мрачноватому черному псу, который повсюду неотступно следовал за Ярэахом и часами ждал его в тесном дворике школы для мальчиков.

За полгода Цели вымахал в громадную лохматую собачищу, очень напоминавшую ньюфаундленда.

По субботам, едва позавтракав, Ярэах и Цели исчезали. Обычно они отправлялись к работающей в выходной автомобильной стоянке Манила [30]. Там было интересно. Хасиды, получившие на то особое благословение ребе, сидели посреди дороги, преграждая путь автомобилям, пытавшимся проехать на стоянку.

— Соблюдайте шабат! — завывали они.

— Соблюдайте святую субботу!

Охранник с косо прицепленной к ремню рацией пытался увещевать демонстрантов.

— Ребята, не надо, не делайте балаган. Ну, сейчас спецназ вызовут. Зачем вам это? Шабат сегодня, отдыхайте…

— Мы не можем отдыхать, пока кто-то нарушает субботу! — взвизгнули из гущи черной толпы.

Толпа согласно загудела.

Нечто подобное происходило всякий раз, по субботам и праздникам.

Эти сидячие демонстрации сперва были событием, потом превратились в достопримечательность, а после их и вовсе перестали замечать.

От Манилы мальчик с псом обычно направлялись гулять по центральной улице Яффо. Там было шумно и грязно. Бродили по узким тротуарам туристы с фотокамерами, раздраженно сигналили водители легковушек, огибая недостроенные трамвайные пути, из-за которых середина улицы превратилась в рыжую канаву, наполненную жидкой глиной и мягкими камнями. С Яффо они сворачивали на Невиим, а оттуда уже, пройдясь по черно-белой субботней Меа-Шеарим, возвращались домой.

По вечерам в субботу поджигали мусорки. Удушающий дым распространялся по округе. Дымились полиэтиленовые пакеты, синим пламенем вспыхивали тряпки, тлели бумаги и яркие обертки полуфабрикатов, причудливо изгибались в огне бутылки из-под колы и спрайта. Повод окружить район пылающим кольцом находился всегда. Раз врачи в крупной иерусалимской больнице ошиблись в диагнозе, едва не угробили ребенка, а после решили все свалить на его маму, оказавшуюся праведницей, едва ли не святой. Возмущенные хасиды подожгли мусорные ящики. В другой раз известного раввина обвинили во взятке, которую он то ли брал, то ли ему подсунули, — снова контейнеры пылают. Если происшествий не было, праведные возобновляли протесты по поводу открытой в шабат автостоянки Манила. Накануне субботы Лейла-Двора говорила сыну:

— Вот, возьми пакеты с мусором, и не ленись, отнеси подальше, квартала за два, за три, а то завтра к ночи подожгут мусорки, объедки начнут вонять, и мы тут с тобой задохнемся.

— Все равно полный контейнер набросают, — ворчал Ярэах, — с соседних улиц придут. Не одни мы такие умные.

И приходили, и набрасывали. И в ночь с субботы на воскресенье вонь обнимала улицу скользкими тяжелыми лапами.

Государство Книги окончательно сформировалось, когда Ярэаху исполнилось семнадцать. Образованию автономии предшествовали долгие склоки в кнессете, построение разделительной стены, окончательно изолировавшей Палестину, многочисленные скандалы по поводу воровства муниципальных властей и работников государственных служб. Праведные требовали отделить их «царство чистоты» от светского зоопарка.

— На что вы жить станете?! — кричали им в ответ.

— Бог поможет, — отвечали те, кто витал в облаках.

— Не думайте, что мы вовсе не способны работать! — огрызались умудрившиеся удержать одну ногу на земле.

Первый блокпост появился посреди улицы Невиим, в нескольких кварталах от старой больницы «Бикур Холим». Бледные молодые люди с одухотворенными лицами и свисающими до плеч локонами пейсов дежурили у полосатого шлагбаума.

Полиция нравов. Первым делом они примостили «на границе» огромный красочный плакат: «На нашей территории живите по нашим правилам!»

Светские израильтянки, желавшие проехать напрямую в район Хар-а-Цофим, к университету несли с собой сумки со сменной одеждой.

Бледные стражи брезгливо хмурились, замечая просвечивающие в полупрозрачном пакете джинсы.

— Давай уедем! — предложил как-то Ярэах матери. — Попробуем прожить за границами автономии Книги.

Лейла-Двора грустно покачала головой:

— Там все чужое, страшное. И никто нас там не знает. А здесь хорошо ли, плохо, как-нибудь проживем. Я работаю, ты работаешь…

— Да разве это работа! — взорвался Ярэах, устроившийся уборщиком в отдаленной ешиве и трудившийся по двенадцать часов в сутки.

Он выезжал из дому первым автобусом, мужской двойкой, подходившей к остановке без пятнадцати шесть. Рядом с ним под навесом топтались три изможденные женщины, уезжавшие сразу следом за Ярэахом, в женской двойке.

Мужской автобус был почти пуст. Водитель кивал постоянному пассажиру как старому знакомому. Иногда, будучи в хорошем расположении духа, он протягивал ему свежую газету:

— Почитаешь в перерыве.

Ярэах улыбался, запихивал газету в пакет и тут же забывал о ней.

Он всегда предпочитал книги. В свободное время Ярэах пробирался в библиотеку ешивы, прятался между длинными пыльными полками, стараясь пробраться как можно ближе к разделу мистики и каббалы. Если это удавалось, он снимал со стеллажа «Зоар» (для начинающих, с комментариями) и углублялся в чтение. Через двадцать минут карманный будильник нудным писком возвращал его к действительности.

Ярэах вздыхал, запоминал страницу, аккуратно ставил книгу на место и отправлялся убирать помещения.