Журнал «Если», 1995 № 08

Папа снова сел.

— Пусть не покинет тебя благополучие, — сказал он, указав на стул напротив.

— Пусть не покинет тебя благополучие и благословение Божие, — ответил я.

Как только представится возможность, я попрошу стакан воды и заглотаю побольше таблеток паксиума. Я опустился на стул.

Он, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза.

— Как твое здоровье? — В голосе Папы не слышалось дружеской теплоты.

— Хвала Аллаху, хорошо, — ответил я. Страх снова начал сжимать сердце.

— Мы давно не видели тебя, — произнес Фридландер-Бей. — Ты заставил нас страдать от одиночества.

— Да оградит тебя Аллах от одиночества и тоски.

Второй Булыжник принес кофе. Папа поднял чашку и отхлебнул из нее, показывая, что питье не отравлено. Потом протянул чашку мне:

— Угощайся. — Но в голосе его не чувствовалось радушия. Я принял кофе:

— Пусть в твоем доме никогда не переведется кофе.

Мы выпили несколько чашек. Папа откинулся на стуле и несколько мгновений молча изучал меня.

— Ты оказал мне честь, — произнес он наконец.

— Да сохранит и оградит тебя Аллах. — На этом закончилась формальная часть, причем она прошла по явно укороченной программе. Теперь надо быть начеку… Но я начал с того, что вытащил коробку с пилюльками, выскреб оттуда все транквилизаторы и проглотил их, запивая кофе. Четырнадцать паксиумов.

Некоторые сочтут это довольно большой дозой; я — нет. Могу назвать многих людей, которые запросто меня перепьют, — например, Ясмин, — но что касается пилюлек, тут я чемпион из чемпионов, и за свой титул держусь крепко.

Четырнадцать десятимиллиграммовых таблеток только чуточку уменьшат напряжение, да и то если повезет. Мне понадобится дополнительное горючее для настоящего старта. Четырнадцати паксиумов хватит только для разогрева.

Фридландер-Бей протянул чашку слуге, который вновь наполнил ее дымящимся напитком. Он немного отхлебнул, не спуская с меня глаз, аккуратно опустил чашку на столик и произнес:

— Ты знаешь, что мне служит множество разных людей.

— Истинная правда, о шейх, — ответствовал я.

— Множество людей, которые видят во мне опору своего существования. Для них я не только «кормящая рука», но гораздо больше. В их суровом мире я гарантирую безопасность и спокойную жизнь. Мои люди знают, что могут рассчитывать на щедрое вознаграждение и иные милости, пока будут добросовестно работать на меня.

— Да, о шейх. — Кожа на лице и руках все больше зудела под коркой запекшейся крови. Он кивнул:

— Поэтому, когда до меня доходит грустная весть о том, что еще один из моих Друзей призван Аллахом в рай, меня охватывает печаль, словно я потерял часть своей души. Я забочусь о том, чтобы достойно жили все, так или иначе связанные со мной, начиная с доверенных помощников и кончая беднейшим, ничтожнейшим нищим-попрошайкой, который в меру своих слабых сил служит мне.

— О шейх, ты щит, заслоняющий народ от бедствий!

Он отмахнулся, устав от восхвалений, с которыми я постоянно встревал в его речь.

— Люди уходят из жизни по-разному. Одно дело — естественная смерть, о мой племянник. Всех нас ожидает кончина, от могилы не спрятаться, не убежать. Увы, любой кувшин когда-нибудь разбивается. Мы должны научиться со смирением принимать неминуемость смерти; больше того, следует с надеждой ожидать, когда придет и твой черед пребывать в вечной радости и вкушать от райских плодов. Но бывает так, что нить жизни обрывается раньше отмеренного срока. Преждевременная смерть — совсем другое дело: это прямой вызов могуществу Аллаха. В таком случае необходимо восстановить справедливость. Нельзя воскресить к жизни убитого, но можно и нужно отомстить за него, покарав того, кто оборвал священную нить. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, о шейх. — Как быстро до Папы долетело известие о смерти Сонни.

Наверное, Насир, перед тем как связаться с полицией, позвонил Фридландер-Бею.

— Что ж, тогда я задам тебе такой вопрос: как отплатить за убийство?

Наступило гнетущее молчание. Существовал только один. ответ, и я помедлил, обдумывая, как лучше обосновать свою защиту.

— О шейх, — произнес я наконец, — лишь смерть искупает смерть. Вот единственный способ расплаты. Сказано в Правой Стезе: «О верующие, предписано вам мщение за убитых». Оказано также: «В отмщении — жизнь, и обладающие разумом…» [9]. Но в другом месте нам ниспослано: «Душу за душу, око за око, нос за нос, ухо за ухо, зуб за зуб, и за увечье членов — отмщение, а если кто подал милостыню за это, то это ему искупление. И те, что не судят согласно тому, что ниспослал Аллах, — свершают злодеяние» [10]. Я невиновен в этом убийстве, о шейх, а неправедная месть преступление худшее, чем само убийство.

— Аллах велик, — прошептал Фридландер-Бей. Он смотрел на меня с изумлением. — Я слышал, что ты неверующий, сын мой, и это причиняло мне боль. И все же ты демонстрируешь неплохое Знакомство с Благородным Кораном. — Он поднялся со своего места и потер лоб, затем подошел к просторной постели и лег на покрывало. Я хотел повернуться к нему, но огромная коричневая лапа, словно гиря, опустилась на плечо и заставила принять прежнее положение. Теперь я мог созерцать лишь стул, на котором только что сидел Папа, но, когда он заговорил, отчетливо слышал каждое слово. — Мне сказали, что из всех жителей Будайина только ты имел вескую причину для того, чтобы убить этого человека.

Я прокрутил в памяти события прошедших месяцев: честное слово, не могу вспомнить даже когда я в последний раз поздоровался с Сонни! Всегда старался держаться подальше от «Красного фонаря»; никаких дел с обрезками, гетеросеками и фемами, находившимися под опекой одноглазого, я не имел, общих друзей и даже знакомых у нас не было, если не считать Фуада иль-Манхуса, который никак не мог считаться моим приятелем. Кстати, он также не входил в число приятелей Сонни.

Но понятие мести у арабов такое же сложное и многостороннее, как у уроженцев Сицилии. Возможно, Папа знал о столкновении, случившемся многие месяцы или даже годы назад, о котором я успел начисто позабыть.

— У меня нет ни единой причины для убийства, — сказал я дрожащим голосом.

— Мне совсем не нравятся отговорки, о мой племянник. Часто, очень часто приходится задавать людям подобные трудные вопросы, и каждый раз они начинают с увиливаний и отговорок. Такое продолжается, пока один из моих слуг не убеждает их прекратить. Следующая стадия — ответы, которые уже нельзя назвать увиливанием, ибо, увы, они просто лживы. И снова гостей приходится вразумлять, дабы они не тратили понапрасну драгоценное время. — Он говорил негромко, голос казался усталым. Я снова попытался повернуться лицом к Папе, и снова могучая каменная десница сжала плечо; на этот раз было гораздо больнее. Папа продолжал:

— Рано или поздно человек с нашей помощью начинает понимать, что самое разумное — говорить правду, ничего не скрывая. Однако слишком часто я вижу с болью, во что превращаются к тому времени гости. Поэтому мой совет тебе: как можно быстрее и без нашей помощи перейди от увиливаний и лжи — а лучше вообще избежать их к правдивым ответам. От этого выиграем все мы.

Рука по-прежнему давила на плечо. Казалось, кости постепенно расплющивают под прессом и скоро они превратятся в белую пыль… Я не издал ни звука.

— Ты был должен моему другу некую сумму денег, — произнес Фридландер-Бей.

— Сейчас ты уже ничего ему не должен, ибо он мертв. Я взыщу долг вместо него; и я сделаю то, что дозволено Книгой.

— Я ничего ему не должен! — выкрикнул я. — Ни единого гроша!

Страшная рука принялась расплющивать мое второе плечо.

— У собаки все еще опущен хвост, о повелитель, — пробормотал Говорящий Булыжник.

— Я не лгу, — произнес я, немного задыхаясь. — Если я говорю, что ничего не должен Сонни, значит это правда. Повсюду в городе меня знают, как человека, который никогда не лжет.