Время покупать черные перстни

Огненная баранка словно взбесилась. Она извивалась червяком, в ее теле струились кроваво-рубиновые прожилки, поверхность, помимо ряби, стали покрывать мелкие темные пятна — как шкуру леопарда. Мы напрягались как могли, пытаясь хоть как-то утихомирить ее бешеную пляску. Нас швыряло туда-сюда по всему рабочему объему. Секунды шли, безумные пульсации все нарастали, и с очередным ударом нас, всех троих, вышвырнуло за пределы реактора — на первый уровень.

Плазма осталась без контроля!

Мы ринулись обратно; набухшая, мечущаяся баранка выбросила нас назад. Снова нырок — и снова назад. Сколько раз так повторялось, не знаю, не считал. Но за те короткие доли секунды, когда мы были на первом уровне, пилоты успели нам передать, что «Цандер» садится и что надо продержаться еще пару минут. Может, это нас и утешило бы, но на первом уровне мы увидели нечто еще более страшное, чем взбесившаяся плазма на втором. Этого не могло быть, но это было.

Огненный человек стоял в метре от нас, в центре усилительной. Черный скелет, облаченный в огненную плоть, пронизанную сотнями тончайших плазменных прожилок, — на анатомическом атласе они соответствовали бы нервной системе.

Этого не могло быть — на первом уровне можно было видеть лишь тех, на ком шлемы, больше никого. Но это было. И был это, конечно, Варакса, кто же еще?!

Огненный человек стоял неподвижно, наклонив голову, как будто прислушивался к тому, что творилось у него под ногами.

А под ногами у него, под четырьмя слоями защиты, в чреве реактора был ад. Плазма заполнила весь рабочий объем, выла и ревела, и каким чудом она не касалась стенок, я не знаю. Мы не могли продержаться на втором уровне ни единой микросекунды — нас тут же выбрасывало обратно. И, наконец, случилось. Плазма коснулась стенок реактора.

В мгновения смертельного отчаяния сознание работает на пределе, вбирая все мельчайшие подробности окружения, перерабатывая информацию с огромной скоростью, так, что быстрый поток времени кажется вязким, как струя липкой патоки. Это обыкновенное человеческое сознание.

А мы представляли собой три слившихся воедино разума, усиленные семантическим полем когитора. Мы видели все. Счет шел уже не на микросекунды, в ход шли нано-, а может быть, даже и пикосекунды.

Вот протуберанец искусственного солнца лизнул стенку разрядной камеры. Через одну микросекунду весь «Цандер» должен был превратиться в пар. Этого не произошло. Просто в корпусе появилась аккуратная дыра диаметром около метра. Она проходила через бланкет и нейтронную защиту, через внешнюю защиту и через все промежуточные слои. И дыра эта образовалась как раз на том месте, где стоял огненный человек, так что на короткую долю мига он повис в пустоте. Наносекунду спустя его не стало, черный скелет сгинул, а огненный столб, протянувшийся в усилительную, коснулся ее потолка. Следующие несколько наносекунд толстый огненный шнур перетекает из дыры в полу в верхнюю дыру, затем внезапно становится темно и тихо, но тишину нарушает тяжелый грохот, и мощный удар сбрасывает наши тела в реальном мире с кресел — «Цандер» рухнул на грунт.

Я сорвал шлем: вокруг был мрак, только сквозь дыру в потолке проникал кошмарный белый свет.

Здесь в моей памяти провал. Сколько я потом ни пытался, так и не смог вспомнить, как оказался снаружи. Никакого перехода не было — вот я валяюсь на полу усилительной и нащупываю руками края ведущей в реактор дыры, а вот я уже стою метрах в сорока от «Цандера», на пологом склоне небольшого ущелья у подножия горы, а за моей спиной вертикальная гранитная стена, и ноги мои по колено в потоках воды от растаявшего снега и льда, и все окутано плотным облаком пара, но даже сквозь него можно разглядеть стремительно уменьшающуюся в яркости звезду, возносящуюся в зенит.

После нам рассказали, что ее засекли во многих обсерваториях и даже рассчитали ее орбиту. Двигаясь по самой минимальной траектории, звезда уносилась к Солнцу.

Но это было после, а пока что я смотрел ей вслед до тех пор, пока яркость ее не уменьшилась и она не затерялась среди других звезд, проявлявшихся по мере того, как рассеивалось облако пара.

Лишь тогда я опустил голову и впервые увидел, что сталось с самолетом — сверху дыра, на корпусе вмятины, многие иллюминаторы выбиты, оплавленные титановые крылья перекорежены и бессильно обвисли. От эмблемы в носовой части — пляшущей в огне саламандры — почти ничего не осталось. Мне стало жалко старика «Цандера» — этого доброго левиафана, из которого ушла его огненная душа. Ему уже не летать в вольных просторах пятого и шестого океанов, отныне он прикован к этому склону и будет так валяться, зияя темными провалами люков и иллюминаторов, до тех пор, пока не прилетит демонтажная бригада и не разберет его на части, чтобы вывести домой. А может, даже и это сочтут нерентабельным, и, возможно, так даже лучше…

Я почувствовал холод и хотел было вернуться в самолет, но с места стронуться не мог — оказалось, что я стою, вмороженный в лед. Расплавленный звездой снег успел схватиться. Пришлось звать на помощь, ждать, пока не прибегут ребята с шанцевым инструментом и не начнут с шутками и гоготаньем вырубать меня из плена. (Впрочем, в гоготе их слышались некоторые истерические нотки.) Я послужил своеобразным громоотводом для разрядки нервного напряжения, и этому я был рад, но каких только перлов бортового остроумия не обрушилось на мою голову!.. И, как по уговору, о главном все молчали.

Лишь гораздо позже, когда в кают-компании весь свободный от работ экипаж сидел, натянув на себя всю одежду, какая только нашлась, и кутался в одеяла, а радисты, запустив маломощный аварийный генератор, пытались пробиться сквозь помехи до центра управления полетом, а кок и его помощники варили в камбузе суп на импровизированной печке, растапливая ее мебелью и деревянной тарой, тогда только мы все разом заговорили о Вараксе.

Значит, так. Всего, что случилось, быть не могло. Термоядерные реакторы в принципе безопасны. При малейшем отказе оборудования и нарушения режима работы они просто гаснут. А если уж дело дошло до того, что плазма коснулась стенок — тогда все мы должны были мгновенно испариться. Не произошло ни того, ни другого.

Далее. Когда огненный шнур протекал через усилительную, мы не сгорели и даже не облучились, как будто плазма оделась в непроницаемую шубу, сквозь которую проходило лишь слабенькое световое излучение. Единственный вред, причиненный плазмой, — оплавленный корпус «Цандера». Надо полагать, когда снаружи плазма перестраивалась в звезду, она не смогла удержать от утечки какую-то долю тепловой энергии. А может быть, эта энергия понадобилась звезде для приобретения импульса, чтобы уйти вверх. Как бы то ни было, звезда удивительно быстро убралась прочь от «Цандера». Повиси она еще пару секунд неподвижно, и под ней, в обширном озере кипящих горных пород, плавала бы титановая лужица.

Да, звезда вела себя очень, я бы сказал, гуманно.

Впоследствии ученые мужи с глубокомысленным видом толковали нам про бифуркации и синергетические узлы, про диссипативные структуры и редчайший случай самообразования плазменного объекта типа громадной шаровой молнии и т. д. и т. п. Мы слушали, кивали головами и не возражали. Мы-то знали, что произошло, но разве об этом можно было рассказать?

Мнения наши разделялись лишь по следующему: одни считали, что Варакса случайно оказался на пути у взбунтовавшейся разумной плазмы, а другие — что своего разума у нее не было, пока Богдан не использовал трагическую ситуацию в своих целях и не поменял коллоидное тело на плазменное.

— Интересно, — сказал кто-то, — встретит ли он кого-нибудь там, на Солнце, когда туда доберется?

(Никто не сомневался, что звезда направится именно к Солнцу — где еще было для нее место?) А кто-то пробурчал:

— Не удивлюсь, если вскорости пятна на Солнце сложатся в теорему Пифагора…

Времени, чтобы обсудить все подробно, у нас было достаточно. На леднике мы провели почти неделю. Радиосвязь была парализована магнитной бурей, и нашли нас не сразу. Это была самая сильная магнитная буря за последние полтора века, и в те дни роскошные полярные сияния можно было наблюдать даже в средних и субтропических широтах.