Век гигантов

— Акьъву!.. Акьъву!.. Акьъву!..

С кинематографической быстротой повыскакивали дикари из-под теплых шкур и, как были нагишом, попрыгали во двор. «Акьъву» значило «конь» и еще значило вот что.

Давно краснокожие вожделенно посматривали на Николку, постоянно сопровождавшего их на охоте верхом, и ждали они только удобного случая, чтобы самим «объакьвиться», олошадиться. Если необходимости в запасах они не могли осознать, то преимущество конного охотника перед пешим понимали великолепно: все, что вело к облегчению в способах добывания пищи, ими усваивалось прекрасно.

— О негодяи! — крикнул Скальпель вдогонку. — Оденьтесь, простудитесь.

Его голос, голос отца, пекущегося о здоровье детей, пропал бесследно в густом тумане. Только Николка внял ему и накинул на плечи плащ из шкуры леопарда.

Дикари, дрожа от холода и нетерпения, собрались в стойло Живчика. Они ждали Николку, который незаметно для них стал предводителем во всех их начинаниях, связанных с охотой. Мъмэм энергично жестикулировал, объясняя, сколько он видел «акьъву», где они находятся и как их надо ловить. Подоспевший Николка усомнился в сообщении дикаря и, так как на конкретные темы он мог беседовать свободно, то и спросил на языке жестов, т. е. закрыв глаза левой рукой, а правой разгоняя туман:

— Как Мъмэм мог увидеть «акьъву» в тумане, густом, как дым?

Мъмэм на том же языке, вперемежку со словами, рассказал все подробно.

Мъмэм шел к реке посмотреть, не сделала ли она «крак». Земля холодом щипала ноги, и вдруг — что-то горячее!.. Он даже привскочил от неожиданности, привскочил вот так, как человек, наступивший на змею «ург»… Это был лошадиный помет — «кака», — совсем теплый, совсем горячий; от него шел пар, как изо рта, вот так: ху-у-у… Помета было на десять-десять-десять-десять-десять лошадей, на десять-пять, на «дашнь-пянч» акьъви [20]. И лошади совсем близко, потому что Мъмэм слышал «и-го-го-го», слышал ржание на расстоянии полета камня, брошенного слабым ребенком, «абаля рбанк». Лошади ушли туда, где умирает солнце, ушли на запад. Там есть гора, треснувшая пополам, там — ущелье; лошади пошли в ущелье; охотники там поймают их…

После такого подробного — и поэтому убедительного — отчета нельзя было сомневаться в сообщении дикаря. Николка разделил отряд и стаю собак на две половины. Первую, во главе с Мъмэмом, он послал вперед с заданием обойти табун и стать у него на пути, загородив ему выход из ущелья. Сигналом, показывающим, что задание выполнено, должен быть троекратный крик махайродуса. Тогда Николка, во главе второй половины отряда, обрушится на табун с тыла. Нужно стараться, чтобы лошади не прорвались сквозь ряды охотников, для этого пустить собак вперед.

Охотники первого отряда, держа руки на загривках собак, помчались в обходной путь, подобные немому урагану. Второй отряд двинулся не спеша, следя за отпечатками копыт на прибрежном песке. Отпечатки эти действительно от реки поворачивали к ущелью. Ущелье служило некогда ложем бурной речонки; теперь по нему вился лишь небольшой ручеек, впадающий в Волгу.

Табун успел уйти далеко. Выползло из-за реки олохмаченное туманом солнце, брызнуло светом, очистилось само, очистило землю от молочной мглы, и только тогда почуяли дикари носами присутствие впереди себя доброй полусотни лошадей. Николка привел отряд к боковому отрогу ущелья и здесь рассыпал в цепь и животных и людей. Отрог был глубок, обладал крутыми, почти отвесными стенками и имел только один и притом весьма узкий выход — в ущелье. Через некоторое время послышался впереди троекратный рев махайродуса и тотчас за ним — беспокойный топот опрокинувшегося назад табуна.

— Ну, ребятки, держи собак крепче и приготовь глотки, — предупредил Николка своих охотников.

Табун приближался, грохотали камни под копытами, — казалось, откуда-то сорвалась лавина и мчит, сокрушая все на пути. Но топот покрывался хоровым ревом махайродуса (Мъмэм старался!) и свирепым лаем громадных собак. Николка едва сдерживал азарт своих охотников, неудержимо рвавшихся вместе с собаками навстречу бегущей лавине. Только когда матерый жеребец — не гиппарион, а настоящая лошадь-великан, — вырвавшись из поворота, показался во главе табуна и поравнялся с предательским отрогом. Николка дал сигнал. Охотники, с топорами в руках, пустив вперед корчившихся в кровожадном вожделении собак, рванулись с места в карьер, оглашая воздух рявканьем пещерного льва. Жеребец, а вслед за ним и весь табун, круто вздернувшись в воздухе, перевернулись на дыбах, шарахнулись вспять, снова вздыбились и хлынули безудержным потоком в единственно свободное от рева и зверей место — в проход бокового отрога — в западню…

Трудное было дело заставить дикарей и собак, разгоряченных преследованием, войти в нормальные свои чувства. Николка, став у входа в западню, собак отогнал от нее копьем, а людей руганью, выраженной в категорической форме. Все-таки три-четыре собаки прорвались к яростно метавшимся в ловушке животным и там, в назидание краснокожим, быстро расстались с жизнью под ударами многочисленных копыт.

— Эх, олкки жълон, — жалобно воскликнул Гири: из погибших собак две были его.

Смерть четвероногих друзей на разгоряченных дикарей подействовала как студеный ливень с безоблачного неба. Они перестали лезть на рожон и сразу вспомнили о двух своих предводителях. На Къколю и на Мъмэма уставилось шестнадцать пар вопрошающих глаз. Гири констатировал печально:

— Кьъян мъэрт… — что в переводе на русский значило:

— Собаки-то подохли…

— Ничего нет мудреного, — отвечал Николка и прибавил назидательно: — Это тебе не буржуазная танцулька, а плиоцен!

— Лиоце… — растерянно подтвердили дикари и все свое внимание перенесли на маленького человека, продолжавшего оставаться спокойным в таких исключительных обстоятельствах.

Не слезая с коня, Николка взял у Мъмэма связку мочальной веревки; один конец ее он привязал к луке седла, на другом сделал петлю и кольцами собрал всю веревку в правой руке. Оставив Мъмэма вместо себя, он шагом поехал в овраг, где сбился в плотную, но беспорядочную кучу отчаявшийся найти выход табун; вне его пребывал лишь один вожак-жеребец; на приблизившуюся странную пару — гиппарион плюс двуногий — он вытянул шею. Живчик приветствовал жеребца серебристым ржанием. Полосатая кобылка бесспорно была красива, но доверия не внушала; жеребец повернулся к ней крупом, намереваясь использовать отпущенные ему природой смертоносные копыта. Момент был удобный, и Николка не зевал: разматываясь, заструился в воздухе аркан, петля легла на стройную шею великана-жеребца. Не давая пленнику времени на размышление, вскачь понесся Николка по направлению к выходу из оврага. Дикари сорвались ему навстречу, заранее подготовленные Мъмэмом. Аркан хлестко натянулся. Не ожидавший такого оборота жеребец повалился навзничь. Дикари перехватили веревку и быстро-быстро, как ребята бумажного змея, стали собирать ее. Дрыгая беспомощно копытами, полузадушенный жеребец на спине выехал из оврага и не успел опомниться, как был связан по всем четырем ногам, зануздан и на могучих плечах поднят с земли в стоячем положении. На хвосте, на ногах, на гриве с обеих сторон висели у него греготавшие дикари.

— Кто собирается прокатиться? — перекричал всех Николка, иллюстрируя свой вопрос жестами.

— Мъмэм, — был твердый ответ, и никто ему не перечил.

Николка снабдил дикаря мешком из мочалы и объяснил, когда и как нужно применить его.

Охотники все еще удерживали связанного пленника, когда Мъмэм в один прыжок вскочил на него. Два удара ножа, и путы были сброшены. Жеребец, с налитыми кровью глазами, молнией рванулся вперед, почуяв свободу, и вдруг, резко остановившись, начал выделывать сатанинские прыжки, дробить камни копытами и крутиться на месте гигантским волчком. Дикари, довольные зрелищем, хохотали во всю глотку, ладонями ударяя себя по бедрам. Мъмэм испускал ликующие звуки и, казалось, совсем не чувствовал рискованности своего положения. После десятка замысловатых вольтов жеребец понял, что такими приемами ему не сбросить приклеившегося к спине всадника, что неистовые вопли двуногих и вой собак, привязанных к дереву, заставляют его терять последние остатки разума. Изогнув шею крутой дугой, он сделал отчаянную попытку зубами добраться до волосатой ноги, но не добрался, потому что нога исчезла, вместо себя выставив могучий кулак, в кровь разбивший ему губы. Тогда жеребец, не помня себя от боли, от унижения, от темного ужаса, вон понесся из рокового ущелья…