Колесо времени (Книга 1, том 1)

ГЛАВА 25

СТРАНСТВУЮЩИЙ НАРОД

Под едва греющим солнцем Бела безмятежно шагала вперед, словно те три волка, что трусили невдалеке, были для нее обычными деревенскими собаками, хотя время от времени она так косила на них глазом, что виднелись белки. Эгвейн, сидя на кобыле, держалась столь же неестественно. Она постоянно следила за волками уголком глаза и порой поворачивалась в седле, чтобы оглядеться вокруг. Перрин был уверен, что она высматривает остальную стаю, хотя девушка гневно отрицала это, когда он рискнул высказать такое предположение, отрицала, что боится тех волков, которые бежали впереди них, отрицала, что ее тревожит стая или то, что задумали звери. Отрицала и тут же опять принималась кидать из-под опущенных ресниц опасливые взгляды и беспокойно облизывать губы. А стая была далеко - Перрин мог бы сказать девушке об этом. И что тут хорошего, даже если она мне поверит? Особенно если поверит. У Перрина и в мыслях не было открывать эту корзину со змеями, пока совсем уж не припрет. Он и думать не хотел о том. как он узнал о стае. Мужчина в шкурах бежал впереди вприпрыжку, иногда сам почти походя на волка, и он никогда не оглядывался при появлении Пестрой, Прыгуна и Ветра, но тоже узнавал об их приближении. Перрин и Эгвейн проснулись на рассвете этого первого утра и увидели, как Илайас жарит кролика и посматривает на них со спокойным выражением на бородатом лице. Не считая Пестрой, Прыгуна и Ветра, волков видно не было. Под большим дубом все еще держались темные тени, ясно выделяясь в бледном свете раннего утра, и голые деревья поодаль походили на обглоданные до костей пальцы. - Они рядом, - ответил Илайас, когда Эгвейн поинтересовалась, где вся стая. - Достаточно близко, чтобы прийти на помощь, если понадобится. Достаточно далеко, чтобы остаться в стороне от любой человеческой неприятности, которая с нами случится. Там, где собираются вместе два человека, рано или поздно, всегда возникают неприятности. Если они нам будут нужны, они придут. Что-то щекотнуло подсознание Перрина, когда он вонзил зубы в жареного кролика. Направление, смутно ощутимое. Точно! Там, где они... Горячий сок у него во рту тотчас утратил всякий вкус. Он взял клубни, которые Илайас запек в углях, - по вкусу они напоминали репу, - но аппетит у Перрина уже пропал. Собираясь, Эгвейн решительно заявила, что верхом будут ехать по очереди все, и Перрин даже не подумал с ней спорить. - Первая - ты, - сказал он только. Она кивнула. - А затем - вы, Илайас. - Для меня и мои ноги хороши, - сказал Илайас. Он взглянул на Белу, и кобыла завращала глазами, словно он был одним из волков. - Кроме того, вряд ли она захочет, чтобы я ехал на ней верхом. - Чепуха! - твердо ответила Эгвейн. - Нет никакого смысла упрямиться. Разумно же - каждому иногда ехать верхом. Как вы говорите, впереди у нас долгая дорога. - Я сказал "нет", девочка. Эгвейн сделала глубокий вдох, и Перрину стало интересно, как ей удастся навязать свое решение Илайасу, - тем самым способом, каким она обращалась с ним, или иначе. Но тут же он понял, что девушка стоит открыв рот. не в силах вымолвить ни слова. Илайас же смотрел на нее, просто смотрел желтыми волчьими глазами. Эгвейн сделала шаг назад от худощавого мужчины и провела языком по губам, потом опять отступила на шаг. Так она и допятилась до Белы, вскарабкалась в седло, и только потом Илайас отвернулся. Когда мужчина повернулся и двинулся на юг, Перрин подумал, что ухмылка у того тоже очень сильно смахивает на волчью. Так они путешествовали на юг и на восток три дня, пешком и верхом целые дни напролет, останавливаясь лишь в сгустившихся сумерках. Илайас, по-видимому, торопливость горожан презирал, но в то же время не считал, что стоит попусту терять время, если есть куда идти. Три волка на глаза им попадались редко. Каждый вечер звери на время выходили к костру и иногда днем, когда их меньше всего ожидали, ненадолго появлялись рядом и исчезали. Но Перрин знал, что они неподалеку, и знал где. Он знал, когда волки разведывали дорогу впереди и когда волки наблюдали за происходящим позади них. Он узнал, когда они оставили обычные охотничьи угодья и Пестрая отослала свою стаю обратно, - ждать ее. Иногда трое оставшихся волков пропадали из мыслей Перрина, но задолго до того, как они появлялись в поле зрения, он уже знал об их возвращении. Даже когда лес сменился разбросанными там и тут рощами, разделенными громадными полосами мертвой травы, волки, когда не хотели, чтобы их заметили, казались призраками, но он мог в любой момент указать на них пальцем. Перрин не понимал, как он узнает все это, и пытался уверить себя, что его воображение играет с ним шутки, но все было бесполезно. Как знал Илайас, так знал и он. Перрин старался не думать о волках, но они все равно прокрадывались в его мысли. С тех пор как он встретился с Илайасом и волками. Ба'алзамон пропал из его снов. Его сновидения, насколько Перрин помнил при пробуждении, касались обыденных дел, того, что могло сниться дома... до Байрлона... до Ночи Зимы. Обычные сны - с одним дополнением. В этих снах, как он помнил, одно было общим: когда он выпрямлялся у горна мастера Лухана, стирая пот с лица, или возвращался с Лужайки после танцев с деревенскими девушками, или поднимал голову от книги, которую читал у камина, то где бы он ни был - в лесу, на улице, под крышей, - рядом всегда находился волк. Всегда рядом с ним маячила волчья спина; и всегда он знал, - в снах это казалось нормальным, даже у обеденного стола Элсбет Лухан, - что желтые волчьи глаза, охраняя его, зорко следят за тем, какая опасность может появиться. Лишь при пробуждении волчье присутствие казалось ему странным. Они путешествовали три дня. Пестрая, Прыгун и Ветер приносили им кроликов и белок, Илайас показывал растения, годные в пищу, некоторые из них Перрин узнавал. Однажды кролик выскочил чуть ли не из-под самых копыт Белы; прежде чем Перрин успел вложить камень в пращу, Илайас в двадцати шагах точным броском своего длинного ножа пригвоздил зверька к земле. В другой раз Илайас подстрелил из лука взлетевшего толстого фазана. Ели теперь Перрин с Эгвейн намного лучше, чем когда шли одни, но юноша с радостью вернулся бы к тому скудному рациону, лишь бы обойтись без серых попутчиков. Он не был уверен, какие чувства испытывает Эгвейн, но предпочел бы голодать, лишь бы жить без волчьей компании. Три дня, до этого самого вечера. Впереди, в добрых четырех милях, раскинулся лесок, больший, чем многие из повстречавшихся путникам. На западе низко висело солнце, отбрасывая справа косые тени, усиливался ветер. Перрин почувствовал, что волки перестали держаться сзади и неторопливо двинулись вперед. Они не чуяли и не видели ничего опасного. Сейчас на Беле ехала Эгвейн. Пора уже было подыскивать место для ночлега, и большая роща хорошо подходила для этой цели. Когда путники приблизились к деревьям, из леска выскочили три мастиффа, широкомордые псы, не уступающие ростом волкам, даже крупнее; они оскалили клыки, громко, утробно рыча. Едва вырвавшись на опушку, псы остановились, но от троих людей их отделяло не больше тридцати футов, темные глаза собак сверкали убийственными огоньками. Бела, которая и так уже изнервничалась из-за волков, тихо заржала и чуть не сбросила Эгвейн с седла, но Перрин в тот же миг закрутил свою пращу над головой. Нет нужды тупить топор об собак; камень по ребрам заставит убежать и самого злобного пса. Илайас махнул ему рукой, не отрывая взгляда от замерших собак. - Чш-ш! Прекратите! Перрин недоуменно нахмурился на него, но, крутанув пращу еще несколько раз, опустил ее. Эгвейн сумела утихомирить Белу; и она, и кобыла с опаской следили за собаками. На загривках мастиффов дыбом стояла шерсть, уши их были прижаты, рык псов звучал как землетрясение. Вдруг Илайас поднял вытянутый палец на уровень плеча и засвистел долгим пронзительным свистом, который становился все выше и выше, нескончаемо. Рычание собак неровно оборвалось. Псы отступили на шаг, поскуливая и вертя головами, будто хотели убежать, но что-то их удерживало. Глаза их были прикованы к пальцу Илайаса. Медленно Илайас стал опускать руку, и тональность свиста понижалась вместе с нею. Собаки следовали за движением руки, пока не легли плашмя на землю, вывалив языки из пастей. Три хвоста завиляли. - Смотрите, - сказал Илайас, шагнув к собакам. - В оружии нет нужды. Мастиффы лизали ему руки, а он почесывал их широколобые головы и ласково трепал псов за ушами. - Они выглядят гораздо более злобными, чем есть на самом деле. Они хотели всего лишь отпугнуть нас и укусили бы, только если б мы попробовали сунуться в лес. Так или иначе, теперь об этом волноваться не стоит. До того как совсем стемнеет, мы успеем добраться до другой рощицы. Перрин посмотрел на Эгвейн: рот у нее был открыт. Клацнув зубами, он захлопнул свой. По-прежнему поглаживая псов, Илайас изучал рощу. - Здесь будут Туата'ан. Странствующий Народ. Перрин с Эгвейн непонимающе уставились на него, и он добавил: - Лудильщики. - Лудильщики? - воскликнул Перрин. - Мне всегда хотелось увидеть Лудильщиков. Они иногда останавливались лагерем у Таренского Перевоза, за рекой, но в Двуречье, насколько помню, они не бывали. Почему так, я не знаю. Эгвейн фыркнула: - Наверное, потому, что людишки в Таренском Перевозе такие же большие воры, как и Лудильщики. Несомненно, они кончили тем, что без всякого толку воровали друг у друга. Мастер Илайас, если тут и вправду недалеко Лудильщики, может, мы дальше пойдем? Нам не хочется, чтобы Белу украли и... ну, богатства у нас все равно нет, но всем известно, что Лудильщики готовы украсть хоть что-нибудь. - В том числе и младенцев? - сухо осведомился Илайас. - Похищают детей и все такое прочее? - Он сплюнул и девушка вспыхнула. Такие истории про детей иногда рассказывали, но чаще всего - Кенн Буйе или кто-то из Коплинов или Конгаров. Каждый знал: это те еще россказни. - Порой от Лудильщиков меня попросту тошнит, но воруют они не чаще, чем другие. Намного реже, чем кое-кто, кого я знаю. - Скоро совсем стемнеет, Илайас, - сказал Перрин. - Где-то же мы должны остановиться на ночь. Почему бы не вместе с ними, если они примут нас? - У миссис Лухан имелся в хозяйстве починенный Лудильщиками котел, о котором она заявляла, что он лучше нового. Мастер Лухан не испытывал особой радости, когда его жена превозносила работу Лудильщиков, но Перрину хотелось взглянуть, как те достигают своего мастерства. Однако в тоне и облике Илайаса сквозило какое-то нежелание, которого юноша понять не мог. - Или есть причина, из-за которой нам нельзя так поступать? Илайас отрицательно покачал головой, но нежелание не пропало, оно по-прежнему чувствовалось в развороте его плеч и в напряженно сжатых губах. - Можно, можно. Только не берите в голову то, что они говорят. Всякую глупость. По большей части Странствующий Народ ведет себя как заблагорассудится, но порой они придают очень большое значение формальностям, поэтому делайте то же самое, что и я. И держите свои секреты при себе. Нечего выкладывать все каждому встречному-поперечному. Собаки, виляя хвостами, трусили рядом с путниками, пока Илайас вел ребят дальше в лес. Перрин почувствовал, что волки задержались на опушке, и понял, что дальше они не пойдут. Собак они не боялись - к ним волки относились с пренебрежением, ведь те променяли свободу на сон возле костра, - но людей они избегали. Илайас шагал уверенно, словно знал, куда идти, и в глубине леска, меж дубов и ясеней, показались фургоны Лудильщиков. Как и любой в Эмондовом Лугу, Перрин много слышал о Лудильщиках, хоть никогда и не видел никого из них, и лагерь оказался точно таким, каким он и ожидал его увидеть. Фургоны представляли собой небольшие дома на колесах: высокие деревянные сундуки, покрытые лаком и раскрашенные в яркие цвета - красные, синие, желтые, зеленые, различные их оттенки, названия которых Перрин не знал. Странствующий Народ занимался делами, которые оказались разочаровывающе обыденными: кто готовил еду, кто шил, кто возился с детьми, кто чинил упряжь, но у всех одежда оказалась еще более многоцветной, чем их фургоны, - и на первый взгляд выбранной наугад; иногда от сочетания расцветок куртки и штанов или платья и шали у Перрина рябило в глазах. Лудильщики напоминали ему бабочек на лугу с яркими полевыми цветами. Четыре или пять человек в разных концах лагеря играли на скрипках или флейтах, и немногие танцующие кружились рядом с ними, будто колибри всех цветов радуги. Среди костров бегали и играли дети и собаки. Собаки были мастиффами, точно такими же, что встретили путников, но дети дергали их за уши и таскали за хвосты, карабкались им на спины, а здоровенные псы спокойно сносили подобное обращение. Трое мастиффов, идущих рядом с Илайасом, свесив языки, глядели на бородача как на лучшего друга. Перрин покачал головой. Все равно в них хватало роста, чтобы достать человеку до горла, просто оторвав свои передние лапы от земли. Внезапно музыка оборвалась, и Перрин понял, что все Лудильщики глядят на Илайаса и его спутников. Даже дети и собаки стояли тихо и смотрели настороженно, будто готовые тут же сорваться с места и убежать. Минуту вообще не слышалось ни звука, а затем вперед выступил седоволосый, жилистый, невысокого роста мужчина и степенно поклонился Илайасу. Мужчина был одет в красную куртку с высоким воротником-стойкой и мешковатые ярко-зеленые штаны, заправленные в высокие, до колен сапоги. - Добро пожаловать к нашим кострам! Известна ли вам песня? Илайас поклонился ему столь же церемонно, приложив обе руки к груди: - Ваш радушный прием, Махди, согревает душу, как ваши костры согревают тело, но я не знаю песни. - Тогда мы по-прежнему ищем, - нараспев произнес седоголовый. - Как было, так и будет, если только мы помним, ищем и находим. - Он с улыбкой повел рукой в сторону костров, и в голосе его зазвучало радостное, приветливое оживление. - Ужин почти готов. Пожалуйста, присоединяйтесь к трапезе! Словно по сигналу, вновь заиграла музыка, детвора опять затеяла веселую беготню и возню с собаками. Все в лагере вернулись к прерванному делу, словно бы вновь пришедшие были давнишними друзьями Лудильщиков. Однако седоволосый взглянул на Илайаса и, поколебавшись, спросил: - А ваши... другие друзья? Они не придут? А то, бедные собачки так пугаются. - Они не придут. Раин. - Илайас качнул головой с едва заметным оттенком презрения. - Пора бы тебе это понять. Седоволосый развел руками, словно сетуя, что ни в чем нельзя быть уверенным. Когда он повернулся, чтобы отвести гостей в лагерь, Эгвейн спешилась и подошла ближе к Илайасу. - Вы - друзья? Чтобы отвести Белу, появился улыбающийся Лудильщик; Эгвейн с видимой неохотой отдала ему уздечку, и то после кривой усмешки Илайаса. - Мы знаем друг друга, - коротко ответил одетый в шкуры мужчина. - Его имя - Махди? - спросил Перрин. Илайас что-то проворчал шепотом. - Его зовут Раин. Махди - это нечто вроде звания. Ищущий. Он предводитель их отряда. Если так для вашего слуха необычно, можете называть его Ищущим. Ему все равно. - А что это было о песне? - спросила Эгвейн. - Это то, из-за чего они странствуют, - сказал Илайас, - или же так они говорят. Они ищут песню. Именно ее разыскивает Махди. Они утверждают, что при Разломе Мира утеряли ее, и если им удастся найти ее, вернется рай Эпохи Легенд. - Он обежал взглядом лагерь и хмыкнул. - Они даже не знают, какую ищут песню; заявляют, что когда отыщут ее, то узнают. Они не ведают, каким образом она, как предполагается, принесет рай, но они верят в это уже почти три тысячи лет, с самого Разлома. Полагаю, искать они будут, пока Колесо не перестанет вертеться. Путники подошли к костру Раина в центре лагеря. Фургон Ищущего был желтым, с красной окантовкой, красные спицы высоких колес с красными ободьями чередовались с желтыми. Полная женщина, такая же седая, как и Раин, но со все еще гладкими щеками, появилась на лестнице в задней части фургона и остановилась, расправляя на плечах украшенную голубой бахромой шаль. Кофточка на ней была ярко-желтой, юбка - ярко-красной. От такого сочетания цветов Перрин зажмурился, а Эгвейн сдавленно охнула. Увидев идущих за Райном людей, женщина с радушной улыбкой пошла им навстречу. Ила, жена Раина, оказалась на голову выше мужа, и вскоре она заставила Перрина забыть о расцветке ее одежды. Материнской своей заботливостью она напомнила ему миссис ал'Вир, а от первой же ее улыбки на душе у него стало теплее и радостнее. Ила приветствовала Илайаса как старого знакомого, но со сдержанностью, которая, по-видимому, ранила Райна. Илайас криво улыбнулся ей и кивнул. Перрин и Эгвейн представились женщине сами, и она пожала руки им обоим со много большим теплом, чем она выказала Илайасу, а Эгвейн даже обняла. - Как ты прелестна, дитя, - сказала она, погладив Эгвейн по щеке, и улыбнулась. - И вдобавок продрогла до костей, как я вижу. Садись ближе к огню, Эгвейн. Все присаживайтесь. Ужин почти готов. Вокруг костра лежали обрубки бревен, предназначенные для сидения. Илайас отказался даже от такой уступки цивилизации. Вместо этого он вольготно уселся прямо на землю. Над пламенем в железных треногах стояли небольшие котелки, а около углей - печка. Ила захлопотала возле них. Когда Перрин и остальные расселись, к костру упругим шагом подошел стройный молодой человек, в одежде в зеленую полоску. Он крепко обнял Раина и Илу, окинул холодным взглядом Илайаса и ребят. С Перрином он был примерно одних лет и двигался так, будто со следующего шага готов пуститься в танец. - Что, Айрам, - нежно улыбнулась Ила, - решил откушать со своими старенькими дедушкой и бабушкой, так? - Наклонившись помешать в котле, висящем над костром, она с улыбкой перевела взгляд на Эгвейн. - Хотелось бы узнать, почему? Айрам легко присел, скрестив руки на коленях, напротив Эгвейн, по другую сторону костра. - Я - Айрам, - сказал он ей тихим, уверенным голосом. Казалось, здесь, кроме нее, он больше никого не замечал. - Я ждал первую розу весны, и теперь я нашел ее возле костра моего дедушки. Перрин ожидал, что Эгвейн захихикает, а потом увидел, как она смотрит в глаза Айраму. Перрин пригляделся к молодому Лудильщику. Ему пришлось признать, что тот наделен изрядной долей миловидности. Через минуту Перрин понял, кого он ему напомнил. Вила ал'Сина: на него, когда тот приходил из Дивен Райд в Эмондов Луг, заглядывались и о нем перешептывались за его спиной все девушки. Вил ухаживал за каждой девушкой, какую встречал, и ухитрялся убедить каждую из них, что с остальными он просто-напросто вежлив. - Эти ваши собаки, - громко произнес Перрин, отчего Эгвейн вздрогнула, выглядят большими, как медведи. Удивительно, как вы разрешаете детям играть с ними. Улыбки Айрама как не бывало, но, когда он взглянул на Перрина, улыбка вновь вернулась на его лицо, причем куда более самоуверенная, чем раньше. - Они не укусят тебя. Они просто принимают грозный вид, чтобы чужих отпугнуть, и предупреждают нас, но они обучены как положено - в духе Пути Листа. - Пути Листа? - сказала Эгвейн. - А что это такое? Айрам жестом указал на деревья, его глаза внимательно и неотрывно смотрели на девушку. - Лист живет отмеренное ему время и не борется с ветром, который уносит его прочь. Лист не причиняет зла, в конце срока опадает, чтобы вскормить новые листья. Так должны поступать и все мужчины. И женщины. Эгвейн в ответ посмотрела на него, слабый румянец окрасил ее щеки. - Но что это значит? - сказал Перрин. Айрам бросил на пего сердитый взгляд, но на вопрос ответил Раин. - Это значит, что человек не должен причинять вреда другому ни по какой причине. - Взгляд Ищущего переместился на Илайаса, - Для насилия нет оправдания. Никакого. Никогда. - А что, если кто-то нападет на вас? - настаивал Перрин. - Что, если кто-то ударит вас или попытается ограбить, а то и убить? Раин сокрушенно вздохнул, словно Перрин просто не понял того, что для самого Раина столь очевидно. - Если меня ударят, то я спрошу у ударившего, почему ему захотелось так поступить. Если он по-прежнему хочет меня ударить, я убегу, как убегу и тогда, когда меня захотят ограбить или убить. Будет много лучше, если я позволю забрать то, чего пожелает грабитель, даже мою жизнь, чем сам прибегну к насилию. И я буду надеяться, что он не слишком сильно повредит себе. - Но вы же сказали, что ничего плохого ему не сделаете, - сказал Перрин. - Нет, не сделаю, но само насилие наносит вред тому, кто прибегает к насилию, - в той же мере, в какой от него страдает тот, кто насилию подвергается. На лице Перрина явно читалось сомнение. - Ты можешь срубить своим топором дерево, - сказал Раин. - Топор торжествует путем насилия над деревом и останется невредимым. Так ты это видишь? По сравнению со сталью дерево слабо и податливо, но. острая сталь, когда рубит, тупится, и соки дерева попортят ее, покрыв оспинами ржавчины. Могучий топор содеет насилие над беззащитным деревом, и сам будет поврежден им. Так же и с людьми, хотя здесь уже ущерб причинен душе. - Но... - Хватит, - прорычал Илайас, оборвав Перрина. - Раин, и так уже плохо, что ты пытаешься обратить деревенских несмышленышей в вашу чушь, - это почти всюду, где бы ты ни ходил, доставляет тебе уйму бед, верно? - но я не за тем привел этих щенят сюда, чтобы ты принялся за них. Оставь это! - И оставить их тебе? - вмешалась Ила, растирая в ладонях сушеные травы и ссыпая их тонкой струйкой в один из котелков. Голос ее был ровен, но руки яростно мяли траву. - Чтобы ты научил их своему пути - убить или умереть? Чтобы ты обрек их на ту судьбу, которую ищешь для себя самого: умереть одному, в окружении лишь воронов и твоих... твоих друзей, вздорящих над твоим телом? - Успокойся, Ила, - мягко сказал Раин, будто эти слова, а то и похуже, слышал сотни раз. - Он же приглашен к нашему костру, жена моя. Ила успокоилась, но про себя Перрин отметил, что извиняться она не стала. Вместо извинения она посмотрела на Илайаса и печально покачала головой, затем отряхнула руки и принялась доставать ложки и глиняные миски из красного сундука на боку фургона. Раин повернулся обратно к Илайасу. - Мой старый друг, сколько раз должен я говорить тебе, что мы никого не пытаемся обратить. Когда деревенский люд любопытствует о наших обычаях, мы отвечаем на их вопросы. Да, правда, намного чаще спрашивающий молод, и иногда один из них уходит вместе с нами, но - по своей собственной воле, по своему собственному желанию. - Попробуй скажи это тем фермерским женам, которые только что узнали, что их сын или дочь сбежали с Лудильщиками, - скривившись, сказал Илайас. Вот потому-то города побольше не разрешают вам даже лагерь свой разбить возле их стен. Деревни терпят вас, так как у них есть что чинить, но городам этого не нужно, и горожанам не нравится, когда своими разговорами вы подбиваете молодежь пускаться в бега. - Мне неведомо, что разрешают или запрещают города. - Терпение Раина казалось безграничным. Определенно, гнев вообще не знал над ним власти. В городах всегда найдутся люди, склонные к насилию. Во всяком случае, я не думаю, что песню можно найти в городе. - Не хочу обидеть вас, Ищущий, - медленно произнес Перрин, - но... ну, я не полагаюсь на силу. Не помню, чтобы я боролся с кем-то в летах, не считая состязаний по праздникам. Но если кто-то ударит меня, я дам сдачи. Коли я так не сделаю, то лишь внушу ему мысль, что он может ударить меня, когда бы ему ни вздумалось. Некоторые люди считают, что можно использовать других в своих целях, и если не дать им понять обратного, они просто так и будут издеваться над теми, кто слабее их. - Некоторым людям, - заметил Айрам с неизбывной печалью, - никогда не одолеть своих низменных инстинктов. Он сказал это, взглянув на Перрина, отчего стало ясно, что говорит он вовсе не о тех задирах, которых упоминал Перрин. - Бьюсь об заклад, что убегать тебе приходилось не единожды, - сказал Перрин, и лицо молодого Лудильщика вытянулось от гнева, который не имел ничего общего с Путем Листа. - А вот мне, - сказала Эгвейн, испепеляя Перрина взглядом, - интересно встретить того, кто не считает, что его мускулы могут разрешить любую проблему. К Айраму вернулось хорошее настроение, и он встал, с улыбкой протянув девушке руки. - Позволь показать тебе наш лагерь. Здесь и танцуют! - С удовольствием, - улыбнулась в ответ ему девушка. Ила выпрямилась, достав из маленькой железной печки каравай хлеба. - Но ужин уже готов, Айрам. - Я поужинаю у матери, - сказал через плечо Айрам, взяв Эгвейн под руку и уводя ее от фургона. - Мы поужинаем с матерью.. Он одарил торжествующей улыбкой Перрина. Айрам с Эгвейн побежали, и до Перрина донесся смех девушки. Перрин встал на ноги, затем остановился. Вряд ли здесь с ней приключится какая беда, если весь лагерь следует, как утверждает Раин, этому самому Пути Листа. Обернувшись к Раину я Иле, - те оба смотрели вслед внуку, - он сказал: - Прошу прощения. Я - гость, и мне не следовало бы... - Не глупи, - успокаивающе сказала Ила. - Это его вина, а не твоя. Садись и ешь. - Айрам - беспокойный молодой человек, - с печалью добавил Раин. - Он хороший мальчик, но порой я думаю, что Путь Листа окажется для него труден. С некоторыми, к сожалению, так бывает. Ладно, оставим. Мой костер - ваш. Хорошо? Перрин медленно сел на место, по-прежнему чувствуя себя неловко. - А что бывает с тем, кто не может следовать Пути? - спросил он. - С Лудильщиком, я имею в виду? Раин и Ила встревоженно переглянулись, и Раин сказал: - Они покидают нас. И Потерянные уходят жить в деревни. Ила пристально посмотрела в ту сторону, куда ушел внук. - Потерянные не могут быть счастливы. Она вздохнула, но когда женщина стала раздавать миски и ложки, лицо ее снова было спокойно. Перрин потупился, кляня себя за этот вопрос, и больше разговоров не было. Ила молча наполнила миски .густым овощным рагу, молча раздала толстые ломти хлеба с хрустящей корочкой. Ели все тоже молча. Рагу оказалось очень вкусный, и Перрин умял три порции и лишь потом остановился. Илайас, как отметил, ухмыльнувшись, юноша, опустошил четыре миски. После ужина Раин набил трубку, Илайас достал свою и тоже набил ее из непромокаемого кисета Раина. Раскуривание, уминание табака, повторное закуривание, а молчанию будто не было конца. Ила достала узелок с вязанием. Солнце превратилось в красный мазок пожара над верхушками деревьев на западе. Лагерь устраивался на ночь, но суета не улеглась, лишь изменилась. Музыкантов, игравших, когда путники вошли в лагерь, сменили другие, и еще больше народу, чем раньше, танцевало в свете костров, - тени прыгали и метались по стенкам фургонов. Где-то в глубине лагеря зазвучал хор мужских голосов. Перрин соскользнул с бревна на землю и вскоре почувствовал, что клюет носом. Через некоторое время Раин произнес: - Не встречал ли ты кого-нибудь из Туата'ан, Илайас, с тех пор как был у нас прошлой весной? Глаза Перрина медленно открылись, и вновь веки потянуло вниз. - Нет, - ответил Илайас, не вынимая трубку изо рта. - Не люблю, когда вокруг меня сразу много людей. Раин хохотнул: - Особенно таких, которые живут совершенно не так, как ты сам, а? Нет, мой старый друг, не волнуйся. Я уже многие годы как отказался от надежды, что ты вступишь на Путь. Но после того, как мы виделись с тобою в последний раз, я услышал одну историю, и если ты еще не слышал ее, то, может, она заинтересует тебя. Меня она заинтересовала, и я слышал ее вновь и вновь, всякий раз, как мы встречали других из нашего народа. - Я слушаю. - Все началось весной, два года назад. Один отряд Народа пересекал Пустыню северным маршрутом. Сонливость Перрина тотчас как рукой сняло. - Пустыню? Айильскую Пустыню? Они пересекали Айильскую Пустыню? - Кое-какой люд заходит в Пустыню, и их не беспокоят, - сказал Илайас. Менестрели. Торговцы, если они честны. Туата'ан постоянно ходят через Пустыню. Купцы из Кэймлина там бывали до истории с Древом и Айильской Войны. - Айильцы избегают нас, - с грустью отметил Раин, - хотя многие из нас пытались поговорить с ними. Они наблюдают за нами издали, но близко не подходят и не подпускают нас к себе. Временами меня охватывает беспокойство: вдруг им известна песня, хотя я и не считаю это правдоподобным. Знаете ли, у Айил мужчины не поют. Разве не странно? Со времени, как мальчик-айил становится мужчиной, он не поет ничего, кроме боевой песни или погребальной над павшими. Мне доводилось слышать, как они поют над своими погибшими и над теми, кого они сразили в бою. Эта песня заставит рыдать и камни. Ила, прислушивающаяся к разговору мужчин, согласно кивала над своим вязанием. Перрин, быстро поразмыслив, кое-что для себя решил. Он полагал, что Лудильщики все время должны чего-то опасаться, судя по всем этим разговорам о том, что лучший выход из опасного положения - убежать прочь, но ни один из тех, кто страшится опасности, даже и помыслить не мог бы о переходе через Айильскую Пустыню. Из всего услышанного им раньше следовало, что ни один здравомыслящий человек не стал бы пытаться пересекать Пустыню. - Если это какая-то история про песню, - начал было Илайас, но Раин покачал головой. - Нет. мой старый друг, не о песне. Я не уверен, что вообще знаю, о чем она. - Он повернулся к Перрину. - Молодые Айил часто бродят по Запустению. Некоторые из молодых уходят в одиночку, отчего-то считая, что они призваны убить Темного. Большинство ходит небольшими группами. Охотиться на троллоков. - Раин сокрушенно покачал головой, и, когда он продолжил, голос его стал мрачен. - Два года назад отряд Народа, пересекавший Пустыню в сотне миль к югу от Запустения, наткнулся на одну из таких групп. - Молодые женщины, - столь же скорбным голосом, как у мужа, вставила Ила. - Совсем юные девушки, почти девочки. У Перрина вырвался вздох удивления, и Илайас криво улыбнулся ему. - Айильские девушки не ведут хозяйство и не занимаются стряпней, если они того не хотят, парень. Вместо этого те, кто хочет стать воином, вступают в одно из своих воинских обществ - Фар Дарайз Май, Девы Копья, и сражаются бок о бок с мужчинами. Перрин покачал головой. Илайас усмехнулся, глядя на его лицо. Раин вновь вернулся к рассказу, отвращение и недоумение смешались в его голосе. - Все молодые женщины, за исключением одной, были мертвы, и оставшаяся в живых умирала. Она ползла к фургонам. Ясно было: она знала, что они Туата'ан. Ее отвращение превосходило боль, но у нее было послание столь для нее важное, что она должна была обязательно передать его кому-нибудь, пусть даже нам, прежде чем позволить себе умереть. Мужчины пошли посмотреть, не могут ли они помочь остальным, - по ее кровавому следу, но все девушки были мертвы, а вокруг них лежали убитые троллоки, в три раза превосходящие их числом. Илайас сел прямо, едва не выронив трубку изо рта. - На сотню миль в Пустыню? Быть не может! Дьевик К'Шар, так троллоки называют Пустыню. Гиблая Земля. Да они не прошли бы на сотню миль в Пустыню, даже гони их все Мурддраалы в Запустении! - Вы ужасно много знаете о троллоках, Илайас, - сказал Перрин. - Продолжай свою историю, - угрюмо сказал Илайас Раину. - По добыче, которую с собой несли Айил, стало ясно, что они возвращались из Запустения. За ними следом шли троллоки, но, судя по следам, лишь немногим из них удалось уцелеть после убийства Айил. Что до девушки, то она никому не давала прикоснуться к себе, даже чтобы перевязать раны. Но она вцепилась в куртку Ищущего того отряда, и вот что она сказала, слово в слово. "Губитель Листьев вознамерился ослепить Око Мира, Потерянный. Он намерен убить Великого Змея. Предупреди Народ, Потерянный. Пламенноглазый идет. Скажи им, пусть готовятся к Тому, Кто Идет с Рассветом. Скажи им..." И потом она умерла. Губитель Листьев и Пламенноглазый, - добавил Раин для Перрина, - так Айил называют Темного, но прочего из этих слов я не понимаю. Однако девушка считала это достаточно важным, раз обратилась к тем, кого явно презирала, чтобы передать такое послание со своим последним вздохом. Но кому? Мы сами - Народ, но, по-моему, вряд ли оно предназначено нам. Айил? Они не стали бы нас слушать, попытайся мы рассказать им о происшедшем. - Он тяжело вздохнул. - Она назвала нас Потерянными. Никогда не предполагал раньше, насколько сильно они нас не любят. Ила опустила вязание на колени и ласково погладила мужа по волосам. - Что-то они узнали в Запустении, - задумчиво сказал Илайас. - Но все лишено всякого смысла. Убить Великого Змея? Уничтожить само время? И ослепить Око Мира? Все равно что сказать, будто он собирается уморить голодом скалу. Может быть, она бредила. Раин. Раненая, умирающая, она могла утратить представление о том, что реально, а что - нет. Может, она даже не понимала, кто были эти Туата'ан? - Она понимала, о чем говорила и кому она это говорила. Нечто более важное для нее, чем собственная жизнь, а мы этого даже понять не можем. Когда я увидел, как ты входишь к нам в лагерь, то решил, что, наверное, мы найдем разгадку, поскольку ты был... - Илайас сделал быстрое движение рукой, и Раин сказал совсем не то, что собирался, - ...и останешься нашим другом и знаешь о многом необычном. - Не об этом, - сказал Илайас тоном, который положил конец беседе. Повисшую у костра тишину нарушали музыка и смех, долетающие из разных концов закутанного в ночные покровы лагеря. Лежа и упираясь плечами на одно из бревен у костра, Перрин пытался разгадать послание женщины-айил, но для него оно имело не больше смысла, чем для Раина или Илайаса. Око Мира. Это было в его снах не однажды, но размышлять о тех снах ему не хотелось. Теперь Илайас. Был вопрос, ответ на который Перрину очень хотелось услышать. Что же такого чуть не сказал Раин о бородаче и почему Илайас оборвал его? Над этим он тоже ломал голову, и без особого успеха. Перрин пытался представить себе, каковы должны быть айильские девушки, уходящие в Запустение, где, как он раньше слышал, бывают лишь Стражи, сражающиеся с троллоками, - когда услышал, как, негромко что-то напевая, возвращается Эгвейн. Поднявшись, Перрин пошел ей навстречу, к краю светового круга от огня костра. Она замерла на месте, склонив голову набок и разглядывая его. В сумраке Перрину не удавалось разобрать выражение ее лица. - Долго ты, - сказал он. - Весело было? - Мы поужинали с его матерью, - ответила она. - А потом мы танцевали... и смеялись. Кажется, я не танцевала целую вечность. - Он мне напоминает Вила ал'Сина. У тебя всегда хватало здравого смысла не дать Вилу прибрать тебя к рукам. - Айрам - добрый парень, с которым приятно провести время, - сказала девушка натянуто. - Он повеселил меня. Перрин вздохнул. - Извини. Я рад, что ты весело потанцевала. Вдруг Эгвейн обвила его руками и уткнулась, всхлипывая, в его рубаху. Перрин неловко погладил ее по голове. Ранд бы знал, что делать, подумал он. Ранд умел непринужденно вести себя с девушками. А вот он - никогда не знает, как с ними поступать или говорить. - Я же сказал, Эгвейн, я извиняюсь. Я вправду рад, что ты весело потанцевала. Нет, честно! - Скажи мне, что они живы, - пробормотала девушка ему в грудь. - Что? Эгвейн отодвинулась от него - ее ладони лежали на его предплечьях - ив темноте посмотрела в глаза Перрину. - Ранд и Мэт. Остальные. Скажи мне, что они живы. Он глубоко вздохнул и неуверенно оглянулся по сторонам. - Они живы, - произнес Перрин в конце концов. - Хорошо. - Она потерла щеки быстрыми пальцами. - Это именно то, что мне хотелось услышать. Доброй ночи, Перрин. Приятных снов! - Привстав на цыпочки, девушка слегка коснулась губами его щеки и торопливо прошла мимо Перрина, прежде чем он успел вымолвить хоть слово. Перрин повернулся, провожая ее взглядом. Навстречу девушке поднялась Ила, и обе женщины, тихо переговариваясь, зашли в фургон. Ранд бы смог это понять, подумал Перрин, а я не понимаю. Вдалеке в ночной тьме на тонкий серпик нарождающейся луны, поднявшийся над горизонтом, завыли волки, и юноша вздрогнул. Завтра будет вдоволь времени, чтобы опять начать тревожиться о волках. Он ошибся. Они ждали, чтобы поприветствовать Перрина в его снах.