Мастер своего дела (сборник)

— Быстрее, девочи, быстрее! — воззвала менеджер. — Мы теряем Афу!

А вот это было плохой новостью. Если зона «съела» книгу, непоправимые изменения произойдут во всех экземплярах издания, где бы они ни находились.

— Дайте посмотреть, — велел Дантес. Менеджер протянула ему томик — «Процесс» Кафки, и только тогда старкор заметил, что пальцы у нее чуть дрожат. В книге на первый взгляд все оставалось по-прежнему. Не слишком опытный в этих делах старкор ожидал, что текст «сольется». Однако, четыре раза попытавшись прочитать фразу, он понял: произведение начисто лишилось смысла.

— У нас это уже бывало, — рассказывала менеджер, — но если в обычном тесте что-то выпадает, его можно восстановить, а здесь, вы же сами понимаете, особый случай…

— Разумеется, — сказал Дантес, совершенно переставший что-либо понимать. — Вы уже сообщили… вашему начальству?

— Внимание, — ожил динамик, — лица, не задействованные в эвауации, должны немедленно поинуть зону! Повторяю…

— Пойдемте, — заторопил менеджера Дантес. Шульц пока носил оставшиеся книги к ящикам. Потолок над головой преображался, странно скрипел и явно норовил обвалиться.

— Вы не понимаете, — всхлипывала женщина. — Это трагедия интернационального масштаба. Если бува начнет исчезать в нигах, она исчезнет везде! Понимаете — везде! Господи, хоть бы они вытащили «Ё» или «Ъ»…

Грузовики увозили упакованные книги — вернее, то, что от них осталось. Огромный черный «Хэмингуэй-седан» остановился у самого ограждения; шофер открыл дверцу высокому человеку в темном пальто, который быстрыми шагами направился к магазину.

Павел Резник выглядел очень недовольным и — напуганным, как та директриса в «Узнице». Ну да, подумал Дантес, ему же отвечать перед Коллегией. Официально магазином владел Резник, но весь бизнес Коллегии шел через «Книжный».

— Я хотел бы знать, что происходит, — потребовал он.

— Мы тоже, — светски сказал Шульц.

Резник недоумевал не хуже давешнего начальника кооператива. Он и не представлял себе, кто мог бы хотеть ему зла.

— Сорей всего, господа орреторы, это манья. Ведь чуть ли не аждый день таие вещи происходят… Благодаря вашей доблестной работе.

Валентин с грустью подумал, что готов согласиться с Резником.

— Стати о нашей работе. — Шульц подступил к Резнику вплотную. — Что вы знаете о магазине «Узница фантазий»?

После получасового напора Резник не выдержал и сдался.

— Послушайте, господа орреторы, — сказал он раздраженным тоном, — я хотел держать это в тайне, из оммерческих соображений, но с вами, пожалуй, что-нибудь утаишь… Продажа «Узницы» — дело решенное. Мы подписали договор в понедельни. За два дня, заметьте, до этого… преступления. Если вы желаете, я фасом пришлю вам опию. Так что, сами видите, мне не было ниаого резона портить собственное имущество. А теперь позвольте, я поговорю с менеджером.

К магазину стягивалась пресса.

— Полетели уже, ты смотри, — недовольно сказал Шульц. — Не рановато?

По воздуху вальяжно плыли два омара.

— Пойдем отсюда, — сказал Дантес.

— Ах, да, — вспомнил Валентин, когда они забрались в машину. — Съездишь со мной на похороны слова?

— Что хороним? — без энтузиазма спросил напарник.

— «Фридрих-Хераус».

— Никогда о таком не слышал, — потянулся Шульц. — Что, захотелось побеседовать со старыми друзьями?

— Друзей у меня среди этих нет, — помрачнел Валентин.

— Ну… извини. Не так выразился.

— Раньше за «не так выразился» ставили к стенке, — буркнул Дантес. — Я просто хочу задать пару вопросов… в неформальной обстановке.

Зря Шульц намекал на тоску по старым приятелям. Обычно после рюмки-другой Валентин недоумевал, почему Коллегию авторов до сих пор не закрыли, не запретили, а всех ее членов не пересажали. Впрочем, такое недоумение на пьяную голову выражали оба Отдела, и к Дантесу не прислушивался никто, кроме Шульца, а тот молча подливал другу еще. Как им говорили, при всем риске существования Коллегии бо́льшим риском было бы лишить мир творчества — поэтому мешать авторам не следует, а нужно смотреть, чтоб те не допускали эксцессов.

Вот только понятия об эксцессе у Валентина и Коллегии значительно разнились.

Дантес сам закончил филологический факультет, с которого, как известно, два пути: в КОР или в Коллегию, и редко кто выбирает первый. Он оставил в Коллегии своего закадычного друга, Матвея Бельского, который года через три после выпуска уже вовсю строчил бестселлеры. Когда раскрылось дело с переводчиками-нелегалами, Коллегия сильно невзлюбила Дантеса — и в один прекрасный день его просто переписали. Нормальная жизнь, жена, дети, место в редактуре — все стерли, будто тряпкой с доски. И почерк во всем этом деле оказался знакомый. Дантесу хорошо была известна манера Бельского — пять лет на одной скамье…

Когда-то похороны слова были делом горстки интеллигентов-активистов; обычно этим занимались составители словарей, и проливались ли на тех похоронах слезы — никто не знал. При советской власти слова тайно хоронили люди в штатском, и едва не половина лексического запаса была погребена заживо. В последнее время церемония становилась культурным событием, на которое являлись мэр, сильные города сего и местные звезды. И представители Коллегии авторов, разумеется.

На похороны обычно посылали и людей в штатском из КОРа — во избежание.

По традиции кто-то из приглашенных звезд сказал погребальную речь, привел последний контекст покойного слова — им оказался пример эвфемизма в учебнике Реформатского по языкознанию, — после чего картонку с написанной вокабулой торжественно сожгли в камине, и все отправились пытать счастья у фуршетного стола.

Взгляд Дантеса, побродив по толпе, остановился на маленьком человечке с немаленьким пивным брюшком, который пробивал себе дорогу к столу с закусками. «Как же нас испоганило время», — с тоской подумал Валентин и тоже шагнул к столу.

— Эй, Поэт, — он потянулся и ухватил мужичка за плечо.

Тот обернулся, торопливо проглотил только что сунутое в рот печенье и возопил:

— Валька! Сколько лет, сколько, в самом деле…

— …зим, — сухо закончил Дантес. — Знаю, Поэт, знаю. Давно не навещал… старых друзей.

Они выбрались из толпы, отошли к колонне, перевитой траурной лентой.

— А теперь, значит, решил навестить. — Поэт глядел на старкора снизу вверх цепкими, внимательными черными глазами. — В штатском. Ну, говори, за чем пришел.

— Давай выпьем сначала.

— А твой обергруппенфюрер не пьет?

— Обергруппенфюрер пусть будет при исполнении. А мы отдохнем.

Они выпили. Валентин сказал:

— Ты, помнится, входил когда-то в экспериментальную группу этих… постмодернистов?

— Все-то тебе известно, — вздохнул Поэт. — У вас там и дело на меня есть?

— Да вроде пока не завели… Ты вот что скажи — знаешь что-нибудь об экспериментальном романе без буквы «К»?

— Положим, слышал.

— Мне нужен автор. Псевдоним, насколько я знаю, — Александрийский. Ян Александрийский.

— Вот оно как, — сказал Поэт, неторопливо отпил шампанского, облизал губы. — Сдается мне, граждане корректоры, вы где-то буквы «К» недосчитались.

— Может, и недосчитались… Поэт, ну скажи — знаешь автора? Как друга ведь прошу.

— Как друга, да, — закивал Поэт. — Которого сто лет не видел, а теперь пришел и грозишься дело завести.

— Ты с Бельским часто видишься?

Поэт аккуратно поставил бокал.

— Я с ним, Валя, вижусь нечасто. И еще раз тебе говорю: я не знал, что он задумал. Остановил бы, если б знал. Этот писатель — он у нас в кружке ненадолго задержался. Не из города был, кстати, с юга откуда-то. Гастролер, как у вас выражаются.

— Так в уголовном розыске выражаются. А у нас жаргон не рекомендован к употреблению.

— Я мало что о нем помню, только то, что он был игрок. Ты бы… в соответствующих сферах поспрашивал.