Ужин во Дворце Извращений

– Я не знала, оправишься ли ты, – сказала она. – Когда тебя принесли, вид у тебя был хуже некуда. Что случилось – один из хлам-людей тебя ударил?

Выходит, я опустился до того, что дерусь с хлам-людьми, подумал Ривас с чем-то, похожим на удовлетворение.

– Не удивлюсь, если так, – ответил он, ощупывая затылок. Волосы слиплись и топорщились от засохшей крови, а под ними прощупывалась большая шишка.

– Ты, наверное, пытался бежать.

– Да, правда? – обиженно удивился Ривас. – Этот ублюдок, похоже, стукнул меня сзади.

– Стукнул сзади, – повторила она вежливо, но, явно не веря ни одному его слову. – Конечно. – Он раскрыл, было, рот, чтобы возразить, но не успел. – Я тоже скоро стану таким, – продолжала она грустным голосом. – Волосы у меня уже давно выпали, а теперь и лихорадка началась. Возможно, меня сунут в одного из тех, что я сама помогала собирать.

– Возможно, – согласился Ривас, не особенно задумываясь над тем, что она говорит. – А теперь, с твоего позволения, я бы... – Он осекся, ибо посмотрел в окно на противоположной стене и не увидел за ним ничего, кроме звездного неба... а во всем Эллее не найти места, с которого открывался бы ничем не нарушаемый вид на небо. Ну, разве что с самых высоких башен. Он встал, сделал несколько глубоких вдохов, подождал, пока голова перестанет кружиться, потом подошел к окну и выглянул.

В стеклянной равнине, испещренной там и здесь недлинными, в несколько ярдов, трещинами, отражались яркие звезды; в некотором отдалении стекло отделялось от неба прямой белой линией стены. Только тут он вспомнил о своем решении следовать за Ури дальше, в город, о своей встрече с Фрейком МакЭном, о штуковине, сооруженной из старого хлама, которая, однако, двигалась и говорила... Ничего из произошедшего после этого он не помнил, но девчонка явно угадала верно: он, должно быть, пытался бежать, но его догнали...

Пожалуй, даже и к лучшему, что он ничего не помнил.

В конце концов, он отвернулся от окна и посмотрел на фигуру у своей кровати, на эту девчонку.

– Извини, – сказал он. – Я, наверное, не совсем еще пришел в себя. Я... я забыл, где мы находимся.

– Я бы тоже с радостью забыла это, – сказала она.

– Что ты... то есть мы... делаем здесь?

– Ну, – она развела руками, – работаем. Тут много машин, за которыми нужен уход, а гелиевые шары вечно приходится латать...

– Гелиевые шары?

– Ну да, такие здоровенные древние штуки, с которых наблюдают за побережьем. Мне эта работа не нравится, я всегда обжигаюсь паяльником, а от клея тошнит.

– А... – Она, конечно, имеет в виду шары на горячем воздухе, подумал он.

– А еще мы делаем хлам-людей, чтоб те выполняли самую тяжелую работу, хотя, мне кажется, мы делаем их не так хорошо, как полагалось бы. Говорят, Господь утомился от всего и уже не так следит за тем, чтобы все делали на совесть. И еще там, на пляже, чинят старые лодки и строят новые. Тебя, наверное, туда и пошлют.

Что-то двигалось вдали, на стеклянной равнине, и Ривас повернулся к окну. За ним, ярдах в двухстах от дома, устало ковыляло существо. Больше всего оно напоминало огромную бракованную куклу, сделанную из натянутого на проволочный каркас папье-маше, которую потом слегка опалили на огне, и оно тащилось на ногах разной длины – медленно, словно ему поручили работу, на выполнение которой уйдет несколько столетий.

Ривас повернулся к девушке, ощущая себя ребенком, заблудившимся в странном, холодном доме.

– Ты говорила... – начал он, но голос его сорвался, и ему пришлось начать сначала. – Ты говорила, тебя вставят в одного из тех, кого ты сама собирала. Что ты имела в виду?

– Что хорошо Господу, худо для простых людей, – сказала она. – Мы здесь болеем – здесь, и, я слышала, в его храме, что в городе-побратиме, тоже. Волосы выпадают, и начинаются... ну, типа, язвы по всем ногам... и еще, кто беременный, то скоро выкидыш... и вот когда мы делаемся совсем уж плохие, что вот-вот помрем, он – Сойер то есть – вставляет нас... в хлам-людей. – Она снова заплакала. – Их зовут хлам-людьми, даже если внутри девушка. Да и разницы никакой уже...

Ривас тяжело дышал.

– Какого черта, вы что... даже убить себя не можете, на худой конец? Боже, ведь вам разрешают пользоваться инструментами, так ведь?

– Угу, – всхлипнула девчонка. – Но... это ведь грех – самоубийство. Хотя почему-то тут, в городе, не очень-то заботятся, что грех, а что нет... ну и потом, они... хлам-люди то есть... ну, живут-то они, типа, вечно.

– Что ж, хоть это хорошо, – пробормотал Ривас. – Слушай, сюда не попадала пару дней назад одна девушка? Стройная, темноволосая, с... то есть, я хотел сказать, темноволосая женщина... – Он попробовал вспомнить, какой успел на мгновение увидеть Ури позапрошлой ночью в Шатре Переформирования. – Немного тяжеловата, – добавил он неуверенно.

– Все фургоны до твоего – неделю, наверное, – сюда не заезжали. Их всех заворачивали на юг – мужчин строить лодки, а женщин переправляли прямиком в город-побратим, в храм... туда, где сейчас сам Господь... ну, продвинутых, конечно, сразу в истекальные избы.

– А где этот город-побратим?

– Не знаю. Давай лучше обратно по кроватям. Они не любят, когда мы разговариваем друг с другом.

– Но хоть на севере или на юге? Город-побратим? – добавил он, не особенно надеясь получить ответ, поскольку видел ее пустой взгляд.

– Ох, да не знаю же. – Она зевнула и полезла обратно к себе в кровать.

Ривас выглянул в окно. Хромоногая штуковина превратилась в небольшую, двигающуюся рывками по стеклянной равнине точку.

– А что происходит в этих... как ты их назвала – истекальных избах?

Доски под ее матрасом скрипнули, когда она повернулась набок.

– Ох, – она снова зевнула. – Там истекают. – Чем?

– Кровью, наверно.

Нуда, подумал Ривас, не спеша лечь в свою кровать. И чего это я спрашивал?

– Наверно, завтра, – сонно пробормотала девушка. – Тебя отведут в поселок на берегу, – добавила она, когда он уже оставил надежду услышать от нее что-нибудь еще. Потом она снова помолчала с минуту. – И закуют ноги в цепи.

Вот, значит, как, подумал Ривас. В цепи, говорите. Но, конечно же, Грег, это всего до тех пор, пока ты не исхудаешь настолько, чтобы сунуть тебя в хлам-человека. Боже мой. Ладно, сматываюсь сегодня же вечером.

– Ну конечно, – сказала девушка так сонно, что Ривас понял: это заявление на сегодня последнее, – если тебя сделают доверенным, тогда только одну ногу.

Вряд ли это изменит мое решение, детка, подумал он. Он вернулся в постель и лежал до тех пор, пока не исполнился абсолютной уверенности в том, что лысая девчонка уснула. Тогда он тихо встал и на цыпочках прокрался по проходу. Дверь была заперта, но отжать язычок замка острием ножа оказалось минутным делом. Местные власти явно не ожидали, что у обитателей палаты найдутся инструменты... или хотя бы инициатива.

Он осторожно выглянул из-за косяка – сначала одним глазом, потом высунул голову. На улице было светлее, чем внутри: ярко светили звезды, и ему показалось, что из-под стекла тоже исходит слабое свечение. Ни одного хлам-человека в поле зрения не обнаружилось.

Справа виднелся все тот же ровный, неземной пейзаж, который он видел из окна, зато вид слева, то есть с южной от него стороны, был немного привычнее. Множество похожих на казарму хибар, явно совершенно идентичных той, из дверей которой он сейчас выглядывал, длинными рядами уходили в темноту.

Он заметил, что каждый барак отбрасывает тень, но эта тень слабо светится, словно тень от дома на фотографическом негативе. Приглядевшись, он понял, что «тени» эти представляют собой ровные борозды чуть шероховатого стекла, в котором тоже отражались звезды и из-под которого льется слабый, рассеянный свет. Выходит, бараки стояли на стекле без фундаментов и постепенно сползали, подгоняемые ветром, к морю словно армада старых, неповоротливых кораблей.

Ривас бесшумно перебежал к следующему ряду бараков и по храпению, доносившемуся из ближнего, заключил, что это точная копия того, из которого он только что ушел. Осторожными перебежками, застывая и осматриваясь по сторонам, миновал он десять рядов длинных строений, однако за исключением того, в который его поместили, и одного в следующем ряду, все они, похоже, были пусты.