Детский сад

Милена ощутила знакомый холодок.

— Если вы ее меняете, то, прошу вас, пусть эти изменения будут как можно меньше, — попросила она шепотом.

— Менять так менять, милая. Чего ерундой заниматься.

— Она гений. Вот почему это у нее происходит.

— Прямо-таки гений? — Рут выглядела удивленной. — А я-то и не знала. Ну что, Ролфа, — склонилась она, — пойдем потихоньку? А то тут место для других пора освобождать.

Ролфа медленно кивнула. Рут помогла ей подняться.

— Сжимается, расширяется… Прямо как легкое, огромное такое, — пробормотала Ролфа.

Встав по бокам, Рут и Милена взяли ее за руки. Ролфа тронулась с места, изнеможденно пошатываясь.

Прошли по переходу-гармошке, затем по белому коридору и попали в небольшую комнату со старомодными стульями. Выходя оттуда, Рут криво улыбнулась Милене и поманила жестом в коридор, на разговор.

— Представляешь, подруга у тебя одинаково может и левой и правой рукой, — сказала она с наигранно веселым изумлением, словно готовясь прыснуть со смеху. Ручки-пампушечки у нее при этом аккуратно лежали на груди.

«О чем это она?» — не поняла Милена, проникаясь каким-то вязким, тревожным чувством.

— Ролфа, должно быть, левша, — сказала она наугад.

— Только не притворяйся, что ты не в курсе, милая, — настойчиво сказала Рут. — Мы же всё здесь видим, только никому не говорим.

— Да о чем вы?

— О твоей подруге. Она не прочь делать «динь-динь» с другими женщинами. — Рут, прикрыв себе лицо, деликатно захихикала. — Н-да, насколько все же неоднороден род людской. И мы всё это видим! Хотя немного твердости, и все встанет на свои места.

Милена как стояла, так и застыла.

— Ей… нравятся другие женщины?

— Не просто нравятся — она любит женщин, лапка моя! И тебя она тоже любит.

— Это можно как-то… остановить? — севшим голосом проговорила Милена.

Рут печально покачала головой.

— Таков закон.

Когда она удалялась, мощные ягодицы под белой юбкой шуршали при ходьбе.

Милена вернулась в комнату, где с блуждающей улыбкой сидела Ролфа, умиротворенно глядя куда-то вдаль.

— Ролфа, — обратилась к ней Милена, — я люблю тебя. Я хочу спать с тобой… В смысле, это… заниматься с тобой сексом.

Та в ответ, озарившись мечтательной улыбкой, прикрыла глаза.

— Ты на редкость вовремя это говоришь.

— Я и раньше хотела сказать, просто как-то не могла себя заставить.

Ролфу начал одолевать смех.

— Это не смешно! — страдальчески воскликнула Милена.

— Наоборот, мать его так, — просто обалдеть! Забавнее я ничего не слышала. — Ролфа взяла ладонь Милены и помотала головой. — Почему ж ты никогда об этом не заикалась?

— Не знаю. Боялась как-то. А почему ты ничего не говорила?

— Потому, что ты людское создание, и я думала, что тебя излечили). Ты же сама тогда об этом рассказывала: «Мне тогда, в десять лет, ввели все эти вирусы!»

«О боже милостивый. Как все просто».

— Да, но меня не считывали, понимаешь? — сказала Милена шепотом. — Вирусы ввели, чтобы привить образование. А считывать не считывали. Не вылечивали, никогда.

«И о том, что меня не считывали, я никогда не рассказывала: боялась, что вычислят. Ничего не говорила, потому что смертельно боялась. Хотя они, оказывается, все время знали.

У меня была Ролфа: была моей все время. И вот теперь они пытаются ее у меня отнять. Уничтожить ее прежнюю сущность».

Ролфа безудержно расхохоталась.

— Все те ночи! «Притронуться к ней? Не притронуться? Нет, ни за что — они же у них все вылеченные»! — Глядя на ладошку Милены, Ролфа бережно поглаживала ей пальцы. — Кому нужны эти вирусы, если ты от страха сама не своя? — По-прежнему улыбаясь, она поглядела на Милену. — У нас еще есть какое-то время, — сказала она со значением. — Сколько бы ни было, но мы его используем с толком.

В комнату, шурша юбкой, вкатилась Рут. Милена инстинктивно отпрянула; Ролфе пришлось подтащить ее к себе.

— Немного медку, — сказала она с порога, — и слегка подавить иммунитет. — В такт словам она поигрывала неохватными бедрами. На руках у Рут были теперь розовые перчатки. — А ну-ка высунь свой язычок. Сейчас дадим тебе карамельку.

«Бежать, — мелькнуло у Милены. — Отпихнуть сейчас эту бабищу и бежать. Но куда? Где здесь выход?»

Ролфа высунула язык, словно проказливая девчонка.

— Вот она, наша панацея. — С этими словами Рут аккуратно, двумя пальцами, положила ей что-то на язык. — Ну вот, всего делов. Часа через три начнешь недомогать. Расслабься, полежи, побольше жидкости. Теперь уже никакой выпивки. Будут какие-то осложнения — вызовешь своего почтальона, дашь мне знать, я сразу же отреагирую. — Рут, повернувшись, легонько мигнула Милене. — Это основной вирус, — скороговоркой предупредила она ее, — довольно заразный.

Милена смотрела на нее молча, пустым взглядом.

— Такой вот порядок, — подытожила Терминал по имени Рут. — Жестковат, но не такой жесткий, как когда-то, скажу я вам.

Затем она помогла Ролфе встать и повела ее на выход.

Милена пошла следом. А что еще оставалось делать?

Глава седьмая

Самое фатальное состояние (Усилия любви)

СНАРУЖИ СТОЯЛО БАБЬЕ ЛЕТО — почти летняя теплынь, с пятнами света от игриво бегущих по небу облаков. Толстые голуби бойко ковыляли по плешке зелени возле Ламбетского моста. Полдень уже миновал, и народ в основном был на работе. Ватага подростков, расстегнув рубахи, расположилась кружком на лужайке и, что-то попивая, резалась в карты. На мосту сломалась ось у телеги, отчего несколько бочонков с пивом раскатилось по насыпи и случайно открылось, расплескав свое пенистое, источающее горьковатый запах содержимое. Теперь по образовавшимся лужам весело шлепала ребятня, гоняя не преминувших слететься к месту происшествия чаек.

— Ты мне ничего не рассказывала о своей матери, — заметила Милена, когда они шли мимо моста.

— Она от нас ушла, — отвечала Ролфа, — папа ей не нравился.

— И куда она отправилась? — спросила Милена.

Ролфа, обернувшись, улыбнулась ей странноватой улыбкой.

— В Антарктику.

В молчании они миновали здание, где раньше находился дворец архиепископа. Обе знали, что им предстоит заняться любовью, и Милена сознавала, что непременно подхватит вирус. Ей этого даже хотелось; не хотелось оставаться в стороне. Только раздумывать над этим не было смысла. Секс усложняет отношения, но их упрощает сила любви.

Под крики чаек прошли мимо больницы, основанной Флоренс Найтингейл, и еще одного небольшого парка. Так постепенно добрались до каменной подковы Раковины и, пройдя через двор, взошли по лестнице.

И наконец они занялись любовью в своей холодной тесной каморке; ощущение, показавшееся разом и более обыденным, и более странным, чем представляла себе Милена, — столь же обыденное и столь же странное, каким бывает дождь.

А потом начался озноб. Ролфа продрогла. Милена укрыла ее всеми одеялами, какие только у них были, но Ролфа по-прежнему жаловалась на ломоту и сухость в носу. Чтобы сделать воздух хоть чуточку повлажней, Милена вскипятила стиральный бачок, от которого воздух в комнатке подернулся сырым паром.

— Будто мурашки зудят, — отмечала Ролфа. — Прямо по всей руке, а затем сразу в голову.

Милена подносила ей кружками горячую воду. Пар вроде бы пошел на пользу. Голос у Ролфы снова стал мягче, и она, сев на постели, пила воду — жадно, крупными глотками. Милена прилегла возле нее, положив голову ей на живот. В животе бурчало, и они обе смеялись. За окном темнело, постепенно очертания города растворились в темени.

— Сейчас запою, — сказала неожиданно Ролфа.

Милена поспешно зажгла свечу, нашарила под кроватью бумагу, и, прежде чем она успела толком приготовиться, полилась песня.

«Постой же, ну погоди же ты хоть чуть-чуть!» — мысленно упрашивала Милена, но потом просто начала запись без начала.