Дэви

— Ага, — сказал Сэм. — Я отбился от роты вчера после небольшой потасовки на дороге, в десяти милях отсюда. Что армия делает с дезертирами, Джексон, то есть с людьми, которых она считает дезертирами, — их привязывают к дереву, чтобы лучники потренировались стрелять, а потом оставляют. И экономят на похоронах. Меня ударили по голове, и я ненадолго вырубился, а когда пришел в себя, все уже смотались. Я не виню их за то, что приняли меня за мертвеца, но не верю, что у меня хватит терпения все это объяснить, если снова увижу их. Одна рота отделилась от батальона, была мысль устроить маленький спектакль на дороге, задержать вас, моганцев, и заставить думать, что нас так мало здесь. Тогда главный батальон, который спрячется в засаде, сможет разбить вас. Неглупая мысль.

Моганцы — не моя армия. У меня нет страны.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Сэм, глядя на меня. — Я сам одиночка… Так вот, эти моганские тыквоголовые, прости за выражение, подошли на девять часов позже. Видимо, сперва пошлялись вокруг Хамбер-Тауна, ну и после того, как нам врезали, стали разбивать лагерь на ночь. Я знаю, потому что напоролся в темноте прямо на них. Должно быть, за ночь они отдохнули и были чертовски счастливы к тому времени, когда наш батальон напал на них этим утром. Мы были не слишком хороши?

— Не слишком. Моганцев было много. Двое на одного, а то и больше.

— Парень-то — джентльмен, — сказал Сэм, положив раненую голову на колени. — Эх, начальство ошибается, а гибнут люди.

Я счел бы Сэма Лумиса человеком, живущим в лесу, — у него была моя привычка время от времени бросать быстрые взгляды по сторонам. Его бы не застало врасплох неожиданное шевеление ветки или приближение хищника. Вот Джеда застало бы — в его глазах не было настороженности. Облысение проредило не только его волосы, но даже брови до скудных клочков; это придавало ему вид большого удивленного младенца.

— Джексон, эта крошечная пташка почти готова, — сказал Сэм. А когда я вынул ее из пламени, добавил:

— Наверное, тебе лучше надеть свою набедренную повязку, потому что там, в кустах… черт, совсем забыл сказать… ну, понимаешь, так получилось, что там — женщина женского пола. — И подняв взгляд на излучающую неодобрение тушу Джеда Севера, ухмыльнулся: — А он быстро соображает для мальчишки, правда?

Когда я надел набедренную повязку, Джед тихонько позвал, повернувшись к влажным кустам:

— Эй, Вайлет!

— Не сердись, — сказал мне Сэм вполголоса, — я бы не стал говорить тебе этого, если бы ум у нее был столь же велик, как задница.

Неуклюже выбравшись из ближних кустов, женщина сказала:

— Я все слышала, Сэм.

Она слегка улыбнулась ему и бросила на нас испытующий взгляд из-под широких иссиня-черных бровей. Ее темно-зеленый халат не доходил до колен, на одном из которых красовался синяк, но не очень большой. Ей было где-то за тридцать, невысокая квадратная бабенка, у которой даже талии не было, но почему-то это было не важно. Даже прихрамывая, она двигалась с какой-то звериной грацией и уверенностью. Ей явно не нравилось быть мокрой, точно лесная крыса.

— Мне бы стоило надавать тебе, Сэм, за такие слова о нежном цветке вроде меня, статридцатифунтовой дикой кошки.

— Ну разве она не острая штучка? — спросил Джед, и я понял, что он совершенно размяк и витает в мечтах о любви.

— Ага, — вздохнула бабенка, — острая, как старая лопата, которой двадцать лет ворочают камни.

Она сбросила с плеч котомку, чем-то похожую на мою, и попыталась кое-как отжать свой халат, задрав подол так, что оголились мясистые бедра.

— Хорошо вам, мужикам, в этих чертовых свободных рубашках.

— Вайлет! — Мигом утратив всю свою мечтательность, Джед заговорил, как строгий дедушка. — Прекрати ругаться! Нам это не нравится.

— Ой, Джед! — взгляд, которым она его наградила, был одновременно дерзким, нежным и покорным. — Ты бы тоже ругался, держу пари, если бы мог выговорить словечки из своей мошны.

— Нет, не стал бы, — круглолицый смерил ее взглядом, торжественный, точно церковная служба. — И «мошна» — тоже не слишком хорошее слово.

— Ой, Джед! — Вайлет выжала воду из своих черных волос.

Они были короткими и неровными, как будто она обрезала их ножом, как делают солдаты, когда в части нет парикмахера. Она плюхнулась на корточки рядом со мной и со звоном шлепнула меня по ноге смуглой квадратной лапой:

— Тебя ведь зовут Дэви, да? Привет, Дэви! Как поживаешь, любовничек?

— Вайлет, дорогая, — сказал Джед очень терпеливо. — С нас хватит. Хватит ругательств, хватит пошлостей.

— Ой, Джед, прости, я не хотела ничего такого, я просто по-дружески.

Ее глаза, темные, зеленовато-серые, с едва видными золотистыми искорками, были необыкновенно красивыми и в сочетании с ее грубоватой сердечностью производили впечатление фиалок, растущих на дикой земле.

— Ты же знаешь, Джед, у меня что на уме, то и на языке.

Она стащила мокрую блузу со своих больших грудей и подмигнула мне, повернув голову так, чтобы Джед не увидел, но она верила в то, что говорила; она не дразнила его.

— Ты должен быть терпеливым, Джед, ты должен сделать так, чтобы я пришла к Аврааму постепенно, вроде того, как я сначала ползала, прежде чем начать ходить.

— Я знаю, Вайлет. Знаю, дорогая.

Я разрезал куропатку так честно, как мог, раздал куски и едва не начал грызть свой, когда Джед склонил голову и забормотал молитву, милосердно короткую. Мы с Сэмом начали есть сразу же после окончания ее, но Джед сказал:

— Вайлет, я не только молился, но и слушал. И не слышал от тебя ни словечка.

Это бесспорный факт: если среди верующих присутствует священник, люди молчат, пока он произносит молитву, но если священника нет, то все говорят одновременно, предоставляя Господу самому разбираться в этом гвалте и отличать правоверных от хиппи. Разумеется, Джед не слышал ни словечка и от меня и Сэма, но наши души, по всей очевидности, его не заботили, или же он полагал, что они ему не по зубам. Душа же Вайлет была совсем другим делом.

— Ой, Джед, — сказала эта заблудшая овца. — Я просто думала… то есть, благодарю тебя, Господи, за хлеб мой каждодневный и…

— Нет, дорогая. Хлеб означает настоящий хлеб. А раз у нас цыпленок, лучше так и сказать — цыпленок, понятно?

— За цып… Джед, но я не ем цыплят каждый день!

— Ой, ну ладно, можешь пропустить «каждодневный».

— За этого цыпленка и заверяю…

— Вверяю.

— Вверяю себя в твои руки во имя благословенного Авраама… Так?

— Так, — сказал Джед.

После еды Вайлет поковыляла в лес, чтобы принести еще дров. Я очень хотел спросить, кто она и откуда взялась, но Джед увидел на моей шее амулет и опередил меня с вопросом.

Я сказал:

— Это всего лишь старенький амулет.

— Нет, Дэви-мальчик, это творец истины. Я видел один почти такой же в Кингстоне, у одной старой ведуньи. Это его изображение, которое обладает такой же силой. Никто не может смотреть на него и лгать. Правда. Дай его мне на минуточку, и я покажу тебе.

Я снял с шеи амулет и передал ему.

— А теперь смотри этому маленькому мужчине или этой маленькой женщине прямо в лицо, и посмотрим, сможешь ли ты солгать.

Я невозмутимо сказал:

— Луна черная.

— И что ты на это скажешь? — спросила подошедшая Вайлет, бросая на землю охапку сухих прутьев. — Что ты на это скажешь, Джед правдивый?

— Он не солгал, — засмеялся довольный Джед. — Другая сторона луны должна быть черной, или мы бы видели ее блеск, отраженный в ночном занавесе, большое белое пятно, движущееся за луной, само собой разумеется. Но мы видим только дырочки, сделанные в занавесе, чтобы пропускать небесный свет, и немного точечек, которые движутся по-другому. Так что они должны быть маленькими крошками, вроде бенгальских огней, которые по велению Бога взлетели с луны. Понятно?

Восхищенный Сэм пробормотал:

— Чтоб меня отпидарасили!

— Сэм, я прошу тебя не использовать грязные выражения в присутствии невинного мальчика и заблудшей женской души, которая пытается отыскать путь в царство вечной добродетели. Я вовсе не собираюсь мириться с этим, определенно не собираюсь.