Зубы Хроноса

— Глупости! — громко сказал Мак Аллен.

Атахуальпа обернулся, но не сказал ни слова. Он ждал.

— Я что-то вспомнил, — извинился Мак Аллен, радуясь, что тот продолжает спускаться, не обращая на него внимания.

Это рассказы Фрэя Мигуэля виноваты в том, что ему в голову приходят разные выдумки. Нет, люди, построившие крепость, мертвы, навсегда, окончательно мертвы — как и мир, к которому они принадлежали.

Никто и ничто не заставит их ожить, не извлечет из небытия их мысли и чувства. Он вспомнил ссохшийся шарик, который показал ему как-то тот же Фрэй Мигуэль. Он бросил его в стакан с водой, и жалкий шарик превратился в изумительный голубой цветок. Фрэй Мигуэль получил эту игрушку от капитана одного фрегата.

Он говорил тогда об иллюзии смерти и о победе жизни, утверждая, что эта игрушка — парабола. Но, вероятно, он был просто пьян, как всегда. Бедняга Фрэй Мигуэль…

Никто не соберет нынче его костей хотя бы для того, чтобы сложить в бочонок с ромом, который он так любил, а уж тем более — для того, чтобы погрузить их в ванну, из которой он воспрянет, целый и невредимый, со своими лисьими глазками, так любившими блеск золота! И один только господь бог знает, как мечтал старый доминиканец о сокровищах, спрятанных в крепостях мертвых…

Они дошли до последней ступени. Узкая улица вела между двумя рядами стен, составленных из синеватых кубов. И это не было иллюзией, навеянной Луной: Луна была теперь желтая и блестящая. Фиолетовый камень разных оттенков вибрировал загадочными отблесками погасшего вулканического пламени. Было жарко, и Мак Аллен почувствовал, что по его бороде стекают капельки пота.

В конце узкой улицы стены сходились, между ними виднелись ворота. Запертые ворота Крепости Мертвых, цвета кожи Атахуальпы. Наверху, в фиолетовой стене, была выложена из красных каменных плит огромная птица, ее широко раскинутые крылья реяли над воротами. Вокруг шеи и на концах крыльев камень был белый. Голова огромного кондора угрожающе отделялась от стены, и красные глаза смотрели на Мак Аллена в упор. Атахуальпа пал ниц, прильнув лбом к каменной плите. Потом встал на колени и, вперив взгляд в рубиновые глаза птицы, запел.

Его протяжное, монотонное пение не тревожило тишины ночи, хрипловатый голос дрожал перед запертыми воротами, как сама тишина. Песня не была ни грустной, ни молящей. Мак Аллен никогда бы не подумал, что тишину можно выразить так естественно — словно сам камень стен обрел голос. Слушая, он смотрел на медную пластину, покрывавшую деревянные створки ворот, и следил взглядом за извилинами загадочного орнамента, вырезанного в не потемневшем от времени металле. И снова ему подумалось, что набожные руки наверное и теперь начищают эту медь, сохраняя ее цвет — цвет кожи Атахуальпы.

Индеец замолчал. Потом встал и, заслонившись ладонью, чтобы не видеть лица Мак Аллена, промолвил медленно и внятно: — Белый человек не обманул Атахуалыгу.

— Что это значит? — удивился Мак Аллен.

— Белый человек не стал молиться Пачакамаку, когда тот развернул перед нами Лунный путь, и путь не спрятался. Не стал молиться Виракоче, когда он указал нам Ворота Кондора, и ворота не спрятались. Белый человек сказал правду. Сыны Солнца живут в нем. Войди в свою крепость, друг несчастных.

— Можешь смотреть на меня без страха, Атахуальпа, — сказал Мак Аллен, едва сдерживая смех, когда индеец с достоинством склонился перед ним в благодарном поклоне.

— Подожди, — сказал он затем и, повернувшись к ступеням, по которым они только что сошли, пропал за углом.

Мак Аллен ждал под злым взглядом каменного кондора. Вдруг его пронзило подозрение, что Атахуальпа ушел, бросив его здесь, перед воротами. Ну и что же?

Он ведь его не связал, как когда-то друзья по играм, хотя крепость, охраняемая птицей с рубиновыми глазами, была похожа на кладбище. Пустынное место, которое он сможет обшарить на свободе. Тем лучше, если не надо убивать Атахуальпу! Голубые глаза и рыжие в. олосы убедили его, что Мак Аллен был потомком Манко Капака, основателя династии инков. Фрэй Мигуэль клялся, что сказочные крепости, местоположения которых так и не разведали испанские завоеватели, скрывали столько золота, что стоило продать душу дьяволу, чтобы найти хоть одну из них. И вот теперь золото здесь, за Воротами Кондора — Послышались удары по камню, и Мак Аллену показалось, что клюв каменной птицы угрожающе раскрылся.

Створки ворот слегка подались. На мгновение в их отверстии мелькнула фигура Атахуалыгы — словно статуя, вылитая из той же меди, что красноватые пластины ворот. Потом створки ворот широко распахнулись.

Мак Аллен подавил торжествующий возглас: с той стороны, что была обращена к крепости, пластины на них были золотые. И с трудом удержал порыв жадности, заметив, что Атахуальпа надел на уши золотые серьги. Толстые золотые браслеты схватывали его щиколотки и запястья, заменяя зеленые украшения, которые были на нем до сих пор. Застывшая маска медного лица блеснула, когда индеец посторонился, приглашая Мак Аллена ступить на широкую улицу, и торжественно произнес: — Крепость твоя, входи!

Ни одна травинка не пробивалась между ровными, залитыми лунным светом каменными плитами. Стены, шедшие вдоль улицы, время от времени прерывались трапециевидными проемами несуществующих дверей.

Через эти каменные рамы Мак Аллен видел дворы, вокруг которых возвышалось по шесть домов, спрятанных за стенами, окаймляющими улицу. Продвигаясь все дальше по ровной, как каменная лента, улице, он чувствовал, что молчание становится все более гнетущим. Неясная угроза подымалась от каменных глыб, сложенных с терпением и со знанием дела. Нигде не видно было следов разложения. Ни одна каменная плита не сдвинулась с места, ни один камень не соскользнул со стены, и Мак Аллен никак не мог поверить, что воля всех этих людей, некогда напрягавшаяся в стремлении придать материи это строгое геометрическое равновесие, утеряла свою силу, исчезла навсегда. По ту сторону стен наверняка ждали, может быть подстерегали, люди. Или они ушли все разом на какое-нибудь празднество и должны вот-вот вернуться, чтобы снова вдохнуть в крепость жизнь. «Крепость мертвых?» — думал он. Но ведь им не попалось ни одной развалины…

И вдруг он понял, что молчание казалось ему угрожающим потому, что он проник не на кладбище, где он не мог никого потревожить, а в крепость, в которую его никто не приглашал. «Крепость твоя» — сказал, однако, Атахуальпа. Мак Аллен решил не расставаться с ним, пока не уяснит себе, как обстоят дела. Может быть, все выглядело бы иначе при дневном свете, может быть, это Луна скрывала поломки, возвращая крепости видимость жизни. «Я даже не заметил, закрыл ли он ворота», — подумал вдруг Мак Аллен, сам не зная, что заставило его вспомнить о Воротах Кондора.

Он уже собирался спросить об этом, но индеец как раз остановился перед одним из трапециевидных проемов, нарушавших непрерывность стен.

Они прошли под каменным переплетом и вошли в сад. Мак Аллен не поверил своим глазам, увидев теряющуюся вдали аллею, мощенную красными плитами и окаймленную двумя рядами низких кустарников, за которыми тянулись симметрично расположенные участки, поросшие травой. Какие-то странные цветы поднимали к небу свои венчики, составляя ковер, который могла создать лишь рука садовника. Красная аллея вела к бассейну из черного камня, в воде которого отражались странные, уродливые на его взгляд фигуры.

Уверенный в себе, равнодушный ко всему, что поражало Мак Аллена, Атахуальпа двигался к павильону, красному, как плиты аллеи. Блестящая крыша со слегка изогнутыми, как поля сомбреро, краями, была несомненно из золота. Широкие ступени вели к белым воротам с нарисованным на них красным кондором.

Мак Аллен подумал, что золотых пластин ворот и крыши, не говоря уже об украшениях, которые надел на себя Атахуальпа, ему хватило бы с избытком. Но если здесь окажутся и другие? Он решил не спешить.

Атахуальпа непринужденно поднялся по ступеням и, распахнув ворота, исчез в них. Когда он снова появился на пороге, в правой руке у него был факел, изображавший сморщенного человечка с поднятым вверх лицом.