История темных лет

Она его получила сполна.

Паул оказался импотентом.

Но его извращенный ум с лихвой компенсировал физический недостаток.

Он пришел не один. Его сопровождали четверо парней с обнаженными торсами и наглыми взглядами, сочащимися похотью.

Сначала она ничего не поняла, а потом… была просто оглушена осознанием.

Новобрачный развалился в кресле напротив кровати и со зловещей ухмылкой заявил:

— Тебя возьмут мои мальчики. Мне недосуг, а формальности должны быть соблюдены. Начинайте, — и милостиво качнул кистью руки.

Ее возмущенные, полные ужаса крики потонули в потоке глумливого гогота, цоканья, унизительных эпитетов и похотливых стонов.

Ей не зажимали рот, чтобы Паул мог в полной мере насладиться ее криками, всхлипами и хрипами. Ее брали по очереди. Один брал, другой держал голову так, что она видела лицо насильника и блестящие от удовольствия глаза мужа, остальные извращались над безвольным телом. Она не знала, сколько длилась эта пытка и уже не кричала, лишь еле слышно стонала и то и дело теряла сознание.

Она очнулась в ванной комнате от струи холодной воды, направленной прямо в лицо. Ее то ли помыли, то ли продолжили издевательства. Она же увидела лишь зеркало и устремилась к нему с безумной надеждой на спасение — вскрыть вены осколком и испортить извращенцам пикантное блюдо.

— О-о, так ты строптива? Что ж, придется научить тебя повиновению. Кажется, сзади ты еще девственна?

Что-то огромное вверглось в нее, исторгая дикий крик боли из горла. Еще одна разгоряченная плоть заглушила его. Насильники увлеклись новым раундом.

Через час, а может через сутки, ее кинули на кровать, совершенно отупевшую, бесчувственную, потерявшую ориентацию в пространстве и малейшую мысль в голове. И лишь гаденькая ухмылка на ненавистном лице мужа отпечаталась в ее сознании, как татуировка на теле:

— Надеюсь, тебе понравилось.

Ее бросило в дрожь…

Сэнди с грохотом опустила чашку на блюдце.

— …на рейс Z375 заканчивается, — ударило по ушам.

Она опаздывает. Девушка подхватила сумку и спешно направилась к платформе регистрации.

Ричард уперся руками в стенку и уставился на свое отражение в зеркале, но не видел себя. Перед глазами навязчиво маячил образ парнишки, одетого как в броню в черную кожу. Он чуть нахохлился, склонившись над белой чашкой, локтями упираясь в стойку, воротник куртки приподнят, непослушная челка падает на лоб. Непроницаемые удлиненные очки надежно скрывают глаза. Твердые губы упрямо сжаты. На обветренной, но еще по-юношески нежной коже справа резко выделяется неровный белесый шрам — подарок непокоренного ледника или взбесившегося мотолокера.

С виду неприкаянный авантюрист, самоуверенный и непрошибаемый, не нуждающийся ни в руководстве, ни в совете, ни в чем-то еще, но почему же так хотелось защитить его от всех? Отчего же парень волновался, переживал и словно с чем-то прощался?

Нет, в таком состоянии не ждут объявления о посадке, не летят на отдых, не встречают любимую девушку, а идут в бой как минимум покорять вершину, как максимум — умирать.

"Как я мог почувствовать это? С какой стати? Вздор! — тряхнул волосами Ричард. — Нет, все это ерунда, глупость, галлюцинация. Придумал, бог знает что, на пустом месте. Вспышка на солнце, наверное, выплеск. Я просто устал, так бывает в забеге на длинную дистанцию, это значит, что скоро откроется второе дыхание, и все наладится. Все! ВСЕ!!!"

Мужчина натянул брюки и стренч, сел на пуфик и принялся задумчиво разглядывать пол под ступнями.

Странная меланхолия посетила его. И как-то разом вслед за воспоминаниями о бывших подругах вспомнились и дела давних лет — детство, юность и та весна, что превратила его из беззаботного юнца в зрелого мужчину. Впрочем, не только его…

Их было пятеро, компания восемнадцатилетних озорников и шалопаев. Черноглазый, остроухий Мел Хосмо — племянник Медока, придворного астролога и чародея. Пит Малвин — рыжий, зеленоглазый непоседа, сын домоправительницы замка. Крис Войстер — сдержанный, голубоглазый блондин, сын наместника Нагеша. Коста Вагрет — долговязый, кареглазый рохля-ботаник, сын придворного врача Феликса. И Ричард — внук короля Аштара.

Пять совершенно разных мальчишек жили под одной крышей в поместье Мефен, где их учили, как детей родовитых дворян, всему, что могло им пригодиться в дальнейшей жизни: от этики до приемов рукопашного боя. Они с семи лет росли вместе на вольных хлебах Мефена, окруженные любовью, заботой и вниманием, и даже не помнили, когда ссорились последний раз. Впрочем, и поводов для этого не было — ребята прекрасно дополняли друг друга, оберегая и ценя мальчишескую дружбу.

Коста, фанат ботаники, день и ночь сидел над учебниками, исследуя своих жучков, паучков и растительность. Мел был помешан на магии, и весь мир для него стал ареной для колдовства и оккультных экспериментов. Пит не мог ни минуты усидеть на месте. В его голове рождалось по десятку идей на дню и поводов сбегать на скотный двор или в лес, залезть на чердак, проверить содержимое старого чулана. Крис же, сдержанный и флегматичный, напоминал сытого ленивца и отвергал суету и излишние физические затраты, поклоняясь лишь логике и анализу. Это был его дар — знать все, не применяя видимых усилий. Он безошибочно указывал Мелу, где в лесу

растет кипарисник, а Косте — где лежит его потерянный дистоп по многолетним.

Ричард, немного замкнутый, но добродушный и уравновешенный, отличался от своих друзей огромной физической силой и кошачьей ловкостью, обладал даром убеждения и умением находить решение любой проблемы. В тот год весна пришла рано, за одну ночь победив северный ветер. Ветки деревьев перестали стучать в окна, и Пит влюбился.

Надо сказать, что первая влюбленность обрушилась на него лет в четырнадцать, и он серьезно, до самозабвения, страдал месяца два. Дочь ветеринарного врача Нанет была худой вертлявой девчонкой с отталкивающей внешностью и заносчивым, себялюбивым характером. Ее не интересовали сверстники да и кто-либо другой, за исключением себя самой. Но Пит, казалось, не замечал ни ее своенравности, ни равнодушия, ни жутких, выпирающих лошадиных зубов. Он день и ночь добросовестно воспевал друзьям надуманные добродетели своей пассии так рьяно, что буквально через две недели даже самый сдержанный и ленивый Крис стал убегать от него как черт от ладана, а Нанет — ненавидеть до зубного скрежета.

Спальня мальчиков и гостиная, где они проводили много времени вместе, опустела, и даже мебель, видавшая не одну мальчишескую баталию, слышавшая столько криков и смеха, казалось, удивлялась непривычной тишине.

Все имеет свое начало и конец, так и влюбленность Пита приказала, в конце концов, долго жить. Он вновь начал лазить по деревьям за орехами и гонять дворовых гусей, а ребята, вздохнув с облегчением, вернулись в гостиную.

Это маленькое пришествие не оставило ни единого видимого следа ни в характере Пита, ни в его душе так же, как и не отразилось на отношениях с товарищами. Однако через два месяца Пит влюбился вновь.

С тех пор за три с лишним года он воспел в своих балладах чуть ли не половину женского населения Мифена и его окрестностей, начиная с учительницы этикета и генеалогии, старой девы по прозвищу Склязия, до сестры пасечника, веселой тридцатилетней молодухи с лукавыми ямочками на щеках.

Ребята быстро привыкли к этой особенности или способности своего товарища и просто мечтали как можно быстрее и спокойнее пережить его очередное увлечение. Поэтому весть о новой возлюбленной была воспринята спокойно.

— Что ж, — сказал Ричард, — если мы перенесли Нанет и Склязию, то переживем и Гильду.

— Но он сказал, что любит по-настоящему, — в ужасе заметил Коста, уставившись на друзей поверх очков.

— А в чем разница? — пожал плечами Мел.

Но разница была.

Пит никого не насиловал рассказами о предмете своей страсти, не спрашивал совета или помощи, а просто исчезал по дороге из учебной в гостиную и не появлялся в спальне до полуночи. На уроках он стал задумчив и рассеян, за столом сдержан и молчалив, по ночам вздыхал и ворочался, как бегемот в пруду. Его резвость и озорство куда-то исчезли, походка стала степенной, речь неторопливой и вдумчивой. Пит стал уделять внимание своему лицу и одежде, дело до того невиданное. Вся обувь была тщательно начищена, а рубашки, как правило, мятые и вечно выползающие из брюк, светились безукоризненной чистотой и были аккуратно заправлены в отглаженные брюки.