Мародер. Каратель

Закончив с «Утёсами», пошел проверять погребок. Это наглухо заложенная комната на третьем, с замаскированным проломом в потолке. Служит арсеналом для работы на боевом, четвёртом.

А сейчас ко мне подойти будет большой ошибкой, это тогда у меня было всего ничего — волына почти без патронов, да мины. Зато теперь я парень не бедный,  — ухмыльнулся Ахмет, подсвечивая фонариком свои богатства, свисающие на веревках в погребок. Всё в порядке, сухо и чисто. Фанеру на место, сверху — расстрелянную дверь — всё, можно запирать и сваливать.

Серый давно закончил, сидит расслабляется.

— Все дырки залечил? Не проверять?

— Да проверяй. И лопату с лоханкой проверь, а то вдруг я их спиздил. Блин, призаёбся я чё-то.

— Смотри, проверю.

Не сомневаясь в его работе, Ахмет обошел-таки весь дымоход… Буагильберы были суровы и недоверчивы — исторический, блин, опыт, надо тянуться.

Спустились. Кябир их транзит через свою территорию проигнорировал.

Баба позвала ужинать. Серому тоже втихушку сунула кусок, Ахмет видел — уходил, всё сверток нюхал. Ужинают они в кухне. Самое защищенное помещение в доме, а не давит почему-то, из-за печки, наверное. Сегодня пирог с чебаком, да чай — Ахмету нравится, претензиями по жрачке он и Тогда не сильно отличался. За ужином баба начинает нудеть о базаре, хоть вроде и водил недавно. Согласился, подумал — …жалко, Серый ушел, предупредить не успел — теперь тащись к нему на почту с утра пораньше.

— А Серёжку я уже предупредила. — Она такая, то ли мысли читает, то ли знает уже все мужнины движения заранее.

— Смотри, доумничаешься. Предупредила она. Сколько раз было сказано — не лезь вперёд меня. Ну хоть спрашивай, а то напланировала не спросимши — а вдруг я завтра собрался куда?

— Ну да — собрался. Ты собираешься по два дня, весь издёргаешь — где то, где это. Собрался он. Валяешься целыми днями, хоть бы в коридоре прибрал, сколько можно просить — все ноги посшибала об твои железки, вот сейчас поужинаем — убери прям сразу, хорошо?

— Тебе что опять на базаре понадобилось, лучше скажи.

Со двора доносится грохот арматурины по кузову «Газельки». Хозяин сорвался к себе, глянул в перископчик:

— Чё надо?

— Войти можно? Это я, Дима. Мне товар взять! — это один из арендаторов, Дима. На базаре торгует, товар хранит у Ахмета во втором подъезде. Арендаторы — основа его благосостояния, поэтому с ними построже надо. Для них Ахмет генерирует имидж тупого, жадного и свирепого деревенского парня — очень удобно вести дела. Они, кстати, считают его не местным, а попавшим в Тридцатку уже после Того, Как Началось, этаким ушлым башкиром из окрестных деревень.

— Э, Дима, ты пришел? Здравствуй, проходи, делай свой дела. Ты этот месац аренда когда отдавать сабраешса? Не как тот месац? — интеллигента Диму здорово взъёбывают такие шуточки тупого татарина.

— Ахмет, я же всегда вовремя, ты же меня знаешь. Ну, один день задержал, тогда из Вениково даже ты сам бы не прошел. — Смотри-ка, сучонок льстить пытается, — мысленно ухмыльнулся Ахмет.

— Задержал! А если бы я дагаврылся за твои пятёрки на тот день! Смотри, этат месац плати вовремя! А то следущий раз придёшь, я клемма не сброшу! Шутка, Дима, не бойся! Ахмет свой базар атвечает! — и довольно верно воспроизвёл утробный гогот довольного своим остроумием азиата, немного напугавшего глупого урыса. Дима уже прошел над минами, и клемма вернулась на место.

— Кричи как закончишь. Ты берёшь, кладёшь?

— Да я только возьму.

— Смотри, класть будешь — мне всё покажи. Чтоб никакой там тол-шмол, понял, да?

— Конечно, Ахмет, не беспокойся.

Дима скрылся во втором. Там у Ахмета четыре квартиры под сдачу подготовлены, пятёрка в день за комнату, замок свой приноси. От базара далековато, зато скромная цена — и репутация сидящего с Самого Начала. Дом ни разу не брали, поэтому торговцы охотно хранят здесь свое барахло. Ничего, хорошее дело, когда все комнаты сданы — почти полрожка пятёрки в день. Жить можно, хозяин даже по псам да крысам себе стрелять позволяет. Вернулся на кухню, чай остыл уже, баба посуду моет. Сел к печке, хорошо так. До чего огонь сразу успокаивает, смотришь на него — в голове сразу пусто и хорошо… Только набил трубку  опять Дима орёт.

— Ахмет, отключай! Пошел я!

Ладно, пошел так пошел. Собирался его ещё нагрузить слегка на дорожку — а вот, с огнем посидел, уже как-то и неохота. Скинул клемму, открыл кормушку:

— Иди, отключено.

— Погодь, Ахмет.

Дима поставил свою китайскую полосатку, [12] и пошел к хозяйскому подъезду… Ээ, брат, так низя. Ахмет навёл волыну ему в лоб и щёлкнул переводчиком.

— А ну стой там. Чё, попутал что-ли, башку отстрелить?

— Забыл тебе сразу сказать. Тут один хочет снять у тебя, я ему насоветовал. Торгует давно, наш, местный, сам с профилактория.

— Он знает, что лóжить нельзя и цена какой?

— Конечно, Ахмет, я ему всё прожевал про твои порядки.

— Ну пусть заходит. Маладец, Дима, не забываешь меня. Я тебя тоже — ты завтра базар собрался, да?

— Ну да, а чё?

— Я завтра иду. Можешь со мной идти.

— Здорово, Ахмет, спасибо. Когда выходишь?

— Час от рассвета. Сумку здесь можешь оставить, занеси только, чтоб ко мне претензий не был.

Никогда Ахмет не считал, что ночь создана для сна. Ему она всегда казалась тем, что в армии звалось личным временем, а на гражданке не звалось никак. До Всего Этого только ночью он чувствовал себя более-менее собой, свободным от беззвучного гвалта в ушах и невидимого, но страшно навязчивого экрана, постоянно маячащего перед глазами со своим идиотским роликом. Не было бы счастья… Странно, конечно, но теперь он лично ощущал себя выигравшим в Тот День. Ещё более странно, но эту услугу ему оказали столь презираемые, да что уж — ненавидимые им тогда америкосы. Сейчас этих слов уже не услышишь, уже целое поколение выросло, называя оккупационную власть хозяевами. Хозявами, хозяюшками. Новое имя настолько прижилось, что молодежь уже не вкладывает в него того едкого изначального смысла; сокращенные до «хозиков» оккупанты стали данностью.

Ложиться не хочется, с куском пирога Ахмет поднялся к Кябиру.

Как-то в Самом Начале, когда брошеные машины на улицах ещё не сожгли, он бережно скрутил с какого-то пафосного джипа передние седушки, сочтя их неплохой заменой обычных стульев. Тараканам они тоже очень понравились, поэтому их пришлось поднять на нежилые этажи, одна осталась у Кябира, вторая валяется на четвёртом, так нигде и не прижившись. Ахмет всё собирался вхерачить в него ПМП либо ПМН [13] да вытащить в дальнее крыло — пусть стоит, может, выручит когда-нибудь. Забил трубку, сел. Ветра нет, и каждый звук можно вычленить из фона. Никогда До Этого Ахмет не предполагал, что в районе ДК можно прекрасно расслышать грызущихся у бассейна собак. Можно, и вполне отчётливо. Оказалось, что при жизни город даже в самое глухое время непрерывно шумел — и эти шумы сливались в этакую мутную пелену, расслышать которую тем не менее было невозможно. Зато её отсутствие… как сказать — в уши бросается? Ну, пусть так. В руинах вокруг дома осторожно возобновляется движуха, прерванная его возней. Собаки, птицы, крысы, кошки. Ахмет чувствует, что вокруг нет никого, по крайней мере — никого опасного и замышляющего пакости. Далекой стрельбы тоже нет, ни у нас, ни в Хаслях, и даже в вечно неспокойном Пыштыме тихо. Июль, народ сыт. Скоро в садах начнёт поспевать урожай — вот тогда начнется. А пока как бы несуществующие аборигены South Ural Special Area мирно спят в своих норах под руинами.

— Кябир… — тихо позвал Ахмет — Кябир, э Кябир, балакэим… Пирог ошать айда, юлярка…

Ух как далеко забрался; слышно, как он лениво встает аж в районе первого подъезда. Интересно, почему он залёг именно там, ведь по его расслабленному подъёму ясно — Кябир ничем не встревожен, более того — уверен в прочности окружающего дом покоя. Цокает, не торопится.