Судьбы наших детей (сборник)

— А другие награды за что?

— Желтая — за Тихоокеанский фронт, а красная — это медаль «За отличную службу».

— Я был уверен, что ты ее заслужишь, — сказал полковник. — Ты всегда был примерным мальчиком, Вилли.

— Благодарю вас, — ответил сержант.

Вернулась Марта, принесла кофе и пирожное.

— Обед будет чуть попозже, — сказала она.

— Так ты, Вилли, уволен по чистой? — спросил полковник.

— Да.

— Отлично. Беру тебя на старое место. Мне как раз не хватает там человека.

— Прошу прощения, полковник Боб. Я здесь не останусь. Я уезжаю на Север.

— Что? Кто ж это тебя надоумил?

— Я не могу здесь остаться, полковник Боб. Я больше не подхожу для этого города.

— Север не место для черных, Вилли. Да эти проклятые янки голодом тебя уморят. А у нас о хорошем парне вроде тебя всегда позаботятся. Тут, когда б ты ни проголодался, смело стучи с черного хода в любой дом, и тебя накормят.

— Это верно, — согласился Вилли. — Накормят. Скажут, это, мол, Вилли, слуга полковника Боба, и угостят шикарным обедом. Потому-то я и должен отсюда уехать.

— Что-то ты непонятно говоришь, Вилли.

— Да нет, полковник Боб, все понятно. Я видел, как гибнут люди. Мои друзья. Я вырос не только телом, но и душой.

— Разве это мешает тебе остаться здесь?

С подносом, уставленным дымящимися паром тарелками, подошла Марта и стала у стола, глядя на Вилли. А он задумчиво смотрел мимо нее в дверной проем на улицу, туда, где большие сосны разбили, расплескали солнечный свет.

— Я слишком многое успел забыть, — медленно начал он. — Я забыл, как стоять и чесать затылок, как расшаркиваться и улыбаться, когда вовсе не хочется этого делать.

— Вилли!.. — воскликнула Марта. — Что ты говоришь? Неужто не понимаешь, что этак говорить нельзя?

Полковник Боб жестом велел ей замолчать.

— Ты, брат, поёшь с чужого голоса, — сказал он. — Кто-то подучил тебя.

— Да нет. Никто меня не учил. Просто у меня было достаточно времени для размышлений. Я сам, своим умом дошел до этого. Я воевал и не раз был на волосок от смерти, и теперь я мужчина. Я не могу больше быть мальчиком на побегушках. Ничьим. Даже вашим, полковник.

— Вилли!.. — простонала Марта.

— Я хочу быть мужчиной, человеком! Хозяином самому себе! Не желаю, чтоб мои дети сносили щелчки и подзатыльники, кидались на мостовую за жалкими грошами. Не желаю просить подаяния с черного хода. Хочу ходить парадными дверьми. Хочу сам подавать нуждающимся. А нет — так помру с голоду, но головы не склоню, полковник Боб.

Губы Марты шевелились, но совершенно беззвучно: она лишилась дара речи.

— И ты считаешь, что вправе говорить такие вещи белому человеку, любому белому, даже мне? — спросил полковник Боб спокойно.

— Не знаю. Единственное, что я знаю, — я должен уехать отсюда. Даже сказать «да, сэр» у меня и то язык не поворачивается. Каждый раз меня прямо тошнит. Я должен уехать туда, где не нужно ходить с черного хода. И когда я состарюсь, люди станут говорить мне «мистер Джексон», а не «дядюшка Вилли».

— Ты прав, Вилли! — сказал полковник Боб. — Тебе лучше уехать, и как можно скорее.

Вилли встал и надел свою заморскую фуражку.

— Спасибо, полковник Боб. Вы были чертовски добры ко мне. Теперь, думаю, мне пора идти.

Полковник не ответил. Вместо этого он встал и, распахнув двери, выпустил Вилли на улицу. На крыльце Вилли приостановился.

— Прощайте, полковник Боб, — искренне, с душой сказал он.

Старик взглянул на него, хотел что-то сказать, но передумал и крепко сжал губы.

Вилли повернулся, собираясь спуститься с крыльца, но в этот момент в дверях появился дядюшка Бен, прошмыгнувший через кухню, словно заяц.

— Полковник Боб! — закричал он. — В городе неспокойно. Какой-то человек просит вас к телефону. Говорит, им нужен какой-то цветной солдат. Боже мой!

— А-а-а… — протянул Вилли. — Наверно, это я им нужен.

— Ты останешься здесь, — рявкнул полковник Боб, — и не тронешься с места. Я сейчас вернусь. — И он торопливо скрылся в доме.

Вилли стоял совершенно безучастно и глядел в просвет между деревьями на бледно-голубое небо. Оно было высокое и пустынное. Птицы на ветках безмолвствовали. А вот и полковник Боб вернулся, лицо его побагровело, на скулах проступили желваки.

— Вилли, — сказал он, — ты говорил двоим белым, что убьешь их, если они тебя тронут?

— Не говорил, но имел в виду именно это.

— И у тебя вышла какая-то ссора с белой женщиной?

— Да, полковник Боб.

— Бог ты мой!..

— Он сумасшедший, полковник Боб, — запричитала Марта. — Он рехнулся…

— Тебе лучше не ходить сейчас в город, — сказал полковник. — Оставайся здесь до вечера, а как стемнеет, я тебя отвезу на машине.

Вилли улыбнулся.

— Мне нужно поспеть на поезд. На двухчасовой, дневной. Я должен на нем уехать.

— Тебя же убьют, — разрыдалась Марта. — Наверняка убьют! Надо бежать!

— Мы слишком часто бегали, Марта, — медленно проговорил Вилли. — Мы бегали, прятались, в конце концов нас ловили, и мы падали на колени и умоляли о пощаде. Нет, я не побегу. Я забыл, как это делается. Я не умею бегать. Не умею просить. Я умею только драться, и все, Марта.

— Господи Иисусе, совсем спятил с ума. Полковник Боб, скажите ему, что он сумасшедший!

Полковник Боб бросил на Вилли долгий, задумчивый взгляд.

— Я не могу удирать под покровом ночи, полковник Боб. Не могу ходить украдкой. Я должен шагать открыто. И пусть лучше никто меня не трогает.

Сержант повернулся и спустился с веранды.

— Прощайте, полковник Боб! — крикнул он.

— Сумасшедший!.. — горестно запричитала Марта. — Совсем рассудок потерял!

— Прекрати этот вой! — цыкнул на нее полковник. — Вилли не более сумасшедший, чем я. Скорей всего, это мир сошел с ума. Я не знаю. Думал, что знаю, но оказывается — нет.

Его голубые глаза смотрели вслед уходящему солдату.

«Триста лет оскорбленной гордости, — думал он, — триста лет униженного достоинства. А сейчас он идет открыто, с поднятой головой… Что бы случилось, если б мы им позволили?.. Нет, черт возьми, это невозможно!»

— Безумец! — сквозь слезы повторяла Марта. — Чокнутый!

— Они убьют его, — сказал полковник. — Причем самым подлым, самым гадким способом, какой только придумают. Они не посмотрят, что он без ноги, и на ордена им в высшей степени наплевать. Сумасшедший!.. Вилли, солдат республики, проливший за нее свою кровь, — и вот что его ждет. Сумасшедший… — Полковник внезапно умолк, голубые глаза его широко раскрылись. — Сумасшедший?! — загремел он. — Правильно! Надо убедить их, что он сумасшедший… Господи, только бы мне это удалось! — И он бросился к телефону.

Обогнув веранду, Вилли вышел на дорогу, над которой все так же висело знойное марево, и направился в город.

Когда он добрался до единственной мощеной улицы, жара начала мало-помалу спадать. Он шел очень медленно и, свернув со старого проселка на Ли-авеню, центральную улицу города, двинулся к станции. На улице, он заметил, толпились люди; их было больше чем обычно: весь тротуар запрудили мужчины с холодным взглядом голубых глаз и ленивой походкой. Вилли продолжал шагать спокойно, не обращая на них внимания, абсолютно прямо, не сворачивая ни вправо, ни влево, и каждый раз они расступались перед ним, но за спиной слышался звук их шагов: каждый мужчина, мимо которого он проходил, вливался в шедшую следом толпу белых, и топот их шагов гулко отдавался среди притихших домов.

Он не оглядывался. Он продолжал шагать, прихрамывая, шаркая протезом по тротуару, а за ним непоколебимо и размеренно, не отставая ни на шаг, следовала толпа белых. Улица кончилась. Станция была уже рядом. И тут Вилли молча, одними губами прошептал молитву, обернулся и встретился с ними лицом к лицу. Развернувшись широкой дугой, не ускоряя и не замедляя хода, они надвигались на него в тяжелом зловещем молчании.

Вилли открыл рот, чтобы крикнуть, осыпать их проклятиями и довести до белого каления, но, прежде чем его шершавый, пересохший, неповоротливый язык сумел произнести хоть слово, тишину расколол вой сирены. Толпа разом обернулась: прямо на нее на полной скорости мчался, подняв тучи пыли, защитного цвета грузовик.