Прыжок в ничто

Чтобы прервать тягостную паузу, пленник коварного гостеприимства заговорил:

— Я читал в газете: как-то в лондонской экономической школе выступил знаменитый писатель. Он обратился к слушателям с такой речью: «Многие из сидящих здесь молодых людей будут убиты, другие удушены газами, третьи умрут от голода. Надвигается мировая катастрофа. Цивилизация гибнет, и нет выхода. Остается разве построить ковчег вроде Ноева…»

Леди Хинтон опустила на колени вышивание. Она побледнела, глаза сверкнули гневом.

— Пощадите нервы вашей пациентки, мистер Текер!

Вошел слуга:

— Его сиятельство барон Маршаль де Терлонж и его превосходительство коммерции советник мистер Стормер.

Неудовольствие сменилось на лице леди Хинтон привычной маской любезности.

Вошел Маршаль де Терлонж, французский банкир с темным прошлым, нажившийся на войне и купивший титул барона. Ему было под пятьдесят, но выглядел он совершенной развалиной. Вместе с ним появился широкоплечий, крепкий старик с красным лицом мясника. Барон проковылял к креслу, поцеловал руку хозяйки и, сильно заикаясь, сказал:

— Позвольте, э-э-э… ппредставить моего ккомпаниона и друга ммистера Ст… Ст… Ст…

— Стормер! — грохнул толстяк, протягивая вздрогнувшей хозяйке растопыренные толстые пальцы.

— Его преосвященство епископ! — возвестил лакей.

Вошел епископ Иов Уэллер, полный, здоровый мужчина с породистым румяным лицом. Его лучистые глаза и сочные губы улыбались.

Следом за епископом показался профессор философии Шнирер. Он недоуменно огляделся кругом, словно попал не по адресу, улыбнулся, как ребенок, узнавший знакомые лица, и, протянув обе руки, направился к леди Хинтон.

После взаимных приветствий все уселись за чайный стол. В этот момент у подъезда проревел гудок автомобиля. Леди Хинтон недовольно поморщилась — «позже всех является!..» — а Эллен слегка покраснела. Она узнала гудок блоттоновского авто.

Через две минуты лорд Генри Блоттон уже входил в гостиную, в черном смокинге, модном жилете и галстуке, сверкая моноклем. Он был надушен, отлично выбрит.

— Я не опоздал? Здравствуйте, тетя! — так называл он леди Хинтон, которой приходился отдаленным родственником.

Как только все уселись за стол, леди заговорила на любимую тему о падении нравов, распущенности молодежи, современных книгах, «которые нельзя дать в руки благовоспитанной девушке», об отсутствии должного уважения к авторитетам и старшим.

— Скажите, дорогой барон, — обратилась она к банкиру, — я слышала, вы приехали к нам выкачивать английское золото? Хотите обмелить наш золотой бассейн?

Лицо банкира перекосилось.

— Хь… хь… хь… Я для этого сслишком ммаломощный насос, леди. Сс… таким же успехом я мог бы обмелить Атлантический океан.

Леди Хинтон неохотно принимала у себя «этого выскочку», но была с ним любезна по настоянию своего юрисконсульта и управляющего делами Смиггерса, который вел с банкиром крупные дела.

Не забыла леди Хинтон, как гостеприимная хозяйка, и старого философа.

— А где же ваша прелестная дочь, мистер Шнирер?

— А? Что? — спросил профессор, словно пробуждаясь от сна. — Амели? Да. На футбольном матче! Каково? Футбол! А? — Он снова погрузился в свое обычное созерцательное состояние.

— Очень жаль, — протянула леди Хинтон, хотя в душе была рада: она предпочитала мужское общество, притом в поведении Амели многое шокировало ее.

— Доктор Текер рассказывал мне страшные вещи, — продолжала она, обращаясь уже ко всем и бросая косой взгляд на Текера, — о том, как наш знаменитый писатель предсказывал гибель цивилизации. Неужели это возможно?

Текер сидел как на иголках. Он думал о своей жене, о новорожденном и ежеминутно порывался встать, откланяться и уйти, но не решался сделать этого.

Шнирер, услышав о своей любимой теме, неожиданно превратился из созерцательного Будды в пламенного оратора.

— Гибель цивилизации! — воскликнул он, сверкнув глазами, и продолжал, все повышая тон: — Да, цивилизация гибнет! Она обречена, и ее губит машина, это железное чудовище. Хозяин земли становится рабом машины. Она заставляет нас, всех без исключения, знаем ли мы и хотим ли мы этого или нет, идти по ее пути. Бешено несущаяся колесница волочит за собой поверженного победителя, пока он не погибнет… Человеческие существа, столь заботливо вскормившие этих диких и опасных зверей, проснулись и нашли себя в окружении новой расы железных чудовищ, господствующей над ними…

Шнирер уже не говорил, а вопил, потрясая сморщенным кулаком:

— Необходимо еще сильнее взнуздать науку, задержать рационализацию, зажать технику, удушить изобретательство, иначе гибель цивилизации и наша гибель неизбежны… Еще чашку чаю, покрепче, если позволите, — неожиданно закончил он.

Эллен молча разливала чай, незаметно поглядывая на жениха. Но тот больше интересовался ликерами, усиленно подливая епископу, лицо которого сияло светом земных наслаждений.

— Фф… ффвы… правы, профессор, — возразил банкир, — технику надо держать в крепкой узде. Но цивилизации угрожают не только машшш… машины. Есть звери более опасные, коварные и беспощадные…

— Коммунисты! — вскричала леди Хинтон.

Точно декабрьским холодом повеяло в августе. Общество, собравшееся за столом, всколыхнулось.

Все заговорили разом, забыв об этике. Лица налились ненавистью, злобой и страхом. Слово было произнесено. Общая болезнь, которая подтачивала всех, омрачала, отравляла радость жизни, навевала кошмарные сны, была названа…

Каждый спешил облегчить свою душу, излить то, что давно переполняло сердце. Говорили по-разному, но об одном и том же: о проклятых коммунистах, разрушителях культуры и цивилизации, фанатиках. Тут было все: и революции в трех государствах, и «национализация женщин», и Коминтерн, и демпинг, и разрушение храмов, и голод…

Никогда еще общество леди Хинтон не было так единодушно, так искренне в выражении чувств и мыслей. Никогда за столом не звучала так гармонично симфония ненависти и животного страха перед близкой революцией.

«Красные звери» — разве не они угрожают отнять у леди Хинтон все: титул, власть, положение, богатство?

Их агитаторы разлагают стадо Христово и грозят запустением божьим храмам, голодной смертью епископу Иову Уэллеру.

А философ Шнирер — что иное, кроме безграничной ненависти, он мог питать «к покровителям техники и энтузиастам индустриализации, заставившим служить себе машины, которые своими зубьями рвут человеческие существа и угрожают раздавить своими шестернями современную культуру»!.. Когда волнение несколько улеглось, леди Хинтон овладела разговором.

— Я недавно пожертвовала двести тысяч фунтов на борьбу с ними, но этого, конечно, мало. Каждый из нас должен понять, что лучше сейчас, пока не поздно, добровольно отказаться от части своего имущества, чем потерять все.

— Я читал о «Ноевом ковчеге» и полагаю, что писатель вполне своевременно ставит вопрос большой важности, — сказал Генри, наматывая на палец ленточку с моноклем. — Когда в ряде стран побеждает революция, побежденные, правда сопротивляясь, сходят со сцены и, как крайнее средство, ищут спасения в бегстве. Но куда бежать? Есть ли вполне безопасные страны на земном шаре? Пора подумать об этом.

— Не примите моих слов, — сказал барон, — за преждевременное капитулянтство, панику, неверие в победу. С восставшими мы будем бороться всеми мерами не на жизнь, а на смерть. Но успех мне кажется проблематичным. Уже сейчас мы озабочены тем, в какое дело помещать наши капиталы, где бо́льшая гарантия их безопасности. Однако может наступить момент — и скорее, чем многим это кажется, — когда придется думать уже не столько о капиталах, сколько о самих себе.

— И люди будут метаться из стороны в сторону, как в доме, объятом пламенем, — вновь ожил в Шнирере пророк. — Из страны в страну будут бежать они и всюду встретят всепожирающее пламя, губительное пламя, неукротимое и неизбежное, как судьба. И не спасут от него ни стража, ни железные решетки оград, ни толстые стены. Все погибнет. Все превратится в пепел. И мы погибнем. — И, вновь перейдя на визгливый крик, Шнирер закончил — А кто виноват? Машины! Пролетарии! Они! Еще чашечку чаю, покрепче, если позволите.