Пленники пылающей бездны

Валентин Макарович предпочитал находиться в обществе своего единственного безмолвного помощника — электронной счетно-решающей установки, которая одновременно служила ему и письменным столом. Аппарат четко и безошибочно выполнял самые сложные расчеты, не высказывая при этом никаких сомнений или несвоевременных замечаний.

Валентин Макарович жил в мире математических соотношений. Он много нового внес в общую теорию относительности и в квантовую механику. Но особую известность принесла ему так называемая теория «переохлаждения вещества».

Известно, что если какое-либо вещество подвергнуть сжатию, то по мере увеличения давления температура этого вещества должна увеличиваться.

— Только до известных пределов, — возражал Биронт. — Дальнейший рост давления вызовет обратный процесс: падение температуры. Почему? Очень просто. С одной стороны, давление заставляет атомы двигаться быстрее, и мы говорим, что тело становится горячее. Но, с другой стороны, давление сближает атомы, им становится все теснее. И наступит момент, когда молекулы, атомы, электроны; нейтроны будут остановлены. А что значит неподвижность частиц? Холод. Невероятно низкая, еще неизвестная науке температура.

— Позвольте, позвольте! — возмущались противники теории переохлаждения. — А во что же обратится энергия давления? До этого она обращалась в тепло, а у вас в холод, то есть в ничто? Исчезнет?

— Какая чепуха! — пожимал плечами Валентин Макарович. — Кто говорит об исчезновении энергии? Просто она примет новую, неизвестную нам форму.

Но какую именно форму — не могли ответить ни сам Биронт, ни его электронный помощник. Ученый только высказывал предположение, что произойдет распад материи, не похожий на обычный термоядерный взрыв.

— Где же в природе может существовать такой распад? — спрашивали его.

— В центре любой звезды, как бы она ни была раскалена на поверхности. И, возможно, в центре планет. В частности, в центре земли.

Проверить предположения Валентина Макаровича пока не представлялось возможности.

И вот однажды в квартире Биронта появился необычный гость — Ремизовский Аркадий Семенович. О знаменитом конструкторе подземоходов Биронт слышал, разумеется, очень много, но лично встречался с ним впервые. Если его удивил визит Ремизовского, то еще больше поразился он, когда выяснилась цель визита.

— Мне отправиться под землю?! — весело закричал Валентин Макарович. — Да вы что, с ума сошли, милейший? Я еще жить хочу.

— Жить и работать, — поправил его Аркадий Семенович. — Вы ученый.

— Да, конечно, ученый. Но я всего лишь теоретик.

— Теория остается пустым звуком, если ее невозможно подтвердить фактами, наблюдениями. Где вы намерены добыть все это?

— Пока не знаю.

— Есть единственный способ проверить вашу теорию переохлаждения.

— Какой? — насторожился Биронт.

— Приблизиться к ядру земли.

— Ого! И большую глубину погружения вы мне обещаете?

— Сорок километров.

Нет, этот рослый и медлительный человек с узким непроницаемым лицом определенно нравился Валентину Макаровичу. В полушутливом тоне главный конструктор выкладывал такие доводы, против которых у Биронта не находилось возражений. Было ясно, что у Ремизовского все заранее продумано, все предусмотрено.

— Вы так озабочены моей теорией переохлаждения, — Биронту хотелось устоять в этом словесном поединке. — Можно подумать, что вы и свой «ПВ-313» построили только для того, чтобы я смог на нем совершить прогулку.

Ответ последовал неожиданный:

— Да, Валентин Макарович, прежде всего без предварительного исследования больших глубин нечего мечтать об их покорении. Кто может сказать, какие внутриатомные процессы подкарауливают там путешественников? Я внимательно слежу за вашими теоретическими изысканиями. Именно они и смутили меня. Для конструкции подземохода далеко не безразлично, в какой температуре должны работать механизмы: при минус тысяча или при плюс десять тысяч. Поэтому ваша теория переохлаждения является пунктом номер один в программе испытаний «ПВ-313».

— Но что я смогу выяснить на глубине сорока километров?

— То, что происходит на глубине, скажем, ста километров.

— И только-то?

— На первый раз, Валентин Макарович. Потом со спокойной душой мы опустимся на всю сотню. Вы же «заглянете» уже на глубину двухсот километров. И так далее, пока не доберемся до центра земли.

— Ах, вот оно что! Осторожный же вы человек. Но неужели я оказался самой подходящей кандидатурой?

— Назовите мне другого человека, который так же верит в реальность переохлаждения, как верите в нее вы, Валентин Макарович.

Ремизовскому удалось-таки вытянуть из Биронта согласие. Искушение оказалось слишком велико.

Но едва за Валентином Макаровичем захлопнулся люк подземохода и машина тронулась в путь, он уже раскаялся в своем опрометчивом поступке.

Оторванный от привычной обстановки, он тщетно пытался сосредоточиться на показаниях приборов. Ученый то прислушивался к работе электробура и двигателя, холодея при мысли, что тот или другой откажут и подземоход не сможет выбраться обратно на поверхность, то поглядывал на глухие стены — они казались ему ненадежными. Не раздавит ли их внезапным обвалом?

Забывшись, Валентин Макарович засмотрелся на экран локатора — большой диск посреди пульта. У него создавалось обманчивое впечатление, будто через круглое отверстие в полу видно, как расступаются под напором подземохода каменные породы. От центра экрана к его краям плывут светло-серые гранитные массы, плотные и изборожденные трещинами. Почти мгновенно гранит сменяется мерцающими отложениями мрамора или сверкает кристаллами горного хрусталя.

Валентин Макарович весьма посредственно разбирался в разновидностях кристаллических структур. Он видел перед собой только необычно пестрое сочетание цветов, удивительную каменную мозаику.

Так сидел он у пульта, пока усталость не притупила интереса к окружающему. Атомный хронометр показывал половину пятого. Там, наверху, уже светает. Здесь кабина наполнена неясными отблесками экрана, мерцанием сигнальных лампочек и покачиванием разноцветных нитей на матовых шкалах. Можно было включить центральное освещение, но это затруднило бы наблюдение за приборами.

Ученый, решил, что ему следует отдохнуть. Покинув пульт, он направился следом за Дектяревым. Скобы, образующие лесенку, смутили его. Он и в детстве не любил лазить по деревьям или по крышам, а тут предстояло карабкаться по стене. Валентин Макарович взглянул на потолок кабины: высоковато… Но что тут поделаешь? Раз лифта нет, придется вообразить себя в роли пожарника.

Ощупывая ногой каждую скобу, Биронт почти добрался до люка, но тут подошвы его туфель соскользнули с. перекладины. Профессор повис на руках. А так как руки его никогда не знали, что такое турник или трапеция, то, качнувшись несколько раз своим худым длинным телом, он полетел вниз.

Найловойлочная обшивка смягчила удар. Потирая ушибленное бедро, проклиная нелепое устройство подземохода, Биронт постоял, повздыхал и полез снова.

Сначала он попал в кабину механика. Андрей с улыбкой наблюдал появление из люка продолговатой головы профессора с перепутанными рыжими волосами. Сумрачно взглянув на механика, Валентин Макарович стал карабкаться выше.

В гамаках спали Дектярев и Скорюпин. Биронт придирчиво осмотрел отведенную ему постель. Белизна простыни, наволочки, легкого одеяла вполне удовлетворила его.

Он разделся и уже собрался лечь, когда почувствовал, что пол уходит из-под его ног. Стены кабины покачнулись, бур и двигатель умолкли, а подземоход задрожал от мощных толчков, которые сопровождались как бы серией пушечных выстрелов.

— Катастрофа!!!

Дектярев и Скорюпин проснулись одновременно.

— Что? — переспросил Николай Николаевич.

— Мы падаем! Конец…

Дектярев, приподнявшись на локте, прислушался, пробормотал: «Подите к чертям», - и, натянув на себя одеяло, повернулся лицом к стене. Но тут же он сел в гамаке.